Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел
(Шекспир. Юлий Цезарь. Акт III. Сцена 2. Перевод М. Зенкевича)
Но лидер вряд ли добьется успеха, если он не обладает властью над своими последователями. Поэтому он предпочтет ту ситуацию или тот вид толпы, который облегчает его успех. Наилучшая ситуация – та, в которой есть достаточно серьезная опасность, чтобы люди в сражении с ней чувствовали прилив смелости, но не настолько ужасающая, чтобы страх стал преобладающим чувством – такова, к примеру, ситуация начала войны с врагом, который считается опасным, но не непобедимым. Умелый оратор, когда он желает пробудить воинственные чувства, создает в своей аудитории два слоя убеждений: поверхностный слой, в котором сила врага преувеличивается, чтобы действительно необходимым показалось великое мужество, и более глубокий слой, в котором присутствует твердая уверенность в победе. Оба чувства воплощены в таком лозунге, как «правда совладает над силой».
Толпа того типа, что желательна оратору, более склонна к эмоции, чем к размышлениям, полна страхов и сопутствующей им ненависти, она не терпит медленных и постепенных методов, но в то же время она, хотя и надеется, почти отчаялась. Оратор, если только он не полный циник, сам усвоит определенный комплекс убеждений, который оправдывает его действия. Он будет полагать, что чувство – лучший вожатый, нежели разум, что наши мнения должны слагаться из крови, а не мозга, что лучшие составляющие человеческой жизни коллективны, а не индивидуальны. Если он управляет образованием, он сделает так, что оно будет состоять из чередования муштры и коллективного одурманивания, тогда как знание и суждение будут предоставлены холодным адептам бесчеловечной науки.
Однако не все властолюбцы относятся к ораторскому типу. Существуют и люди совсем иного склада, чье властолюбие взращивалось управлением механизмами. Рассмотрим, к примеру, то, как Бруно Муссолини описывает свои авиационные подвиги времен абиссинской войны:
Нам надо было поджечь лесистые холмы, поля и деревеньки… Началось настоящее веселье… Бомбы едва касались земли и тут же взрывались, заволакивая все белым дымом и огромными всполохами пламени, тут же вспыхивала сухая трава. Я подумал о животных: боже, как они разбегались… После того как бомбодержатели были опустошены, я начал скидывать бомбы вручную… Это была самая забавная часть, попасть в большой лагерь, окруженный высокими деревьями, было непросто. Мне надо было тщательно прицелиться в соломенную крышу, и я попал только с третьей попытки. Несчастные, оказавшиеся в этот момент внутри, увидев, что крыша горит, повыскакивали и разбежались как безумные.
Около пяти тысяч абиссинцев, окруженных кольцом огня, умерли ужасной смертью. Это был настоящий ад.
Если оратору для успеха требуется глубокое понимание интуитивной психологии, такой авиатор, как Бруно Муссолини, может получить удовольствие, не зная о психологии ничего кроме того, что не очень-то приятно сгореть заживо. Оратор – древний тип; человек, власть которого основана на механизме, – современный. Но не вполне, например, можно почитать, как карфагенские слоны использовались в конце первой Пунической войны, чтобы задавить взбунтовавшихся наемников, в каковом случае психология, хотя и не наука, была той же, что у Бруно Муссолини[9]. Но если сравнивать, механическая власть характернее для нашей эпохи, чем для прошлого.
Психология олигарха, который зависит от механической власти, на данный момент развилась далеко не полностью. Однако это возможность, которая наверняка осуществится, и в количественном, если не качественном, смысле, она совершенно новая. Сегодня для технически подкованной олигархии в принципе возможно, управляя самолетами, кораблями, электростанциями, автотранспортом и т. п., установить такую диктатуру, которая почти не требует согласия подданных. Империя Лапута утверждала свою власть, занимая место между солнцем и взбунтовавшейся провинцией; что-то почти столь же радикальное может стать возможным и для союза научных технологов. Они могут довести непокорную страну до голода, лишить ее света, тепла и электроэнергии, приучив ее сначала к этим источникам комфорта; они могут залить ее отравляющим газом или же бактериями. Сопротивление в таком случае стало бы совершенно бесполезным. Тогда как люди, держащие в руках бразды правления и обученные обращаться с механизмами, могут смотреть на человеческий материал в том же свете, в каком они выучились рассматривать свои собственные машины, то есть как нечто бесчувственное и управляемое законами, которыми манипулятор может орудовать к своей выгоде. Такой режим характеризовался бы холодной бесчеловечностью, превосходящей все то, что было известно прежним тираниям.
Власть над людьми, но не власть над материей – вот тема этой книги; но в то же время можно установить технологическую власть над людьми, основанную на власти над материей. Те, кому привычно управлять мощными механизмами и кто посредством этого контроля приобрел власть над людьми, в своем воображении, вероятно, смотрят на своих подданных совсем не так, как люди, зависящие от убеждения, пусть даже бесчестного. Почти всем нам случалось разворошить из чистого каприза муравейник – забавляясь, мы наблюдали за торопливым, но беспорядочным копошением муравьев в их порушенном доме. Если смотреть с крыши нью-йоркского небоскреба на дорожное движение, люди внизу перестают казаться людьми, приобретая оттенок легкого абсурда. Если бы у нас в руках, как у Юпитера, была молния, у нас могло бы возникнуть искушение бросить ее в толпу, причем с тем же мотивом, что и в случае с муравейником. Таково, очевидно, было ощущение Бруно Муссолини, когда он смотрел на абиссинцев из своего самолета. Представим себе научное правительство, члены которого, опасаясь покушений, всегда живут в самолетах, не считая временных приземлений на посадочных площадках, расположенных на крышах огромных башен или плавучих платформах в море. Есть ли хоть какая-то вероятность, что такое правительство будет сколько-нибудь серьезно озабочено счастьем своих подданных? Нельзя ли будет в таком случае с почти полной уверенностью сказать, что оно будет, пока все хорошо, рассматривать их в совершенно безличном свете, так же как машины, а когда появятся какие-то признаки того, что они все же не машины, почувствует разве что холодное раздражение, возникающее у тех людей, чьи аксиомы поставлены под вопрос низшими существами, и сломит сопротивление тем способом, который покажется ему наипростейшим?
Все это, может решить читатель, всего лишь вымышленный кошмар. Хотел бы я разделить это мнение. Я убежден, что механическая власть все больше порождает новую ментальность, из-за которой сегодня как никогда важно найти способы контролировать правительства. Возможно, демократия стала более сложной в силу технического прогресса, но также она стала более важной. Человек, держащий в своих руках огромную механическую власть, если его самого не контролировать, может почувствовать себя богом, но не христианским Богом любви, а языческим Тором или Вулканом.
Леопарди описывает извержение вулкана на склонах Везувия:
На этой почве, пеплом
Засыпанной бесплодным,
Окаменевшей лавою покрытой,
Звенящей под ногой скитальца; здесь,
Где, извиваясь в солнечных лучах,
