Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик
Для внешнего наблюдения за «неблагонадежными элементами» в 1894 году при Московском охранном отделении был создан «летучий филерский отряд» в количестве 30 человек. К 1901 году его численность выросла до 50 человек. По указанию Департамента полиции его сотрудники выезжали в различные губернии для наблюдения за «революционным элементом». В 1902‑м после создания ряда розыскных пунктов летучий отряд при Московском охранном отделении был расформирован, основная часть его личного состава распределена по этим пунктам, а 20 наиболее квалифицированных сотрудников вошли в состав отряда, сформированного при Департаменте полиции [71].
Но филерское наблюдение давало слишком мало необходимой информации. Поэтому постепенно все большее значение приобретают фигуры секретного сотрудника и осведомителя. Различие между ними состояло в том, что осведомители не состояли в запрещенных законом политических организациях и не принимали участия в противозаконных политических мероприятиях. Их вербовали среди тех, чья профессиональная деятельность была связана с постоянным пребыванием в местах скопления людей, — дворников, лакеев, официантов, преподавателей и т. д. Секретные же сотрудники входили в антиправительственные организации, принимали участие в незаконной деятельности и поэтому с юридической точки зрения являлись преступниками.
В 1902 году знаменитый деятель российского политического сыска П. И. Рачковский, руководивший многие годы Заграничной агентурой, а затем бывший заведующим политической частью Департамента полиции на правах вице-директора, подготовил специальную записку, доказывая, что секретная агентура должна занять «первенствующее место» в системе политического сыска. Он подчеркивал необходимость немедленно приступить к «правильной организации внутренней агентуры, чтобы этим способом учредить рациональный и вполне достигающий своей цели надзор за всеми оппозиционными элементами». «Таким образом, — писал он, — Департамент полиции будет получать точные и всесторонние сведения о положении революционного движения из всех пунктов, и розыскная деятельность не будет основана только на удаче, как до сих пор, но приобретет строгую систему» [72]. При этом П. И. Рачковский рассчитывал, что при правильной организации секретная агентура позволит влиять на деятельность подпольных организаций в желательном направлении. Эти мысли разделяли и другие деятели политического сыска [73].
Все это обусловило особое внимание Департамента полиции и Корпуса жандармов к работе с секретными сотрудниками. Росла их численность, а для повышения качества работы разрабатывались соответствующие инструктивные документы. В начале 1907 года Департамент полиции разослал начальникам районных охранных отделений «Инструкцию по организации и ведению внутреннего (агентурного) наблюдения» [74]. В 1908 году подобная инструкция была составлена в Московском охранном отделении. Она имела грифы «Совершенно секретно. Служебная тайна» и «Предъявлению и передаче не подлежит» [75]. Как результат совершенствования этих документов в 1914 году была подготовлена новая «Инструкция по организации и ведению внутреннего наблюдения в жандармских и розыскных учреждениях». На ее основе Московское охранное отделение снова подготовило свой вариант [76]. Инструкции подчеркивали:
…единственным, вполне надежным средством, обеспечивающим осведомленность розыскного органа, является внутренняя агентура. <…> В деле розыска не следует пренебрегать никакими лицами и исходящими от них сведениями, не взирая ни на форму, ни на способ их доставки. <…> Все стремления политического розыска должны быть направлены к выяснению центров революционных организаций и к уничтожению их в момент наибольшего проявления их деятельности. Поэтому не следует, ради обнаружения какой-либо типографии или мертво лежащего на сохранении склада оружия, «срывать» дело розыска. <…> Лучшим показателем успешной и плодотворной работы лиц, ведающих розыском, является отсутствие в местности, вверенной их надзору, бомб, различных складов, типографий и пропаганды. Результаты эти могут быть достигнуты только при серьезной осведомленности и при умении систематически и разумно пользоваться этими знаниями [77].
Поэтому еще одним важным источником осведомления для целей политического контроля и политического сыска в Российской империи служила перлюстрация. Сам термин «перлюстрация» происходит от латинского «perlustro», означающего «обозревать», «просматривать». Поэтому перлюстрацией называют вскрытие писем без ведома адресата. В Европе систематическая перлюстрация возникла в XVII веке прежде всего по отношению к корреспонденции представителей иностранных держав. В тесной связи с перлюстрацией оказался еще один термин — «черный кабинет». Его возникновение относят к 1628 году, когда знаменитый французский кардинал Ришелье велел создать в Парижском почтамте специальную комнату («черный кабинет») для тайного просмотра писем. В России основателем регулярной перлюстрации, прежде всего дипломатической почты, можно считать Елизавету Петровну. Окончательно эта система сложилась при Екатерине II. В 1779 году императрица повелела доставлять ей секретно вскрытую на почтамте корреспонденцию. В 1790‑х годах XVIII века, в период Французской революции, особому просмотру подлежала зарубежная корреспонденция. Была организована перлюстрация при почтовых конторах Брест-Литовска, Вильно, Гродно, Радзивилова и некоторых других. Первостепенную роль в это время и в первой четверти XIX века «черные кабинеты» играли на Петербургском и Московском почтамтах. Была организована перлюстрация корреспонденции в российской армии [78].
В российском образованном обществе в это время нарицательными становятся имена братьев К. Я. (московского в 1816–1819 годах, а затем петербургского в 1819–1835 годах почт-директора) и А. Я. (московского почт-директора в 1832–1856 годах) Булгаковых. В октябре 1823 года министр двора князь П. М. Волконский писал из Парижа графу А. А. Закревскому: «Прощайте, любезный друг, пишите ко мне почаще, через Булгакова [К. Я.], или по оказии, ибо, наверное, наши письма распечатывают на почте, хотя Булгаков нам и приятель, но обязанность его и, вероятно, приказания сие делать заставляют» [79]. Перлюстрация частной переписки глубоко возмущала А. С. Пушкина. Узнав в 1834 году, что одно из его писем к жене было вскрыто полицией, поэт писал Наталье Николаевне: «Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство… Без политической свободы жить очень можно, без семейной неприкосновенности… невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя…» Через несколько дней в новом письме жене он опять повторял: «Но будь осторожна <…> вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует государственная безопасность» [80].
Эта практика продолжалась многие десятилетия, вплоть до 1917 года. Министр внутренних дел И. Н. Дурново докладывал Николаю II 5 января 1895 года, что
