Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел

научился (предположим) бороться с желтой лихорадкой, предпочтет такую борьбу работе военного хирурга. Современная война требует значительных умений, и именно благодаря этому она привлекательна для экспертов разных типов. Значительные научные навыки требуются как в военное время, так и в мирное; ученый-пацифист не может гарантировать то, что его открытия или изобретения не будут использоваться для наращивания разрушительных сил в следующей схватке. Тем не менее в целом есть различие между типом навыков, находящих наибольшее применение в мирное время, и теми, что больше годятся на войне. В той мере, в какой такое различие действительно существует, властолюбие будет склонять человека к миру, если его навык – первого типа, и к войне, если второго. Таким образом, техническое образование в значительной степени определяет форму, которую примет властолюбие. Не вполне верно то, что убеждение и сила – совершенно разные вещи. Многие формы убеждения, и даже многие из общепризнанных, на самом деле являются определенным видом власти. Рассмотрим то, что мы делаем со своими детьми. Мы не говорим им: «Некоторые люди думают, что земля круглая, а другие – что плоская; когда вырастешь, ты сможешь изучить данные и сделать собственный вывод». Вместо всего этого мы говорим: «Земля круглая». Ко времени, когда наши дети вырастают достаточно, чтобы изучить разные свидетельства, наша пропаганда успела зашорить их умы, а потому наиболее убедительные аргументы «Общества плоской земли» не производят на них впечатления. То же относится и к моральным предписаниям, которые мы считаем по-настоящему важными, такими как «не ковыряй в носу» или «не ешь горох ножом». Вполне могут быть, насколько я знаю, прекрасные причины есть горох ножом, однако гипнотическое воздействие раннего убеждения лишило меня всяческой способности их оценить.

Этика власти не может заключаться в различении типов власти на законные и незаконные. Как мы уже отметили, мы все в определенных случаях одобряем тот тип убеждения, который по существу является применением силы. Едва ли не каждый одобрит физическое насилие и даже убийство в обстоятельствах, которые легко себе представить. Предположим, что вы наткнулись на Гая Фокса[45] как раз тогда, когда он поджигал дорожку из пороха, и предположим, что вы можете предотвратить катастрофу только одним способом – застрелив его; даже большинство пацифистов признают, что вы поступили бы правильно, если бы его застрелили. Попытка разобраться с этим вопросом на основе абстрактных общих принципов, а именно одобрить поступки одного типа и осудить другие, бессмысленна; мы должны судить применение силы по ее следствиям, а потому должны сперва решить, каких именно следствий мы желаем добиться.

Со своей стороны я полагаю, что всякое добро или зло воплощено прежде всего в индивидах, а не сообществах. Некоторые философы, которых смогли использовать для поддержки корпоративного государства, и особенно философия Гегеля, приписывают определенные этические качества и сообществам как таковым, так что государство может быть восхитительным, хотя его граждане порочны. Я думаю, что такие философии – это просто инструменты для оправдания привилегий властей предержащих, и что, какова бы ни была наша политика, не может быть обоснованного аргумента в пользу недемократической этики. Под недемократической я имею в виду ту этику, что выделяет определенную часть человечества и говорит: «эти люди должны наслаждаться благами, а остальные – просто служить им». Я должен был бы отвергнуть такую этику в любом случае, однако, как мы выяснили в предыдущей главе, она уже содержит в себе определенный недостаток, заключающийся в том, что она опровергает саму себя, поскольку на практике совершенно невероятно, чтобы сверхлюди смогли жить той жизнью, которую для них придумывает аристократ-теоретик.

Некоторые предметы желания таковы, что, собственно говоря, ими могут пользоваться все, тогда как другие по самой своей природе должны ограничиваться частью определенного сообщества. При определенном уровне разумного сотрудничества все могут достичь пристойного достатка, однако невозможно, чтобы все наслаждались тем, что они богаче соседей. Все могут в определенной мере руководить собой, однако невозможно всем быть диктаторами, управляющими другими. Возможно, со временем возникнет такое население, в котором все достаточно умны, но невозможно, чтобы все получали награды, которыми отмечается лишь исключительный интеллект. И так далее.

Социальное сотрудничество возможно в сфере тех благ, которые могут быть всеобщими, а именно в сфере достаточного материального благосостояния, здоровья, ума, а также всякой формы счастья, которая не состоит в превосходстве над другими. Но не могут быть всеобщими те формы счастья, которые заключаются в победе в конкурентной борьбе. Счастье первого типа укрепляется дружескими чувствами, второй (и соответствующее ему несчастье) – недружественными. Недружественные чувства могут полностью остановить рациональное достижение счастья; в настоящий момент они останавливают его в том, что касается экономических отношений разных наций. Если есть население, в котором преобладают дружественные чувства, не будет столкновения интересов разных индивидов или разных групп; наблюдаемые сегодня столкновения вызываются недружественными чувствами, которые сами же этими столкновениями и усиливаются. Англия и Шотландия сражались друг с другом столетиями; наконец в силу случайного эпизода в наследовании престола они получили одного короля и войны прекратились. Все стали счастливее, и даже Сэмюэл Джонсон, остроты которого, несомненно, принесли ему больше удовольствия, чем возможные победы на поле боя.

Теперь мы можем сделать несколько выводов касательно этики власти.

Конечная цель тех, у кого есть власть (и мы все обладаем какой-то властью), должна способствовать социальному сотрудничеству, и не сотрудничеству одной группы в борьбе с другой, а во всем человеческом роде. В настоящее время главным препятствием для достижения этой цели являются чувства недружественности и стремление к превосходству. Такие чувства можно уменьшить либо прямо, то есть религией и моралью, либо косвенно, то есть устраняя политические и экономические обстоятельства борьбы за власть между разными государствами и сопутствующей ей конкуренции за богатство между крупными национальными отраслями. Необходимы оба метода: они не взаимоисключающие альтернативы, но дополнения друг к другу.

Великая война и наступивший после нее период диктатур заставили многих недооценивать любые формы власти, кроме военной и государственной силы. Такой взгляд близорук и неисторичен. Если бы мне нужно было выбрать четырех людей, обладающих большей властью, чем у всех остальных, я бы выбрал Будду и Христа, Пифагора и Галилея. Никто из этой четверки не обладал поддержкой государства, пока его пропаганда не достигла значительного успеха. Никто из них не имел значительного успеха при жизни. Никто из этих четырех не оказал бы такого же влияния на человеческую жизнь, какое он действительно оказал, ели бы его первичной целью была власть. Каждый из них искал не ту власть, что порабощает других, но ту, что освобождает, причем первые два искали такую власть, показывая, как овладеть желаниями, которые ведут к распре, а потому как сокрушить рабство и подчинение; а два последних