Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел
Наиболее очевидный пример властной морали – это приучение к повиновению. Дети должны (или скорее были должны) повиноваться своим родителям, жены – мужьям, слуги – господам, подданные – князьям, прихожане (в религиозных вопросах) – священникам; также были специальные обязанности повиновения в армиях и религиозных орденах. У каждой из таких обязанностей длинная история, параллельная соответствующему институту.
Начнем с почитания родителей. И в наши дни существуют дикари, которые, когда их родители становятся слишком старыми, чтобы работать, продают их другим, чтобы их съели. На определенном этапе развития цивилизации какой-то человек необычайной прозорливости, видимо, понял, когда его дети были еще маленькими, что может создать у них такой склад ума, который заставит их сохранить ему жизнь, когда он сам достигнет преклонного возраста; можно предположить, что от собственных родителей он уже успел избавиться. Если он создал партию, которая отстаивала его революционное мнение, я сомневаюсь, что он апеллировал исключительно к благоразумию; думаю, что он обращался к правам человека, преимуществам растительной диеты и нравственной безгрешности стариков, которые изнурили себя работой на собственных детей. Вероятно, в тот момент мог найтись какой-нибудь истощенный, но необычайно мудрый старец, чей совет показался ценнее его плоти. Как бы там ни было, возникло чувство, что родителей надо почитать, а не съедать. С нашей точки зрения, это почитание отцов в ранних цивилизациях кажется чрезмерным, но мы должны помнить, что требовалось весьма мощное отпугивающее средство, чтобы положить конец выгодной практике поедания родителей. Так мы приходим к Десяти заповедям, указывающим на то, что если вы не чтите отца своего и мать свою, то умрете в молодости, к римлянам, считавшим отцеубийство самым тяжким преступлением, и к Конфуцию, сделавшему из почитания родителей основание вообще всей морали. Все это инструмент, пусть инстинктивный и бессознательный, продления родительской власти и после тех лет, когда дети беззащитны. Авторитет родителей, конечно, был усилен их владениями, однако, если бы почитания родителей не было, молодежь не позволяла бы своим ослабевшим к старости отцам сохранять контроль над стадами скота.
То же самое произошло в плане подчинения женщин. Превосходящая сила самцов у животных, как правило, не приводит к постоянному подчинению самок, поскольку у самцов нет достаточно постоянной цели. У людей же подчинение женщин на определенной стадии цивилизации получает намного более выраженный характер, чем среди дикарей. Такое подчинение всегда подкрепляется моралью. Муж, как говорит св. Павел, «есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа. Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа» (1-е Коринфянам, XI 7–9). Из этого следует, что жены должны повиноваться своим мужьям и что неверность – более тяжкий грех для жены, чем для мужа. Конечно, в теории христианство полагает, что прелюбодеяние равно греховно для обоих полов, поскольку это грех против Бога. Однако этот взгляд на практике не преобладал, а в дохристианские времена его не придерживались даже в теории. Прелюбодеяние с замужней женщиной считалось порочным, поскольку это оскорбление ее мужу; однако рабыни и пленные были законной собственностью хозяина, и половая связь с ними не порицалась. Этот взгляд разделяли набожные христианские рабовладельцы, но не их жены, даже в Америке XIX века.
Основание для различия моральности мужчин и женщин, очевидно, состояло в превосходящей силе мужчин. Исходно это превосходство было всего лишь физическим, но на этом основании оно постепенно проникло в экономику, политику и религию. Значительное преимущество морали перед полицией особенно ясно в этом случае, поскольку женщины вплоть до самого последнего времени действительно верили в моральные предписания, воплощавшие в себе мужское господство, а потому требовали намного меньшего принуждения, чем понадобилось бы в противном случае.
В кодексе Хаммурапи обнаруживается интересная иллюстрация незначительности женщин с точки зрения законодателя. Если человек наносит удар беременной дочери благородного человека, и она из-за этого умирает, велено приговорить к смерти дочь обидчика. Это справедливая мера, означающая урегулирование спора между благородным человеком и обидчиком; казненная дочь рассматривается в качестве всего лишь собственности последнего, то есть у нее не было никакого собственного права на жизнь. Точно так же, убивая дочь благородного человека, обидчик виновен не перед ней, а перед ним. Дочери не имели прав, поскольку не имели и власти.
До Георга I короли были объектами религиозного обожания:
Власть короля в такой ограде божьей,
Что, сколько враг на нас ни посягай (treason),
Руками не достать.
(Шекспир. Гамлет. Акт IV. Сцена V)
Слово посягательство (treason), даже в республиках, все еще имеет оттенок нечестивости. В Англии правление в значительной мере опирается на традицию королевской власти. Викторианские государственные деятели, даже Гладстон, считали своей обязанностью перед королевой следить за тем, чтобы она никогда не оставалась без премьер-министра. Долг повиновения авторитету многими все еще ощущается как долг перед сувереном. Это чувство постепенно исчезает, однако с его исчезновением правление становится менее устойчивым, так что возможными становятся левые и правые диктатуры.
«Английская конституция» Баджота, книга, которая все еще заслуживает прочтения, начинается с обсуждения монархии:
Использование королевы как лица особого достоинства неоценимо. Без нее современное английское правительство потерпело бы неудачу или бы исчезло. Большинство людей, когда они читают о том, что королева прогулялась по склонам Виндзора или что принц Уэльский отправился в Дерби, воображали, что всем этим вещам уделяется слишком много внимания и значения. Но они заблуждались; и любопытно проследить, как действия отошедшей от дел вдовы или бездеятельного юноши приобрели такое значение.
Наилучшая причина, по которой монархия является сильным правлением, заключается в том, что это правление понятное. Основная масса человечества понимает ее, но во всех остальных частях света она вряд ли понимает какую-либо другую. Часто говорят, что людьми правит их воображение; но было бы вернее сказать, что ими правит слабость их воображения.
Это верно и в то же время важно. Монархия упрощает социальную солидарность, во-первых, потому, что не так сложно ощущать лояльность к индивиду, как к абстракции, и, во-вторых, потому, что королевская власть с ее давней историей сосредоточила на себе чувства обожания, которые не может внушить ни один новый институт. Там, где наследственная монархия была уничтожена, обычно за ней через то или иное время приходила та или иная форма правления одного человека: тирания в Греции, империя
