Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел
Я не думаю, что правительство должно допускать пропаганду, призывающую, к примеру, к убийству какого-то определенного человека. Дело в том, что в этом случае действие, к которому призывают, может произойти, даже если лишь немногие люди будут убеждены пропагандой. Обязанность государства – защищать жизни своих граждан, если только они не были в законном порядке приговорены к смертной казне, но в случае агитации за убийство кого-либо его защита может оказаться очень сложной. Веймарская республика не соблюдала в должной мере этот принцип. Но я не думаю, что устойчивое правительство должно запрещать агитацию в пользу законного наказания смертной казнью определенного класса людей, поскольку такая агитация не создает угрозы законности.
Не может быть достаточных причин, даже с правительственной точки зрения, вмешиваться во мнения, которые не влекут угрозы существованию государства. Если какой-то человек полагает, что Земля плоская или что по субботам надо блюсти шаббат, у него должна быть полная свобода обращать других в свой образ мысли. Государство не должно считать себя хранителем Истины в науке, метафизике или морали. Чаще всего именно таковым оно себя и считало и продолжает так считать и в наши дни в Германии, Италии и России. Однако это признание в слабости, от которого устойчивые государства должны воздерживаться.
Если теперь перейти к среднему гражданину, мы выясним, что он очень мало интересуется свободой пропаганды, если не считать тех обстоятельств, когда она кажется опасной для правительства, то есть когда угрожает существованию правительств. Правительство может отличаться от своих подданных религией или национальностью; оно может противопоставлять короля знати, знать буржуазии или же буржуазию беднякам; ему может недоставать патриотизма, как Карлу II или немецким послевоенным правительствам. В таких условиях средний гражданин, возможно, заинтересуется агитацией против правительства, призвав себе на помощь принцип свободы слова, когда его собственные лидеры оказались в заключении. Но это все предреволюционные ситуации, и сказать, что в них правительства должны терпеть вредную для них пропаганду – значит на самом деле сказать, что они должны отречься. Это часто верно даже с их собственной точки зрения, поскольку, отрекаясь, они теряют всего лишь свою власть, тогда как упорствуя, они могут в конечном счете потерять свои жизни. Но немногие правительства оказались достаточно мудрыми, чтобы это понять. И это не всегда верно в том случае, когда сильная страна подавляет слабую.
Это самая грустная страна
На всем белом свете,
Поскольку там людей вешают
За то, что носят зеленое[38].
Англия смогла проводить эту политику по отношению к Ирландии на протяжении восьми веков, что в итоге повлекло для нее лишь определенные денежные убытки и значительную потерю престижа. Восемь столетий британская политика оставалась успешной, поскольку землевладельцы были богатыми, а крестьяне голодали.
Свобода пропаганды в тех случаях, когда она интересна обычному гражданину, предполагает либо насильственную революцию, либо признание большей свободы, а именно свободы выбирать правительство. Она связана с демократией и правом недовольных сообществ на автономию; одним словом, с правом мирно добиваться того, что в ином случае было бы добыто революцией. Это важное право, и его признание действительно необходимо для мира во всем мире; но оно выходит далеко за пределы права на свободную пропаганду.
Остается рассмотреть точку зрения пылкого новатора. В качестве типичного примера мы можем взять христианина до Константина, протестанта времен Лютера и коммуниста наших дней. Эти люди редко верили в свободу слова. Они были готовы стать мучениками, но также – замучить других. История показала, что в прошлом решительные люди могли свободно высказываться, несмотря на действия правительства. Но современные правительства более эффективны, и, возможно, им удастся сделать невозможными любые фундаментальные новшества. С другой стороны, война способна вызвать революцию и даже анархию, что, видимо, приведет к какому-то новому началу. На этом основании некоторые коммунисты надеются на следующую войну.
Как правило, пылкий новатор – это последователь милленаризма: он считает, что придет тысячелетнее царство, когда все люди примут его веру. Хотя сегодня он революционер, в будущем он станет консерватором: необходимо достичь совершенного государства, а когда оно будет достигнуто, останется лишь сохранять его в неизменном виде. Придерживаясь этих взглядов, он, естественно, не чурается насилия, когда ему нужно создать совершенное государство или же предотвратить его свержение: в оппозиции он террорист; в правительстве – преследователь. Его вера в насилие естественным образов создает такую же веру у его оппонентов: пока они у власти, они будут его преследовать, а когда они в оппозиции, они будут плести заговоры, чтобы его убить. Его тысячелетнее царство поэтому не вполне приятно для всех и каждого; в нем будут шпионы, аресты, производимые по административным распоряжениям, а также концентрационные лагеря. Однако он, подобно Тертуллиану, не видит в этом ничего дурного.
Но есть, конечно, и более мягкие сторонники милленаризма. Это те, кто считает, что лучшее в человеке должно рождаться изнутри, а потому не может быть навязано ему никакой внешней властью; пример этого взгляда дает Общество друзей (квакеры). Есть те, кто считает, что внешнее влияние может быть важным и полезным, когда оно принимает форму благожелательного и мудрого наставления, но не тогда, когда оно приняло форму тюрьмы или казни. Такие люди верят в свободу пропаганды, несмотря на то что сами они – пылкие новаторы.
Есть еще один тип новатора, который возник лишь в тот момент, как в моду вошли революции; типичным примером такого рода может стать Сорель времен его профсоюзной деятельности. Такие люди утверждают, что человеческая жизнь должна быть непрерывным прогрессом, но не к какой-то определенной цели, не в том смысле, какой мог быть точно определен до самого прогрессивного шага, но в том, что каждый шаг, как только он сделан, представляется шагом вперед. Лучше видеть, чем не видеть, обладать речью, чем не обладать, и т. д.;
