Кинофантастика - Ролан Леук
Перво-наперво скажем, что явное наличие у этих инопланетян внутреннего скелета (позвоночника или других костных структур) говорит об их сходстве с позвоночными, с рыбами (водными позвоночными) и четвероногими (земноводными, пресмыкающимися, птицами и млекопитающими), то есть примерно с 60 тысячами известных видов на Земле. Это родство передано и в фильме, где инопланетяне покрыты шершавой кожей, похожей на слоновью, что позволяет предположить наличие твердой, возможно, костной, внутренней структуры. Но, с другой стороны, радиальная (вокруг центральной оси) симметрия, как у стрекающих (медуз) и у иглокожих (морских ежей, морских звезд), отличает их от позвоночных — у тех двусторонняя симметрия. Инопланетяне с радиальной симметрией Теда Чана похожи на существ из рассказа Деймона Найта (1922–2002) «Золотое правило» (1954), называемых автором «трехногими» (они перемещаются на трех конечностях); вспоминаются также «триподы» из романа Стивена Бакстера «Проксима» (2013).
С инопланетянами Теда Чана связана еще одна дилемма: внутренний скелет и конечности сближают их с четвероногими позвоночными, но количество конечностей — семь — не вяжется с максимальным числом конечностей у четвероногих, что вытекает из самого наименования этих последних. Кстати, сам автор называет их гептаподами, а «гепта» значит «семь» по-гречески. Радиальная симметрия вкупе с семью конечностями отличает этих существ от классических химер научной фантастики, часто оказывающихся простыми четвероногими с парой дополнительных конечностей, добавляющих подобие экзотики.
Между Чужим и Ктулху
Морфология гептаподов совершенно сбивает с толку: сходство их конечностей со щупальцами и многометровый рост делают их не очень приятными на вид, родня с Кракеном из скандинавских легенд и с Ктулху Говарда Ф. Лавкрафта (1890–1937). Похожи они и на переростков-лицехватов — эктопаразитарную стадию развития чудовища Чужого, правда, с лишней рукой (или щупальцем). При таком высоком росте гептаподы должны весить несколько тонн, что позволяет предположить слабую гравитацию на их родной планете, позволяющую перемещаться на хлипких щупальцах[68]. Кстати, им привычна низкая температура атмосферы — такова она внутри их корабля. Подобно большинству активных организмов, гептаподы могли бы обладать эндотермичностью, то есть способностью поддерживать температуру тела выше окружающей. Жаль, что в фильме отряд, устанавливающий первый контакт, не вооружился тепловизором, способным улавливать инфракрасное излучение.
В фильме видны не только семь щупальцев, но и по семь «пальцев» на каждом, симметричных и острых. В раскрытом виде они служат для захвата, в сжатом превращаются в кулак. «Ладонь» гептапода раскрывается, как цветок; при этом она прилипает к прозрачной стенке, отделяющей существ от людей, благодаря присоскам на каждом из расположенных в форме звезды «пальцев», отчасти по примеру морских анемонов или иглокожих морских лилий. Плюс к тому гептаподы «разговаривают руками», выбрасывая парообразные черные чернила, принимающие желаемую для «говорящего» форму в зависимости от смысла высказывания. Видя это, нельзя не вспомнить чернила каракатиц (и других головоногих моллюсков), применяемые в основном в целях маскировки. В общем, эти гептаподы — настоящая головоломка для систематиков!
Если говорить серьезно, не очень важно, кто эти загадочные гептаподы и к какой реальной группе относятся: прежде всего они — отражение нас самих. Тед Чан сделал их разумными существами, владеющими технологиями, которые превосходят человеческое понимание[69], и сообразившими, что с человечеством надо держать ухо востро: «Вообще-то мне хотелось бы, чтобы гептаподы поучили нас экзобиологии, как в два прошлых раза; тогда стало ясно, что у людей с гептаподами больше общего, чем у всех других видов, которых они могли бы повстречать. <…> Лучше гептаподам не делиться с нами новыми технологиями: мало ли на что их употребят наши властители». Экзотичные, сбивающие столку, интригующие — эпитетов не счесть; но самое поразительное в них — письменность!
Головоломка незнакомого языка
Понять положение Луизы Бэнкс в начале «Прибытия» несложно: попробуйте взять аудиозаписи и тексты на незнакомом вам языке, скажем, китайском, и перевести их, не располагая ни словарями, ни документами на двух языках, ни помощью человека, владеющего китайским. Очень быстро выяснится, что при отсутствии каких-либо ориентиров вы даже не знаете, где начинается и кончается звук (в устной речи), что обозначает символ: звук, слово, имя собственное или целую фразу (на письме). Короче, непонятно ровным счетом ничего! Даже если потратить десятки часов на выявление звуковых или графических закономерностей, необходим «ключ», чтобы уверенно что-либо опознать (пусть хоть одно словечко) и перестать тыкаться вслепую. Вот почему Луиза Бэнкс уже в самом начале требует, чтобы полковник Вебер допустил ее к инопланетянам: нет взаимодействия лицом к лицу — нет и «ключа». «Прибытие» отличается от всех фильмов, где инопланетяне осваивают наш язык (американский английский, естественно!) еще до прибытия на Землю, просто по нашим радио- и телепередачам. В фильме — и в рассказе — упор обоснованно сделан на лингвистике. Это неплохой образчик лингвофантастики, хотя и отходящий местами от реализма.
Древняя история
Человеческая история неотделима от расшифровки неведомых языков: иероглифов древних египтян и майя, загадочной письменности, оказавшейся на поверку микенской, — древнейшим вариантом греческого языка. Эти системы письменности создавали серьезнейшие трудности тем, кто силился их понять.
Так, расшифровка египетских иероглифов происходила поэтапно. Сначала думали, что каждый иероглиф — идеограмма, обозначающая предмет или мысль, иначе говоря, слово. В 1762 году немецкий путешественник и геолог Карстен Нибур (1733–1815), попавший в Египет, подвергает это сомнению, обратив внимание на малое число иероглифов по сравнению с большим количеством мыслей, которые они должны обозначать. Ему же принадлежит догадка, что иероглифическое, демотическое, иератическое письмо — только графические варианты.
В 1814 году с открытием Розеттского камня был сделан важнейший шаг вперед[70]. Благодаря этому многоязычному документу английский врач и ученый Томас Юнг (1773–1829) предлагает деление строк на слова, в частности, выделяет имена собственные. Юнг показывает, что у иероглифов может быть и фонетическое звучание, то есть они могут обозначать не только понятия, но и звуки. Считая иероглифы буквенной письменностью и пытаясь выявить ее алфавит, он не полностью расшифровывает систему и ошибается.
И тогда на сцену выходит Жан-Франсуа Шампольон (1790–1832). Он учитывает и достижения, и ошибки прошлого: как и Нибур, он отвергает гипотезу идеограмм; подсчитав количество греческих букв и иероглифов, он отказывается и от гипотезы алфавита, придя к выводу о смешанной, одновременно фонетической и символической, системе. Пройдя несколько этапов[71], Шампольон решает в 1822 году загадку. Процесс решения получился длительным и сложным, притом что ученый пользовался многоязычным документом. В случае внеземного языка, когда нельзя рассчитывать ни на такой документ, ни на словарь, ни на сравнения с известными языками, проблема была бы еще
