Очерки жизни и быта нижегородцев XVII-XVIII веков - Дмитрий Николаевич Смирнов
Бросаемое на лист ячменное зерно определяло будущее.
Любитель всякого чтения, Семейка и ранее знаком был с рукописными произведениями подобного рода. Он даже являлся собственником подаренной ему когда-то знакомым каргопольским стрельцом писаной бумажки в шесть с половиной строк, учившей, как бороться с наводимой злыми людьми порчей.
Желая, очевидно, похвалиться находкой, Семейка показал рафли сперва монастырскому певчему Исихию, а потом и монаху — старцу Варсонофию. Последний, боясь закона, строго запрещавшего хранить гадальные книги, донес настоятелю монастыря. Ревностный слуга церкви счел своей обязанностью известить высшую церковную власть о замеченном в обители «недобром деле».
Вскоре был получен указ патриарха Филарета Никитича (отца Михаила Романова) препроводить к нему преступника дьячка Семейку и его еретические бумаги.
В результате отправилась в Нижний Новгород с патриаршим боярским сыном Алексеем Матовым грамота: «От великого государя, святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Русии, в Нижний Новгород Печерского монастыря архимандриту Рафаилу с братией. Писали есте к нам, что в нынешнем 136 году марта в 29 день извещал тебе, Рафаилу, старец Варсонофий на церковного дьячка на Семейку Григорьева, что тот дьячок держит у себя книги недобрые, ересные, да приговору к борьбе полсемы строки; и по нашему указу тот дьячок Семейка по те тетрати распрашиван накрепко… И те тетрати гадальные, именуются Рафли, и письмо на столбце мы, патриарх Филарет всеа Русии, велели сжечь, а дьячка указали есмя послати к вам в монастырь. И как к вам ся наша грамота придет, а наш сын боярский Олексей Матов в Нижний прибудет, и вы б того дьячка взяли и велели сковать в ножные железа и быти ему монастырских черных службах год; а как год отойдет, и вы б о том отписали к нам на Москву».
Счастлив оказался Семейка Григорьев, что сам не занимался «волхвованием» по найденным у него «тетратям». Он отделался годом монастырских работ, тогда как людей, занимавшихся «гаданием», ждала неминуемая смерть на плахе.
Глава V
Домашний обиход нижегородца. Жилье и одежда. Яства и напитки. Нравы и обычаи. Запреты и развлечения. Скоморохи. За монастырской стеной. Штрихи уездной жизни. Крупнейшие вотчины. Лысково и Мурашкино — владения боярина Морозова. Переписка боярина с управляющими. Боярские «милости» и поборы. Промысловые занятия уездных жителей.
Путевые рассказы и зарисовки иностранцев-путешественников Олеария (1623) и Мейерберга (1676), побывавших в Н. Новгороде, дают некоторое представление о внешнем виде жилых домов нижегородцев в середине XVII столетия.
Городские избы (слово «дом» почти не употреблялось) строились преимущественно из лиственницы, в изобилии росшей в лесах Заволжья.
Высокий, четырехугольный, «клеткой» сруб заключал в себе одну «теплую» (отопляемую), две-три «холодные» горницы и «сени». Печь в теплой горнице, при отсутствии печной трубы, выходящей на крышу, топилась из сеней, дым при этом выпускался на волю через отверстия в стене.
Низ трехъярусной постройки, подклеть, предназначался для кладовой и сухого «подполья» (в особо холодную зиму в нем еще помещались лошадь и корова). На чердаке под крышей устраивалась девичья светлица, или терем, — постоянное помещение для детей и женщин. Небольшие оконные проемы в горницах затягивались у достаточных людей тонким слоем слюды, у бедняков — высушенной кожей сома. Состоятельные люди соединяли несколько домовых срубов вместе и получившиеся «хоромы» украшали по фасаду деревянной пестрой резьбой.
Внутренняя обстановка дома не блистала обилием или разнообразием мебели: в горнице стояли столы, лавки, скамьи (те же лавки, но со спинкой), стольцы (табуретки) и сундуки-укладки. О кроватях нижегородцы знали только понаслышке; ложем служила скамья с приставленной к ней лавкой.
На дворе при доме размещались амбары, хлев, курятник и «мыльница» (баня). Дворовая усадьба окружалась бревенчатым тыном, который в последние десятилетия века стал заменяться дощатым забором.
Огороды при посадских домовладениях засаживались капустой, луком, чесноком, редькой, морковью и репой. Со свеклой и горохом нижегородцы познакомились в середине столетия после наплыва украинцев на берега Волги. Картофель оставался неизвестным до XIX века.
У нижегородских богачей из торгового и служилого сословия, кроме огородов, имелись еще сады с яблоневыми, грушевыми, вишневыми и сливовыми деревьями. При каждом таком саде был пруд или прудик с рыбой.
Одевались нижегородцы подобно всем другим русским людям того времени. Бедняки носили зипун из толстой сермяжной ткани, средний слой населения — кафтан из нанки или грубого серого сукна. Более состоятельные сверх кафтана надевали еще сшитую из тафты или атласа ферязь.
Обувь состояла из лычных лаптей, заменявшихся, по мере увеличения достатка, кожаными сапогами. На головах торчал колпак (шапка) из валяного поярка, зимой — с подкладкой из ваты.
Женщины всех возрастов носили сарафаны: наименее состоятельные — из полотна, крашенины, китайки, богатые — из атласа, камки, стамеда. Девушки и молодицы, когда хотели принарядиться, надевали, кроме сарафана, цветную безрукавку, опушенную мехом, носившую название телогрейки или душегрейки.
Способы приготовления еды вырабатывались поколениями и, раз установленные, почти не менялись.
Каждому виду мяса строго соответствовала плодово-овощная или остро-пряная приправа. От этого правила не отступали. К говядине полагался чеснок, к свинине — лук, к зайцу — репа, к утке — слива, к гусю — моченые яблоки. Ко щам из свежей капусты требовался пирог с гречневой кашей, к кислым щам — пирог с соленой рыбой, к лапше — пирог с мясом, к похлебке из круп — пирог с курицей, к ухе — пирог с морковью. Без пирогов ели только холодные жидкие блюда: окрошку и ботвинью.
Любили нижегородцы рыбу во всех видах: жареную, вареную, печеную, сухую, вяленую, соленую и… сырую (только что пойманную!). Необыкновенно искусно варилась нижегородскими хозяйками уха: голая (без пряностей), красная (с шафраном), черная (с гвоздикой), белая (с перцем), желтая (с янтарным жиром стерляди), сладкая (из ершей), рыбацкая (с примесью крупы), пластовая, сборная и др.
Хлеб по будням употреблялся исключительно ржаной. Пшеничная мука шла на белый хлеб — калач, съедаемый в воскресенье и праздничные дни. Считалось в обычае приглашать соседа по улице в воскресенье «калача отведать». Иногда такое «отведывание» калача
