Пять прямых линий. Полная история музыки - Эндрю Гант
Отклик Шостаковича на военные события – если это и есть то, чем являются его сочинения того времени, – определяет масштаб как его достижений, так и его двойственной натуры, – настолько, насколько вообще можно говорить о том, что что-либо «определяет» в случае самого загадочного из гениев и окружающей его сложной и непроницаемой рабочей и психологической атмосферы. Ключевым сочинением здесь является Седьмая симфония. Изначально создававшаяся как своего рода русский, основанный на псалмах реквием, она была по большей части написана во время немецкого вторжения в Россию 1941 года, хотя и определенно задумана раньше. Четвертая ее часть была дописана в конце 1941 года в Самаре на юго-востоке России, куда Шостакович был эвакуирован вместе с семьей из Ленинграда. События ее премьер – часть ее истории, причем не только музыкальной. Российские премьеры прошли в Куйбышеве и Москве в марте 1942 года. В то же время ее партитура была отснята на микропленку и вывезена из России через Тегеран и Каир: Генри Вуд дирижировал премьерой в Лондоне в июне, Тосканини в Нью-Йорке в июле. Самой известной была ленинградская премьера 9 августа. От оркестра осталось только 15 человек, остальные ушли на фронт или же стали жертвами трагической блокады города немцами на юге и финнами на севере. Дирижер Карл Элиасберг искал любого, кто мог бы играть (подобная же проблема, хотя и не настолько остро, встала перед премьерой «Граймса» в Лондоне четырьмя годами позже). Партитуру, чтобы обойти блокаду, привезли ночью по воздуху, части были отрепетированы. Премьера транслировалась не только по радио, но и громкоговорителями в городе. Многие плакали. Власти с привычным их авторитарным инстинктом, застигнутые врасплох неспособностью контролировать осажденный город и подстегнутые одобрительным отзывом влиятельного писателя Алексея Толстого, решили превознести сочинение в качестве символа героического сопротивления (неопределенности добавляло еще и то, что презренные декадентские и варварские западные силы были теперь союзниками Сталина). Седьмая симфония получила название Ленинградской и исполнялась под гром оваций по всей России. На Западе представление о ней как о сенсации сменилось недоумением и враждебностью. Ее длина, гремящие повторы «темы вторжения» первой части, длинные пассажи из застывших, лишенных разработки пассажей для не слишком дружелюбно звучащих инструментов, простые марши, напыщенные фанфары, включение в нее (в качестве чего? пародии? социалистического реализма?) мелодий из оперетты Легара и фрагментов немецкого национального гимна озадачили многих слушателей и вызвали полярные мнения. Коллега Копленда и сходно мыслящий эгалитарий Вирджил Томсон полагал, что это сочинение «дисквалифицировало его из списка претендентов на звание серьезного композитора». Барток процитировал «тему вторжения» в своем Концерте для оркестра 1943 года.
Седьмая симфония – могучее и озадачивающее сочинение. Музыкальный почерк Шостаковича здесь виден во всем, равно как и результаты невозможной попытки увязать свои симфонии с событиями вне концертных залов и собственного интеллекта. Его следующая симфония, Восьмая, получила название в честь решающего военного сражения – Сталинградская. Как и в случае с симфониями среднего периода Воана-Уильямса, их настоящее отношение к военным событиям до сих пор не получило внятного объяснения. Отчасти в этом их сила: это подлинные и долговечные свидетельства чего-то важного, хотя и не вполне понятно чего.
Аарон Копленд сказал, что «холодная война для искусства почти так же плоха, как и настоящая»[1486]. В 1953 году его обвинили в связях с вымышленным коммунистическим пугалом, таким же коварным, как и настоящие коммунисты, преследующие Шостаковича. Копленда вызвали на слушания печально известной Комиссии по расследованию неамериканской деятельности, порождения параноидальной фантазии сенатора Джозефа Маккарти. Копленд перед лицом угрожающе выглядящего Маккарти был совершенно спокоен.
Председатель. Отвечайте на вопрос: знаете ли вы что-нибудь о коммунистическом движении?
Мистер Копленд. Только то, что прочитал в газетах.
Председатель. Вы когда-либо были на коммунистических собраниях?
Мистер Копленд. Боюсь, я не знаю, что вы называете коммунистическими собраниями[1487].
Расшифровка выступления была обнародована только в 2003 году. Зловещая пантомима не оказала большого влияния на карьеру Копленда (хотя другим повезло меньше).
Маккарти никогда не притворялся, что что-либо смыслит в музыке. Настоящие коммунисты размяли свои культурные мышцы и вцепились ревизионистскими клешнями в российскую музыку вновь в 1948 году: на свет появился так называемый указ Жданова[1488]. Советские композиторы, в том числе Шостакович, вновь были обвинены в формализме. Разрешена была только подлинно пролетарская музыка. Шостакович потерял пост в консерватории и большую часть доходов. Его сочинения были запрещены к исполнению, привилегии его и его семьи были отобраны. Друг воспоминал, что композитор «ждал ареста ночью на лестничной площадке у лифта, чтобы по крайней мере не беспокоить семью»[1489].
Пугающий ночной стук в дверь так и не раздался. Однако в Нью-Йорке в следующем году разыгралась нелепая пантомима. Сталин отправил Шостаковича в составе делегации на Всемирную конференцию в защиту мира. На пресс-конференции ему подали листок с заготовленной речью. Нервничающий, близорукий, не слишком хорошо говорящий по-английски, он запнулся на середине. Речь дочитал за него актер. В зале сидел влиятельный российско-американский композитор-эмигрант и умелый музыкально-политический манипулятор Николай Набоков. Твердо намеренный загнать Шостаковича в ловушку с целью показать, что тот не может говорить свободно, являясь лишь попугаем партии, Набоков спросил его, поддерживает ли он осуждение советскими официальными лицами музыки Стравинского. Шостакович восхищался Стравинским. Однако он не мог сказать «нет». Набоков вынудил его солгать. На улицах толпа несла таблички с требованием от Шостаковича бежать в США тем же путем, которым это сделали до него другие: «Шостакович! Выпрыгивай из окна!»
Участие Мессиана в публичной музыкальной полемике по большей части свелось к основанию им в 1936 году группы La jeune France[1490] – это была очевидная реакция на фривольность «Петуха и Арлекина» Кокто. Он был по природе и в силу обстоятельств консерватором: женатый модернист, консервативный католический профессор и церковный органист. После войны он посетил влиятельные Дармштадские летние курсы, однако не стал сторонником модернистской программы действий, которую выдвинул нахальный юный его соотечественник Пьер Булез, пророк нового направления и нового поколения. Его короткий роман с электроникой не оставил на его музыке особого отпечатка, за вычетом любви к ясным, порхающим звукам волн Мартено: его вторая жена, Ивонна Лорио, была одной из ведущих исполнительниц на этом инструменте, часто способствуя введению партий для него в сочинения своего
