Пять прямых линий. Полная история музыки - Эндрю Гант
Общепринятая музыкальная история испытывает трудности, когда ей нужно описать композиторов, занимающихся сразу несколькими вещами, в особенности если все они выходят у них хорошо. Есть множество книг, в которых упоминаются концертные сочинения Гершвина, такие как Rhapsody in Blue и Концерт для фортепиано, однако игнорируются его песни и шоу. В свою очередь, авторов песен сочувственно похлопывают по плечу, если они пытаются написать симфонию или ораторию. Оба подхода никуда не годятся. Историк джаза Тед Джиойя прав:
…принятые описания музыки XX века плохо подходят для разговора о музыкантах, работавших во множестве стилей. Например, многие музыкальные хроникеры 1920-х годов проводили четкую границу между популярной музыкой, джазом и классическими сочинениями… Подобная категоризация, возможно, позволяет историческому нарративу двигаться ровнее, однако в этом случае многое упускается из виду… Возможно, это не было бы такой большой проблемой, если бы музыкальные жанры не пересекались так часто, но – хорошо это или плохо – современность характеризуется тенденцией, в рамках которой разные стили пересекаются и оплодотворяют друг друга. Музыкальная чистота – это миф, хотя и весьма живучий[1463].
В середине столетия композитор Аарон Копленд размышлял о том, разумно ли позволять импровизацию в процессе исполнения музыки: «Возможно, мистер Стравинский и те, кто разделяет его мнение о необходимости строгого контроля за исполнителем, слишком прочно удерживают эту крышку. Возможно, исполнителю нужно дать больше места для рук…»[1464]
Возможно. Но Стравинский не воспользовался этим советом. Да и сам Копленд тоже ему не последовал.
Наиболее успешную попытку опровергнуть миф о стилистической чистоте музыки предпринял во время и после Второй мировой войны композитор, музыка которого была укоренена в обеих традициях, дирижировавший Берлинским симфоническим оркестром и игравший вместе с Орнеттом Коулменом: Леонард Бернстайн.
18
Все дальше вперед: Бриттен, Мессиан, Копленд, Шостакович и их мир
Нет никакой причины, по которой нельзя было бы найти музыкального гения в доме дантиста из Лоустофта, однако вряд ли вы станете его там искать первым делом.
Эта глава приглашает присесть в кресло и расслабиться четырех композиторов: русского, француза, англичанина и американца; один из них еврей, один – англиканин (маловерующий), еще один – неуверенный атеист, и, наконец, набожный католик; двое из них геи (один открытый, другой – не совсем); двое были женаты (один дважды, другой четыре раза, хотя и на трех женщинах). Среди вызовов, брошенных им столетием, были вопросы отношения людей к войне, музыки к обществу, огромная тень Шенберга, обманчивая простота трезвучия, суетные ожидания публики, а также неизбежные проблемы с сексом, деньгами, религией и политикой.
Аарон Копленд (1900–1990)
Дмитрий Шостакович (1906–1975)
Оливье Мессиан (1908–1992)
Бенджамин Бриттен (1913–1976)
Происхождение и детство всех четырех имеют много общего: счастливые, окруженные заботой и любящими братьями и сестрами; их отцы были поклонниками музыки и профессионалами в своем деле: инженер, владелец магазина, учитель и переводчик Шекспира; (еще один, как уже было сказано, вырывал зубы); их матери пели им и давали им уроки игры на фортепиано, мать Мессиана вдобавок подарила ему на день рождения томительную поэму в духе Бодлера, в которой описала печаль расставания с нерожденным ребенком после его рождения: «Он родился, я потеряла моего любимого малыша»[1465]. Детали биографий предков Копленда во многом совпадают с таковыми у других отцов-основателей американской музыки XX века, таких как Ирвинг Берлин, Эл Джолсон и Джордж Гершвин: еврейские иммигранты из имперской России, англизировавшие свои имена, иногда дважды, либо в иммиграционном центре на острове Эллис в гавани Нью-Йорка, либо где-то еще по дороге; родители Копленда не рассказали ему, что их фамилия была Каплан, и когда позже он это выяснил сам, то так и не узнал, сменили ли они ее в Америке или же еще во время долгого пребывания в Шотландии, где они зарабатывали деньги на путешествие.
Юный Копленд разгребал пыльные верхние полки Бруклинской публичной библиотеки в поисках нот, а в возрасте 11 лет написал семь тактов оперы. Примерно в то же время, перевезенный матерью в Гренобль после того, как отец отправился на фронт Первой мировой войны, Мессиан из целлофановых оберток создал игрушечный театр и читал вслух своему брату Шекспира. Шостакович в Санкт-Петербурге в возрасте 12 лет написал траурный марш по двум кадетам, убитым матросами-большевиками, и поражал мать тем, что способен был на уроках фортепиано играть пьесы, которые она ему исполняла, со слуха, не заглядывая в ноты. В прибрежном доме в Суффолке кудрявый как херувим Бриттен писал «пышные симфонические поэмы, обычно длящиеся около 20 секунд, вдохновляемый ужасающими событиями моей жизни», в том числе и сочинение под названием «ЗНАИТЕ ЛИ ВЫ ЧТО МОЙ ПАПОЧКА СЕГОДНЯ УЕХАЛ В ЛОНДОН», написанное им в шесть лет. Он написал сотню подростковых опусов, занимавших целую «старую коробку», прежде чем оставить уютный мир подготовительной школы и крикета и отправиться учиться в Грешам в Норфолке в возрасте 13 лет; к этому времени он уже умел читать партитуры – этому его научил «распутный старый дядя» по имени Вилли[1466].
Каждый из них учился и работал рядом и вместе с уважаемыми взрослыми музыкантами, приверженными традиции, – это, разумеется, их раздражало, однако служило хорошей практикой и уроком профессионализма:
