Владимир Снегирев - Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Я настаивал на том, что захват надо произвести сегодня. Обязательно сегодня! Нерасторопность уже много раз подводила нас. Люди Каюма все время делали свои ходы первыми. Мы отыгрывались. И не вполне удачно. Но за столом, напротив, раздавались голоса, мол, дело можно отложить на завтра, уже поздно и вот-вот стемнеет, а в темноте всякие отлучки из отеля запрещены. Тогда я решил прибегнуть к маленькому шантажу.
— Знаешь, Володя, тихо сказал я, — если ты не решишься, я пойду с этой информацией к соседям, а уж они, будь спокоен, не станут медлить. Соседями были «каскадовцы», их начальник жил через номер.
Мой расчет был безошибочен. Володя в упор уставился на меня.
— Ты подумай, я пока выйду покурить.
Я спокойно пошел в свою комнату, а через пять минут вернулся обратно уже готовый ехать на фабрику. Быстро темнело, и надо было спешить.
У меня созрел свой собственный план и — вот ведь удивительно — почти в том же направлении размышлял, оказывается, бывший моряк. Суть заключалась в следующем. Мы сейчас едем на фабрику тихо, без шума, без лишних людей. Находим дядю Каюма. На контакт с ним иду я и переводчик Фарук, больше никто. Я выдаю себя за брата Г. К., специально приехавшего из СССР, чтобы доставить домой тело погибшего. К властям якобы не обращаюсь, поиски веду сам и готов даже поторговаться с Каюмом. Я — родственник, и мне нужно только одно: найти и увезти на Родину останки погибшего. Где они захоронены, кто убийца — меня интересует только в той степени, чтобы найти Гену. Я должен убедить в этом Гуляма.
Возможно, наша идея была не самой лучшей и попахивала партизанщиной, но, так или иначе, этот вариант означал действие — то, чего нам не хватало в предыдущие дни.
Около восьми часов вечера мы выехали на фабрику: Володя, Фарук, инженер-афганец, два солдата (водитель и пулеметчик) и я. О своей поездке мы не стали сообщать никому, так как это наверняка вызвало бы возражения («Ехать на встречу с бандитами без хорошего прикрытия? Да еще так поздно? А кто будет отвечать?» — увы, мы то и дело слышали в эти дни подобные фразы. У нас так мало людей, которые хотели бы хоть за что-нибудь отвечать.)
Фабрика находилась километрах в десяти от города, по шоссе, ведущему в аэропорт. К ее воротам мы подъехали уже в сумерках. Сторож, увидев наш БТР, без вопросов проворно отворил ворота. Инженер, глядя в смотровые щели, показывал дорогу. Фабрика выглядела зловеще-безлюдной, с зияющими провалами выбитых окон. Со дня гератского мятежа она фактически не работала, хотя большинство рабочих и служащих продолжали регулярно получать зарплату.
Проехав через всю территорию, мы оказались на заднем дворе. Остановились у какой-то лачуги, из которой вышел старик. Фарук и я безоружными вылезли наружу. По-афгански, с большим количеством взаимных приветствий поздоровались. Фарук даже полез лобызаться — возможно, так проявлялось его волнение. Наконец, когда я уже стал волноваться — не забыл ли Фарук о цели нашего приезда? — он спросил, где найти Гуляма.
— Там, — махнул рукой старик, показав на противоположный конец двора. — И имейте в виду, что его зовут не просто Гулям, а Гулям Кур.
Мы пошли, и по дороге Фарук объяснил мне, что, по-видимому, дядя Каюма — одноглазый, так как Кур в переводе означает «кривой».
Там, куда нас направили, возле каких-то развалин на корточках сидели трое вооруженных допотопными ружьями людей — охрана фабрики.
— Вы слышали, что неподалеку отсюда недавно убили советского? — спросил Фарук после традиционного обмена приветствиями.
— Да, да, — дружно закивали афганцы. — Все об этом знают.
— Он — брат погибшего, — Фарук показал на меня. — Он ищет тело своего брата и рассчитывает на помощь Гуляма Кура. Где Гулям Кур?
Афганцы тут же бросились искать дядюшку, и вскоре он уже торопливо трусил нам навстречу. Гулям оказался очень худым и бедно одетым человеком лет пятидесяти, со впалыми щеками, морщинистым изможденным лицом и, действительно, без правого глаза. С большим почтением, я бы даже сказал подобострастно, он поздоровался с нами, обеими руками погладив наши ладони. Фарук и тут не удержался от трехкратного лобызания.
— Нам надо поговорить, — сказал он Гуляму. — Отойдем в сторонку.
Мы не спеша перешли к полузаброшенному бетонному строению посреди двора, уселись на каменных ступенях. Метрах в восьмидесяти от нас в сумерках угадывался молчаливый силуэт бэтээра. Мы знали, что там внутри наши товарищи прильнули сейчас к смотровым щелям, держа пальцы на спусковых крючках.
Времени оставалось мало, темнота была нашим врагом, поэтому я решительно перехватил инициативу у Фарука, который по обычаю хотел сначала затеять пустой разговор о здоровье, погоде, видах на урожай и дальних родственниках. В иной обстановке к таким зачинам относишься, как к чему-то неизбежному, но не теперь…
— Фарук, переводи, — довольно резко приказал я.
Он кивнул, с любовью глядя на старика. Этот Фарук, как я заметил, на всех смотрел преданно и с любовью.
— Вы дядя Каюма Туркона? — задав этот вопрос, я подумал, что сейчас он начнет активно отпираться, отнекиваться. Кто же захочет признать себя родственником известного убийцы?
— Да, да, — охотно закивал он головой. — Я его родной дядя.
— Того самого Каюма, который руководит поблизости группой вооруженных людей? — я старался выбирать выражения помягче.
— Да, да, — угодливо подтвердил одноглазый. — Он часто бывает в моем доме. Иногда остается ночевать.
(Мысленно я употребил несколько крепких выражений в адрес афганских сыщиков, для которых поймать или уничтожить Каюма казалось задачей почти фантастической — о реализации этой задачи говорилось столь же напыщенно и туманно, как о полной победе над всей контрреволюцией.)
— Нам бы хотелось кое-что выяснить у вас, — подгоняемый надвигающейся тьмой, я сделал следующий шаг. — Только просим говорить правду. Вы ведь настоящий мусульманин, а Коран не велит лгать.
Гулям Кур с жаром подтвердил, что да, конечно, он настоящий мусульманин, а советские люди — его самые большие друзья, и он клянется именем Аллаха говорить правду.
Фарук стал многословно и цветисто излагать кривому мою легенду. Я в это время с некоторым беспокойством осматривался вокруг: уже совсем стемнело, и проемы выбитых окон были особенно пугающими. Я подумал о том, что одному снайперу, даже не очень меткому, ничего не стоит в считанные секунды отправить нас на тот свет. А если у него окажется гранатомет, то и бэтээру не сдобровать.
— Крестьяне окрестных кишлаков говорят, что не знают, где могила моего брата, — сказал я, когда Фарук закончил свой рассказ, показавшийся мне бесконечным. — Может быть, они боятся мести. Я приехал сюда один, сам по себе, как частное лицо. Помогите мне.
Одноглазый все так же энергично и подобострастно кивал головой, хотя, похоже, он плохо понимал, чего от него хотят.
— Ты найдешь Каюма и узнаешь у него, где могила, понял? — по-свойски помог ему Фарук. — Мы тебя хорошо за это отблагодарим.
Теперь Гулям почти в пояс кланялся нам. Да, да, конечно, он прямо завтра встретится с племянником, и все у него узнает. Он обязательно поможет своим советским друзьям.
Либо сумасшедший, либо хитрец, подумал я, однако, не скрою, испытал большое облегчение, поскольку рандеву можно было считать законченным.
Осталось договориться о времени повторной встречи.
— Завтра здесь же в два часа дня, — предложил Гулям.
Стали прощаться. Фарук смотрел на него, как на родного дядю. Потом мы пошли к бэтээру, спиной я все время ощущал неприятный холодок, как будто чьи-то очень враждебные глаза смотрели мне вслед.
Уже в полной темноте мы благополучно вернулись в отель «Герат». Володя заметно повеселел. Мы должны были это сделать — самое элементарное из всего — и мы сделали это. Оставалось ждать следующего дня.
8 июля. Накануне до глубокой ночи вместе с переводчиком Рашидом Сабировым разбирали бумаги Гены, говорили о нем самом. Он, как и все другие советники при молодежной организации, добровольно приехал сюда. Романтик, хотел помочь афганцам, да и себя заодно испытать в суровом деле. Я читал его записи, письма. Как и многие из нас, он искренне верил в идеалы Апрельской революции.
Из письма Геннадию его отца В. А. Кулаженко:
«Мы все рады, что ты приступил к нелегкой, но нужной работе. И я без твоего письма знал, что там опасно и трудно. Но кому как не нам — советским людям, интернационалистам — помочь пробиться к культуре, свету задавленному гнетом афганскому народу? Врагов у тебя много, но есть, я думаю, и друзья. И твоя задача — множить их ряды. Как это делать? Ты умный и знаешь это лучше меня. Думай, думай и еще раз думай, прежде чем действовать. Не поступай по шаблону. То, что хорошо сегодня, завтра может никуда не годиться. И еще: умей разгадывать притворных, то есть скрытых врагов, будь начеку. Трезво оценивай обстановку. У тебя в твоей сегодняшней комсомольской работе не должно быть ошибок, они могут стать роковыми. И еще не забывай, что у тебя на Родине много близких и родных людей. Ты не должен сделать их несчастными, береги жизнь».
