Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло
Влияние давнего клише было так велико, что самодержавная царская Россия так и не рискнула поставить памятник Ивану Грозному – первому русскому самодержцу. Ему не нашлось места среди основателей Русского государства и на памятнике «1000-летие России», установленном в Новгороде, хотя там изображены члены «избранной рады» Адашев и Сильвестр.
Невероятно, но – факт!
Хотя, если вдуматься, царь Иван погромил своекорыстную княжеско-боярскую элиту так, как это и не снилось Ивану Болотникову, Степану Разину и Емельяну Пугачёву вместе взятым. За что же, спрашивается, было чествовать царя Ивана княжеской России конца XIX века – в своей антигосударственной сути преемнице боярской Руси конца XVI века?
Но от единой и неделимой России Иван IV Васильевич Грозный заслужил памятник себе стократ: именно он смог отстоять ту государственность, основы которой заложил не он, но которая могла бы – если бы не он – рухнуть.
Вечным напоминанием о такой возможности для Руси должна быть рухнувшая под тяжестью элитарного самовольства польская «шляхетская республика».
В 2011 году в Москве увидала свет основательная монография С.Н. Бухарина и Н.М. Ракитянского «Россия и Польша. Опыт политико-психологического исследования феномена лимитрофизации» с ироническим подзаголовком «Пособие для правящих элит лимитрофных государств». Напомню, что в межвоенный период лимитрофами называли Польшу, Финляндию и «страны» «Балтии», игравшие роль «санитарного кордона» Запада против Советской России.
Указанная монография – прекрасное пособие для изучения и осмысления польско-русских отношений, но ниже приводится лишь один интегральный вывод этого труда, прямо относящийся к выше сказанному: «В XVI–XVII вв. в Речи Посполитой продолжают набирать обороты процессы саморазрушения. Централизованная власть в лице королей деградирует, шляхта яростно отстаивает свои “золотые свободы”. Причём первое является следствием второго».
Именно и безусловно так – в отношении Польши.
И именно и безусловно так – но с ещё более катастрофическими последствиями – было бы и с Россией, если бы не личная деятельность Ивана Грозного.
Карамзин, противореча сам себе, свой рассказ об Иване, заключал словами: «…добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: …имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трёх царств могольских…, народ чтил в нём знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования….
История злопамятнее народа!».
Но точнее будет сказать, что русский народ оказался умнее и памятливее российских либеральных историков.
Прусский чиновник барон Август Гакстгаузен (1792–1866) в 1843 году совершил поездку по России, изучая земельные отношения… От того времени эпоху Ивана Грозного отделяло два с половиной века, но немец, знакомый с фигурой Ивана по давним «трудам» его соотечественников, удивлялся: «Да, это был человек несколько странного и неприятного нрава. Но удивительно, что в воспоминаниях русского народа, по сохранившимся легендам, Грозный был человек набожный, добродушный, легко дающийся в обман, и вовсе не стойкий (т. е. – не упрямый. – С.К.)…».
Такая народная оценка действительно на удивление точна – народ ведь узнавал о жизни и делах Ивана не из записок Шлихтинга и трудов Татищева, а из изустных преданий, передаваемых из поколения в поколение.
Народные представления о Грозном своеобразно и психологически достоверно преломились в лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», где царь выступает как личность не только грозная, но и благородная, справедливая.
Напомню сюжет «Песни…» На опричном пиру Иван гневается на родственника Малюты Скуратова опричника-любимца Кирибеевича, за то, что тот «царской радостью» гнушается и не пьёт, когда «все пили, царя славили»… Кирибеевич поясняет, что безнадёжно влюблён, и тогда Иван дарит ему свой «перстенёк яхонтовый» и «ожерелье жемчужное», предлагая посвататься к избраннице и заключает: «Как полюбишься – празднуй свадебку, не полюбишься – не прогневайся»…
Однако Кирибеевич утаил от царя, «не сказал правды истинной», что «красавица перевенчана, …перевенчана с молодым купцом» – статным молодцем Степаном Парамоновичем «по прозванию Калашников»…
Далее в «Песне…» идёт рассказ жены купеческой «Алёны Дмитриевны» мужу о том, как Кирибеевич вечером на улице пытался её увлечь, как это увидели «в калитку соседушки», как она вырвалась от опричника, оставив в его руках мужнин подарок – «узорный платок»…
И купец Калашников, когда во время праздника в присутствии царя устраивается кулачный одиночный бой, вызывает Кирибеевича и убивает его ударом «прямо в левый висок со всего плеча»…
Иван требует от Калашникова ответа: «Вольной волею или нéхотя» тот убил его «верного слугу», «лучшего бойца Кирибеевича»? Калашников отвечает, что убил опричника намеренно, но, блюдя честь жены, не называет причину и заявляет царю:
«А за что про что – не скажу тебе,Скажу только богу единому.Прикажи меня казнить – и на плаху нестьМне головушку повинную;Не оставь лишь малых детушек,Не оставь молодую вдовуДа двух братьев моих своей милостью…».
И Иван отвечает:
«Хорошо тебе, детинушка,Удалой боец, сын купеческий,Что ответ держал ты по совести.Молодую жену и сирот твоихИз казны моей я пожалую,Твоим братьям велю от сего же дняПо всему царству русскому широкомуТорговать безданно, беспошлинно…».
Самого же Калашникова публично казнят…
Лермонтов показывает столкновение двух сильных характеров, за каждым из которых своя правда, и каждый по-своему благороден… Молодой купец готов за личную честь и честь жены платить жизнью, а царь готов казнить или миловать по справедливости…
«Песня…» Лермонтова – не историческая монография, однако человеческую и историческую суть царя Ивана поэт Лермонтов – как великий знаток человеческих душ, уловил точнее, чем авторы многих академических трудов.
В реальном масштабе исторического времени – в начале XVII века, интересную оценку Ивана оставил князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (? – ум. в 1641 г.)… Единственный сын «ивановского» боярина и воеводы князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского (? – ум. в 1606 г.), он был и внучатым племянником ещё одного «ивановского» боярина и воеводы князя Андрея Ивановича Катырева-Ростовского, казнённого Грозным в 1567 году по подозрению в заговоре.
Иван Катырев-Ростовский если и застал эпоху Ивана IV, то – мальчиком, но он, безусловно, много был наслышан о ней и о царе от отца. Старший Катырев-Ростовский царя, надо сказать, недолюбливал по вполне понятным причинам. Тем не менее, младший Катырев-Ростовский так оценил своего царственного тёзку уже за гробом:
«Муж чюдного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив. Зело к ополчению дерзостен и за своё отечество стоятелен, на рабы, от бога, данные ему, жестокосерд, на пролитие крови дерзостен и неумолим, множество народа от мала и до велика при царстве своём погубил, многие города свои попленил… Но тот же царь Иван много и доброго совершил, воинство своё весьма любил и на нужды его из казны своей нескудно подавал… Таков был царь Иван».
Эту оценку приписывают, впрочем, и князю Семёну Шаховскому (Шаховской-Харя) (? – ум. 1654 или 1655). Но Шаховской был писателем, эпоху Грозного не застал и однозначно пользовался более ранними воспоминаниями – скорее всего, того же Катырева-Ростовского.
Относительно «пролития крови» выше было сказано уже достаточно, относительно же «попленения» «многих» городов князья явно преувеличивали, поскольку городов на Руси была тогда добрая сотня, а опричные репрессии затронули лишь несколько из них, и – по вине своевольных «верхов».
В целом же, из оценки младшего Катырева-Ростовского, в которой опосредовано чувствуется оценка его отца, виден не тиран, а великий государственный муж, огромный исторический масштаб которого мало-мальски объективные его современники не могли отрицать и замалчивать даже при отсутствии любви к нему.
Да и мог ли тиран так заботиться о мощи, расширении и развитии государства? Тираны обычно озабочены лишь собой и удовлетворением своих вожделений. Прочных, с великими перспективами, государств от тиранов не остаётся.
Глава 7. XVII век. Через русскую Смуту к стабильности Алексея Тишайшего
Иван IV Васильевич скончался, и ему наследовал его сын от первой и любимой жены Анастасии (Настасьи) Романовны – Фёдор Иванович. В характеристике Фёдора часто присутствует слово «слабоумный», однако вряд ли второй русский царь был так уж непроходимо глуп и откровенно дегенеративен. Джильс Флетчер – посол Англии при Фёдоре с 1588 по 1589 годы, утверждал, что Фёдор по своей физической конституции не может иметь детей. Однако в 1592 году у царя родилась дочь Феодосия, скончавшаяся, правда, в двухлетнем возрасте. Сам Фёдор скончался в 41 год, но в то время до старости доживали далеко не все.
