Владимир Снегирев - Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Пробовали ввести контейнерные перевозки. Появилась даже специальная контейнерная рота. Много сил в это вложил полковник Александр Ляшенко — начальник отдела Центрального продовольственного управления. Он в Термезе почти полгода налаживал это дело. Уехал, и все лопнуло. Перестала работать система контейнерных перевозок, оказавшись невыгодной тем же прапорщикам.
A. Сиваков, полковник: Существовала налаженная взаимосвязь начальников складов и автоколонн. Машины специально перенагружались, и водители с молчаливого согласия начальства продавали по маршруту излишки. Потом происходила дележка денег. С 1986 года начали пломбировать грузы в Хайратоне и других местах. Свою печать ставил начальник склада. Но солдаты попадались ушлые, воровали и из-под пломб.
…Горько писать эти строки. С куда большей радостью воспели бы мы мужество, героизм, преданность интернациональному долгу. Но не поймут нас читатели, среди которых тысячи и тысячи воинов-«афганцев», если мы не коснемся этой правды войны. Правды, сколь бы горькой она ни была.
B. Снегирев: Прибыв в Афганистан на постоянную работу, я получил в пользование новенький УАЗ и на следующий день отправился на нем знакомиться с командованием нашей авиационной части, расположенной неподалеку от Кабульского международного аэропорта. Часовой на въезде в палаточный городок проверил мое удостоверение и показав, где искать шатер политотдела, поднял шлагбаум. Припарковав машину рядом с «политической палаткой», я зашел внутрь.
Сколько я там пробыл? Минут двадцать — тридцать, не больше. Замполит в общих чертах обрисовал успехи, достигнутые в воспитании у личного состава высоких моральных качеств, гордо продемонстрировал отгороженную пологом ленинскую комнату с унылым набором наглядной агитации, одинаково безликой во всех вАшских частях Советского Союза, пригласил заезжать еще, после чего мы с ним вышли наружу. Здесь все было точно так же, как полчаса назад: безоблачное небо, яркое солнце, рев взлетающих неподалеку самолетов, ряды покрытых рыжей пылью палаток, безлюдье… Не быйо только одного: запасного колеса на заднем борту моей машины. Его украли.
Замполит страшно сконфузился, засуетился. Был вызван дежурный по части, был подвергнут строгому допросу дневальный политотдела и даже особиста подняли на ноги, велев ему обыскать весь городок и непременно найти колесо. Хоть колесо и не песчинка, в кармане его не спрячешь, незаметно среди бела дня не открутишь, но все равно, несмотря на всю суету, беготню и крики, следов пропажи обнаружить не удалось. Подозреваю, что «запаску» продали афганцам тотчас же после кражи. Или сменяли на что-нибудь.
Так я получил первый наглядный урок, который, однако, не пошел впрок. Спустя два месяца меня обчистили снова. На этот раз дело происходило в Шинданде — пыльном крохотном городке на западе страны, где базировалась дивизия, которой тогда командовал полковник Б. В. Г ромов (да, да, тот самый, ставший впоследствии последним командармом 40-й).
Вечером начальник политотдела дивизии пригласил меня в баню. В его джипе мы проехали с полкилометра, остановились у какого-то низкого строения, полковник объявил, что это и есть баня и что диктофон, который я не выпускал из рук, вполне можно оставить в машине под охраной водителя. Спустя пару часов, попарившись, а заодно и отужинав, мы опять оказались под теплым звездным небом. Солдат-водитель дремал, положив голову на руль. Я пошарил рукой возле его кресла: диктофона не было.
Не могу сказать, чему я огорчился больше: пропаже японского аппарата, с которым проехал полсвета и который меня здорово выручал, или самому факту дерзкого грабежа в командном центре дивизии.
Все» повторилось, как и в прошлый раз: среди ночи особистами был устроен натуральный шмон, сыпались угрозы и ругательства, меня заверяли в том, что пропажа непременно отыщется, а виновного подвергнут строгому наказанию. Увы…
…Спустя восемь лет, встретив в Москве генерал-полковника Бориса Всеволодовича Громова, я напомнил ему о том инциденте. Громов обиделся: «Нашел о чем вспоминать!» Конечно, на фоне всего трагического, что выпало увидеть генералу, пропажа маленькой японской игрушки выглядела ничтожной, не стоящей даже упоминания. И однако пропажа эта вполне вписывалась в стиль отношений, царивших в 40-й армии.
Следующее наблюдение связано с путешествием на перевал Саланг, в которое летом 81-го мы отправились вдвоем с фотокорреспондентом ТАСС Г. Б. Надеждиным.
Большая часть всех военных и гражданских грузов, поступавших из Союза в Афганистан, шла по магистрали Термез — Хайратон — Пули-Хумри — Саланг — Кабул. Надо ли говорить, что, осознав стратегически важный характер трассы, «духи» постоянно и во многих местах пытались перерезать, оседлать ее, ежедневно нападая на колонны, минировали полотно, обстреливали машины, а со своих земляков, перевозивших мирные грузы, брали дань. Я про себя называл это шоссе «дорогой скорби». Невозможно было без чувства горечи видеть по обе стороны трассы разбитые в прах кишлаки, опрокинутую обгоревшую технику. Весь асфальт был в выбоинах от взрывов, со следами гари и копоти. Дорожные столбики были выщерблены пулями. Некоторые колонны, следовавшие с обязательным сопровождением бронетехники, поливали свинцом окрестности, даже если по ним никто и не стрелял — просто так, «для профилактики», запугивания возможного противника и предания уверенности самим себе.
Противник тоже в долгу не оставался. Редкий, даже редчайший случай, если какой-нибудь колонне удавалось пройти весь 400-километровый путь без того, чтобы не подвергнуться нападению.
Горели, чадя гарным дымом, наливники с горючим, рвались в кузовах перевозимые боеприпасы, заваливались в кюветы посеченные гранатометным огнем бронемашины. А ответ на это был один: огонь из всех стволов, бомбардировка с воздуха, артобстрелы и танковая «пахота». Уже к лету 1981 года большинство кишлаков, лежащих по обе стороны от шоссе, были превращены в руины. На каждый выстрел оттуда наши отвечали соответственно своим огневым возможностям.
Дорога Термез — Кабул была головной болью командования армии на протяжении всей войны. Что только не предпринималось в тщетных попытках обезопасить магистраль! На расстоянии полтора-два километра друг от друга создавали постоянно действующие заставы, как правило, усиленные танками. Колонны с наиболее важным грузом шли в сопровождении боевых вертолетов. Разведка подкупала командиров окрестных «духов», выплачивая им значительные деньги в обмен на обещание не стрелять…
Но была у командования и еще одна причина вздрагивать при слове «Саланг» — о ней я узнал только после того, как сам побывал на знаменитом перевале.
Итак, 26 июня 1981 года…
— А что, Георгий Борисович, обратился я за обедом к Надеждину, — не поехать ли нам куда-нибудь за пределы Кабула? На уик-энд?
— И куда же это ты собрался, герой? — со свойственной ему грубоватой иронией и подначкой спросил ветеран фотографии.
— Ну, к примеру… — тут я запнулся, потому что выехать на машине за пределы Кабула не было никакой возможности, Кабул уже тогда был по-настоящему блокирован, к тому же всякие выезды были строжайше запрещены посольством. — К примеру, на Саланг. Там, наверное, сейчас снег лежит — отдохнем от этой жары, искупаемся в горных речках, подышим свежим воздухом, а?
Сделав столь безумное предложение, я, откровенно говоря, был убежден, что мой старший друг поднимет меня на смех, этим все и кончится. До Саланга — 170 километров, каждый километр простреливается, а надеждинская «Волга» отнюдь не бронированная. Но, оказывается, тогда я еще плохо знал своего старшего друга.
— А что, светлая идея, — вполне серьезно сказал он. — Выходит, и твою юную голову иногда посещают умные мысли.
— Едем? — внутренне холодея, переспросил я.
— Сейчас посуду только помоем и отправимся, — подтвердил Надеждин.
— Георгий Борисович, — сказал я ему, когда мы вскоре вышли из дома. — Надо принять некоторые меры предосторожности. Давай снимем с «Волги» цомера — пусть «духи», если они нас заметят, поломают голову: что за машина такая едет? А пока они будут гадать — мы проскочим.
— Гляди-ка! — опять с легкой подначкой заметил Надеждин. — Соображаешь.
— Это еще не все, — во мне проснулся настоящий конспиратор. — Ты одень свою американскую шляпу в клеточку, а я обмотаю голову полотенцем — издали будут думать, что едут американец и афганец в чалме.
— Общение со мной не прошло для тебя даром, — одобрил мои идеи Георгий Борисович. И мы поехали.
Само трехдневное путешествие на Саланг и обратно заслуживает того, чтобы быть подробно описанным, однако я вынужден вернуться к тому, ради чего и затеял весь этот рассказ.
