Андрей Шаваев - Разведка и контрразведка
На мое заявление т. Иванову, что такое ведение следствия незаконно, он мне заявил: "Мы сами законы писали, сами и исполняем!". На мою просьбу ко всем этим лицам предъявить обвинение и дать мне возможность защищаться ответа не последовало. Даже не проводили очные ставки с теми, кто меня оговорил; мне все они отвечали, что моя вина в их глазах очевидна и мне остается одно: либо давать показания, либо готовиться к расстрелу.
В камере три раза посещали меня представители прокуратуры, которым я делал заявления о том, то следствие ведется так, что правду выяснить оно не может. Одна прокуратура не находила нужным даже выслушать меня. По всему ходу следствия становилось совершенно ясно, что никто не интересуется совершенно правдой и что меня хотят насильно заставить дать ложные показания. Если к этому прибавить сознание полной беззащитности и внушаемого следствием убеждения, что партия требует от меня дачи этих ложных показаний во имя каких-то неведомых целей, то станет ясно, что заставило целый ряд лиц, которых следствие связало в одно со мной дело, дать ложные показания и оговорить меня.
В ходе следствия я пошел по линии компромисса, чтобы, как я думал, спасти от разгрома семью, но я не мог пойти на то, чтобы объявить себя врагом советской власти и партии, в то время, когда я после длительного периода наблюдений и большой работы над собой, незадолго до ареста подал заявление о приеме меня в партию.
После 11 месяцев следствия во внутреннем изоляторе ОГПУ меня перевели в Ярославль в изолятор особого назначения. Я был посажен в одиночку, лишен всякого общения с семьей и даже с другими заключенными. Тюремный режим был нарочно продуман так, чтобы обратить его в моральную пытку. Запрещалось все, вплоть до возможности подойти к окну, кормить птиц и даже петь хотя бы вполголоса. В тюрьме были случаи сумасшествия, повешения и т.п.
Время от времени приезжал следователь, давая понять, что все изменится, "если у меня будет что-нибудь новое".
За два года моим родным удалось добиться только двух свиданий. В феврале 1933 года я объявил первую голодовку. Через 5 дней приехавший следователь сообщил, что выдвинутые мной требования о пересмотре дела, предъявлении мне обвинения и даче возможности защищаться, так как это предусмотрено нашим УПК (Уголовно-процессуальным кодексом), будут исполнены.
Прошло 8 месяцев без всяких последствий. Я объявил новую голодовку. На 16-й день в тюрьму приехал т. Катаньян, которому я вручил подробное заявление. В результате я был переведен на общее содержание: прогулки, стал получать регулярно свидания с родными, и получил право на переписку. Освобожден я был без пересмотра дела еще через 10 месяцев после этого».
Даже сейчас, по прошествии семи десятилетий, от прочитанного письма веет ужасом.
Некоторые высокопоставленные сотрудники ОГПУ, в том числе начальник Иностранного отдела ОГПУ, член коллегии и заместитель председателя ОГПУ Станислав Адамович Мессинг, начальник Секретно-оперативного управления, член коллегии ОГПУ Ефим Георгиевич Евдокимов, начальник особого отдела ОГПУ Ян Каликстович Ольский (Куликовский), полномочный представитель ОГПУ по Московской области Лев Николаевич Бельский, считали дела на военных специалистов «дутыми», искусственно созданными и выражали недоверие к показаниям арестованных.
Опытные руководители явно расслабились, запамятовали, что своего мнения в ОГПУ не может иметь никто, даже первые руководители. ОГПУ выполняет решения партии, а в партии есть только одно мнение — Сталина.
Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 6 августа 1931 г. Евдокимов, Ольский, Бельский и Мессинг освобождаются от занимаемых должностей. Впоследствии, в 1938 — 1940 годах все они будут расстреляны. Тогда же, в августе 1931 года Сталиным было подписано директивное письмо, адресованное секретарям ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов партии, в которых говорилось:
«Поручить секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов дать разъяснение узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен в руководящем составе ОГПУ на следующих основаниях:
а) т.т. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника секретно-оперативного управления... на том основании, что...
б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым» делом;
в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ... ЦК отмечает разговоры и шушуканья о «внутренней слабости органов ОГПУ» и «неправильности» линии их практической работы как слухи, идущие без сомнения из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-коммунистами».
Беспрецедентная ситуация, аналог которой в истории СССР будет иметь место спустя 60 лет, после августовской провокации 1991 года: одновременно 4 высших руководителя органов государственной безопасности, ключевых подразделений ОГПУ снимаются с занимаемых должностей. Что было тогда, в 1931-м? Микропутч среди наиболее влиятельной верхушки ОГПУ? Четыре элитных руководителя спецслужбы не желают выглядеть причастными к грандиозной провокации. Поступок архимужественнейший. Ведь этим людям гораздо лучше других известны правила игры возле сталинского кремлевского Олимпа, а главное — последствия для тех, кто посмеет нарушить эти правила.
Ольский — один из ближайших соратников Артузова, Мессинг — его прямой начальник. А где же сам Артузов с его декларируемой на лекциях в пограничной школе ОГПУ принципиальностью, законностью, моралью, профессиональной честью? Артузов, пишущий в конспектах своих лекций: «Чекист служит правому делу. Ему по душе атмосфера подлинности и достоверности. Чекист, прежде всего, должен быть верным идеалам партии. Он работает, действует во имя осуществления задач партии, задач пролетарской революции. Он ее щит и меч. Чекист неотделим от партии, работает под ее контролем, растет на могучем древе партийной мудрости».
А Артузов получает повышение. Он становится начальником Иностранного отдела ОГПУ, заменив на посту руководителя внешней разведки не желающего быть соучастником террора Станислава Мессинга, который изгоняется из ОГПУ на второстепенную хозяйственную работу. Артузов достигает вершины своей карьеры, в очередной раз сделав выбор между честью, совестью, моралью, порядочностью и бесчестием, готовностью шагать по трупам, карьеризмом. Иностранный отдел, или как его сокращенно называли ИНО, занимал совершенно особое место в организационно-штатной структуре ОГПУ. Примечательно, что его численность в 1934 году составлял всего 81 (!) сотрудник. Для сравнения: Особый отдел - контрразведка и борьба с вражескими действиями в армии и на флоте - 255 человек по штату, Экономический отдел - 225, Транспортный отдел - 153.
Разведка была маленькая, но люди в ней работали большие.
Можно ли считать Артузова полноправным наследником искусства провокации, которым владели «звезды» царской охранки?
В отличие от доктрины царской политической полиции, исповедовавшей сбережение секретного сотрудника, доктрины, нарушенной практически лишь однажды товарищем министра внутренних дел В. Джунковским, «сдавшим» в 1912 году особо ценного агента полиции - члена ЦК партии большевиков, депутата Государственной Думы, любимца Ленина Малиновского; в ВЧК-ОГПУ агентуру не жалели. Не жалел агентуру и Артузов, очевидно, сказывалась школа учителя по оперативной линии Джунковского.
Джунковского, несмотря на его пресмыкательство перед новыми хозяевами из ВКП(б)-ОГПУ, тоже не минула судьба испить до конца горькую чашу человека, презирающего моральные нормы, предающего во имя собственного выживания... После провала «Треста» ему позволили в течение нескольких лет отсидеться в Крыму, а затем в 1938 году, на год позже Артузова, расстреляли.
В 1936 году Артузова снимают с должности заместителя начальника военной разведки РККА, куда он был переведен в 1934 году. На короткий срок он становится начальником Особого бюро ГУГБ НКВД. В воспоминаниях сослуживцев он много времени проводит в оперативном архиве НКВД. По официально растиражированной версии, якобы, пишет историю ВЧК-ОГПУ. Заблуждались сослуживцы. Артузов писал совсем другое. Аналитик разведки и контрразведки, стратег, знающий детали закулисной борьбы сталинского политического театра, он предвидит великую чистку. В январе 1937 года на имя наркома внутренних дел СССР Н. Ежова, только что получившего специальное звание генерального комиссара государственной безопасности, что приравнивалось к воинскому званию маршала Советского Союза, поступило письмо Артузова, в котором он, оперируя имевшимися в архиве НКВД сведениями закордонных агентов о «вредительской деятельности Тухачевского», высказывал свое мнение о существовании в Красной Армии троцкистской организации.
