Эндрю Лоуни - Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды
Летом 1961 года в Москве также побывал Брайан – недавний кембриджский выпускник, одаренный лингвист, получивший рекомендательное письмо к Бёрджессу от Тома Дриберга. Он вспоминал, что «хрустальный акцент Бёрджесса притупился, линии диафрагмы и челюсти стали не такими, как раньше, но никакого дрожания не было. Походка стала немного неуклюжей, а плохо сидящий костюм указывал скорее на Красную площадь, чем на Сэвил-Роу (где он в какой-то момент заказывал несколько костюмов). Но очарование и остроумие остались, так же как отчетливый активный интерес ко мне и моим делам и почти детское жадное желание узнать лондонские новости из первых рук, и тяга ко всему британскому». Больше всего запомнилась Брайану умственная одаренность Бёрджесса. «После нескольких встреч, – сказал он, – Бёрджесс показался мне человеком одиноким, эмоциональным, имеющим необычайно большое желание мне помочь».
Вскоре после этого визита Брайану действительно понадобилась помощь. Будучи на отдыхе в Сочи, он попал в гомосексуальную медовую ловушку. Он оказался перед выбором – попасть в тюрьму или стать информатором. Не зная никого, к кому бы он мог обратиться, испуганный возможным крахом карьеры, он позвонил Бёрджессу, который немедленно начал действовать. Для начала он стал звонить разным советским чиновникам.
«Думаю, что Гаю пришлось перевернуть небо и землю, чтобы мне помочь. Он заставил какого-то советского мандарина прервать отпуск, вернуться в Москву и встретиться со мной». В итоге Брайана оставили в покое, и он сделал блестящую журналистскую карьеру.
«Полагаю, Гай Бёрджесс был очень противоречивой натурой. Он определенно спас меня от показательного процесса. Мне кажется, спасая меня, он старался возместить убытки от своего предательства. Я дал ему возможность, и он посчитал меня актом искупления»[992].
В начале своего пребывания в России у Бёрджесса тоже не обошлось без приключений. Модин рассказывает, что однажды, во время отдыха в Сочи, Гай сделал сексуальное предложение мужчине и был арестован милицией. …Это был тяжелый опыт для него[993].
На Рождество 1960 года Бёрджесс спросил Дриберга, может ли он попробовать свои силы в качестве корреспондента «Рейнолдс ньюс».
«Я, конечно, не журналист, но знаю больше, чем многие журналисты, и уж точно больше, чем посольство. …У Толи новая хорошая работа – организация концертов и выступление на большой фабрике. Он доволен тем, что находится «среди настоящих рабочих». Я очень счастлив с ним и даже не знаю, какого святого из твоего календаря за это благодарить. Возможно, такой святой найдется только в греческой церкви. Или в армянской. Хотелось бы, чтобы ты тоже хорошо устроился. Это было бы прекрасно. Что же касается политики, я поздравляю тебя с тем, что ты храбр, правдив и осмотрителен. У меня есть только первые два качества»[994].
Мэй Харпер, муж которой, Стивен Харпер, бы московским корреспондентом «Дейли экспресс» в 1961 году, вспоминает встречу с Бёрджессом на своей помолвке. Ей было его очень жаль. «Он был трогателен, плакал пьяными слезами, пачкая едой и напитками костюм и галстук. Он выглядел больным – вялым и одутловатым. Мне запомнился его слабый рот и пронырливый русский, с которым он пришел. Виктор был лет на двадцать моложе его и выглядел порочным»[995].
В последние полгода пребывания в Москве Харпера он звонил ему регулярно. «По какой-то причине, возможно из-за тоски по дому, он звонил мне почти каждый день ровно в 10 часов утра, чтобы поболтать. Говорил он в основном о грязи, которую знал о лорде Бивербруке»[996].
Его новым наперсником стал Джереми Вульфенден, в апреле 1961 года направленный в Москву корреспондентом «Телеграф». Вульфенден, отец которого возглавил комиссию, которая в 1967 году легализовала гомосексуализм, был на двадцать лет моложе Бёрджесса, но они немедленно подружились. Вульфенден был лучшим учеником в Итоне, получил стипендию по истории в Оксфорде, после чего стал заниматься научной работой в колледже Всех Душ. Он разделял гомосексуальность Бёрджесса, его любовь к разговорам, талант к подражательству, пристрастие к алкоголю и левой политике. Общими для них были интеллектуальная самонадеянность и желание épater le bourgeois (эпатировать буржуа).
Бёрджесс не знал, что объединяет их не только это. Вульфенден был двойным агентом, информатором МИ-6, который был сфотографирован в гомосексуальной медовой ловушке – по утверждению Вульфендена, ему так понравились фотографии, что он попросил их увеличить, – и подвергся шантажу русских. Когда Бёрджесс решил дать интервью, он выбрал Вульфендена. Тот писал: «В своем роде Гай Бёрджесс очень занятная личность, но его можно выносить лишь в маленьких дозах. Помимо всего прочего провести с ним 48 часов – значит из них 47 – пить. У него очень странные и зачастую совершенно извращенные представления о том, как живет окружающий мир, но он исправляет это великим множеством забавных, хотя и, по большей части, далеких от правды историй об Исайе Берлине, Морисе Боуре и Вистане Одене»[997].
Журналист Йен Макдугалл тоже отметил эти странности в поведении, когда он и корреспондент «Обсервера» Нора Белофф развлекали Бёрджесса в номере «Националя». Тот приехал пьяный и во время ужина продолжал методично напиваться и вскоре «бесцеремонно снял рубашку, пожаловавшись на жару – московский июль был в самом разгаре, – и обнажил очень волосатую грудь. Полагаю, он поступил бы точно так же, если бы мы ужинали в ресторане. Мы долго спорили о многих вещах, главное – о религии. Он знал очень многое об истории папства, и у меня создалось впечатление, что его коммунизм, как это нередко бывает с интеллектуалами определенного типа, по сути есть грань глубокого религиозного инстинкта… Еще мне показалось, что, если бы Гай Бёрджесс не пил так много, он бы стал выдающимся человеком, и то, что о нем писали в прессе – подпевала Маклина, – возможно, является противоположностью действительности.
Этим двум журналистам он сказал, что работает на русские радио– и телестудии, отслеживая британские передачи»[998].
Нора Белофф познакомилась с Бёрджессом благодаря рекомендательному письму от известного обозревателя Эдварда Кранкшоу. Бёрджесс сразу позвонил ей и пригласил к себе домой. «Бёрджесс – обрюзгший плюгавый человечек с плохими зубами… Он встретил меня с привлекательной улыбкой и обезоруживающей прямотой: «Вы, наверное, слышали, что я предпочитаю мужчин, – сказал он, – но для вас я сделаю исключение». Они довольно часто встречались, и женщина даже присоединилась к нему в Сочи, где танцевала с ним». «Он указал мне несколько основных правил общения с бюрократами – например, надо уметь стукнуть кулаком по столу и перекричать их. Позднее он нередко навещал меня в моем номере в «Национале», и мы заказывали еду в номер. Он, бывало, орал на официантов, добиваясь адекватного обслуживания»[999].
Норман Домби, в 1962 году студент Московского государственного университета по обмену, познакомился с Бёрджессом через Джереми Вульфендена. Он пришел в гости в квартиру Бёрджесса, которую посчитал большой по советским стандартам, и отметил, что, если не принимать в расчет охранников при входе, такая квартира вполне могла быть в Челси. «Здесь была стопка «Нью стейтсмен». Он подписывался на разные британские газеты. Мне Бёрджесс показался западным интеллектуалом». Домби счел Бёрджесса хорошо информированным относительно британской политики. Они обсудили неудачи советского коммунизма и преимущества китайской модели, и Бёрджесс дал ему почитать «Историю цивилизации» Джозефа Нидэма. Домби сказал, что Бёрджесс много говорил о матери. Попытка встретиться с ним еще раз оказалась неудачной, поскольку Бёрджесс заболел[1000].
Нездоровый режим – мало еды и много алкоголя – сказался на здоровье Гая. Весной 1960 года он провел время в подмосковном санатории. Его лечили от атеросклероза, язвы и артрита[1001]. Он написал Николсону. «Сам дом напоминает Чисуик и Остерли и вполне мог быть построен братьями Адамс… В нем музей, где много работ Герберта Робертса, один хороший Тициан и один очень хороший Тинторетто»[1002].
Летом 1961 года он перенес две операции по поводу язвы, а в октябре был госпитализирован из-за склерозирования артерий. Он ворчал: «Кажется, Черчилль сказал, что у того, кто работает, в 40 или 50 лет непременно появятся бляшки на стенках артерий»[1003]. В следующем месяце он чуть не умер.
Глава 41. «Я, конечно, коммунист, но я британский коммунист, и я ненавижу Россию!»
В ноябре 1961 года умер отчим Бёрджесса Джон Бассет. У них никогда не было доверительных отношений – мужчины были слишком разные, и Бёрджесс ревновал к нему мать. Но теперь он больше тревожился о матери, которая уже была не первой молодости и обладала слабым здоровьем. Некоторые друзья Бёрджесса – Энтони Блант, Гарольд Николсон, Том Дриберг – навещали ее и передавали новости о сыне, и она наслаждалась компанией друзей сына[1004].
