Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
12 октября
Брянск. Мы переехали в здание бывшего госпиталя. Сейчас он совершенно пуст. Русские увезли все, кроме разве что заклепок и гвоздей. Нам ничего не остается, кроме как укладывать раненых прямо на солому. А их немало – из нескольких дивизий. К моменту прибытия полевого госпиталя мы все уже настроились на работу. В переполненных палатах трудно пройти. Не забуду взгляд одного русского, лежащего среди немецких раненых и показывающего мне перевязанный обрубок своей ноги…
«Моченосцем» назвал меня сегодня один рядовой, который почти непрерывно наблюдал, как я повсюду путешествую со своей неразлучной уткой. Все так и есть, и мне не слишком комфортно от мысли, что теперь я имею дело почти исключительно с подкладным судном, бутылками с мочой и термометром. Но это ведь тоже важные вещи. И тоже в своем роде – оружие мира.
Сегодня наш госпиталь посетил генерал с группой старших офицеров. Я громко доложил, при этом не стушевался и назвал взятую с потолка цифру, потому что понятия не имел, сколько раненых сейчас в палате. Все время одних вывозят, а других подвозят, здесь точно не посчитаешь. Генерал с офицерами осматривают ряды раненых и беседуют с полковым врачом.
15 октября
В пути. Короткая передышка.
Когда мы покинули Брянск и переправились через Десну, город лежал в дымке. Лучи солнца освещали белесые крыши и обломки сгоревших домов и хозяйственных построек. И вот теперь, после длительного ночного перехода, утро мы встречаем в лесу. На кустарниках и покрытой мхом земле, на которой мы разложили брезент, все еще блестит роса. Есть горячий кофе и хлеб. Все мысли неизменно о будущем, о том, что ждет нас впереди. Мы направляемся в сторону Тулы. После того как остатки русских армий снова оказались в котле, многие надеялись на скорое взятие Москвы. Тогда закончится этот поход, и долгожданный мир будет близок.
Рождество мы надеемся встретить уже дома…
Взгляд задерживается на одинокой лесной могиле на краю дороги. Березовый крест со стальной каской… Мы повидали на своем пути немало таких касок, но я почему-то ни разу не задумывался о том, что покоятся они именно на крестах, а не остаются на головах тех, кто их когда-то носил. Замечаю зияющую дыру в каске и думаю о нашем товарище, который сейчас покоится под землей. Возможно, пуля сразила его как раз в то самое мгновение, когда он восхищенно слушал пение птиц. Я сейчас тоже слушаю… и вдруг вижу, как Груль вскидывает винтовку. Он горд тем, что ему удается подстрелить некоторых прямо на лету. Фельгибель тоже тренирует свою меткость. Он объясняет, что хочет почистить ствол, «просто пострелять». Хотя пуле все равно, в кого она попадет – в виновного или невинного, она отнимает жизнь, потому что подчиняется воле стрелка…
Однако маленький березовый крест со стальной каской павшего бойца остается нетронутым.
Снова привал, и снова в том же глухом лесу, по которому мы ехали уже несколько часов. Скоро начнет смеркаться. Заходящее солнце бросает последний отблеск на осеннюю листву.
Рядом со мной сидят несколько моих товарищей. Готфрид вспомнил песню Клавдия о взошедшей луне. Что это на него нашло? Романтический порыв? Ассоциации? Желание отвлечься от хаоса войны?
Нет! Каковы мы, такова и жизнь. Прекрасное смешивается с ужасным, добро со злом…
Но все мы даже в сумраке ночи стремимся к чему-то светлому…
16 октября
Вчера вечером, после десятичасового марша, нас накрыл дождь. Машины застряли в грязи, и мы в кромешной тьме пешком двинулись на ночевку в ближайшую деревню. Но никто так и не сомкнул глаз. Кругом блохи, вши и клопы…
17 октября
Продвигаемся вперед, но очень медленно. Крупную технику приходится постоянно вытаскивать из грязи. Старший полковой врач говорит, что нужно разделиться и какие-то подразделения отправить вперед, иначе если мы все здесь застрянем, то, случись что, пехота не получит от нас никакой помощи.
Объявлена повышенная минная опасность.
Партизаны…
Ходят разные слухи… Некоторым хочется точно знать, что 28-го приступим к погрузке. В наступлении задействовано достаточное количество резервных дивизий.
Посреди хижины, в которой я поселился с несколькими своими товарищами, висит деревянная кроватка, в которой лежит ребенок.
При виде мирных жителей, которые напоминают обитателей пещер, можно запросто испугаться. Но вскоре я понимаю, что у многих из них добрые сердца. Они всегда готовы помочь и доверчивы. Странно, что в то же время здесь повсюду рыщут партизаны. Нужно обязательно держаться вместе, в одной деревне, одному лучше нигде не ходить. Иначе рискуешь погибнуть.
Останавливаемся в одной деревне. Там все тихо. Как и в других местах, к нам сюда приходят из окрестностей множество больных русских. Они просят помочь и не боятся. Думаю, в нас, санитарах (и тем более во врачах), они не видят врагов. Мы даем им лекарства. За это они приносят нам молоко и яйца. Среди них есть люди, достойные сочувствия. Старики и старушки, дети – всех приводит к нам нужда. Попадаются изможденные дети и старики с отвратительными вспученными животами.
Со своими бедами приходят и молодые девушки, и среди них встречаются красивые и хорошо воспитанные. Они не жалуются на судьбу – наоборот, излучают поразительную свежесть и уверенность (и это в самый разгар войны, когда, по идее, они должны считать нас своими злейшими врагами).
Здесь, в деревне, есть «сауна», баня с парилкой, но ее не сравнить с теми, что у нас дома. Это простая изба, в которой грудой навален булыжник. Булыжник раскаляют, а затем выплескивают на него холодную воду. Поднимается обжигающий пар, очищающий кожные поры от грязи. Едва войдя в эту избу, я чуть было не потерял сознание. Но потом привыкаешь, и даже чувствуешь себя лучше. А после бани ты словно заново на свет родился и готов горы свернуть.
21 октября
Грязь, грязь… Нет, так не пойдет. Если так будет продолжаться дальше, до Москвы нам не добраться. В такой обстановке еще находится место и юмору. Кто-то берет большой кусок мела и пишет на деревянных воротах слова: «На Бреслау».
Сегодня увидели целую толпу
