Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Ко мне ненадолго зашел доктор Рюм. Мы разговорились. Он рассказал много интересного. Оказывается, Рюм был в России еще во время Первой мировой. «Нам бы только зиму пережить», – проговорил он. Доктор показал мне обращение фюрера к своим солдатам на Восточном фронте, в котором говорилось, что в скором времени русские армии будут наголову разбиты. Поэтому солдату придется еще раз пожертвовать собой, отдать все силы, и тогда Европа обретет наконец долгожданный мир. Доктор Рюм очень серьезен. Он не усмехается. И еще он совсем не знает страха. Когда мы прячемся в траншеях под минометным огнем, он начинает искать раненых. «Зачем бояться пули? Точно так же можно умереть от внезапной пневмонии. Это судьба», – сказал он однажды, когда я предостерег его от легкомысленного риска. Тем не менее он опасается грядущих лет. Он пока еще не видит конца войне, напротив, он озабочен «окончательной победой», которая уже заранее широко отмечается.
3 октября
Михаилу лучше. Лихорадка стихает. Доктор Нико очень доволен. «У меня еще не было такой тяжелой ампутации», – признался он мне. Вскоре пришло известие о том, что окруженные в котле русские скоро будут уничтожены. «Только едва ли эта бойня закончится…»
Мы все чувствуем, что Михаилу здесь хорошо. Он снова начал смеяться. Мать, которая сегодня отправилась в деревню, чтобы забрать вещи для ребенка, удалилась без тени беспокойства. Ненависть? Нет, такого мы в ней, кажется, не заметили. А ее ребенок? Трогательно наблюдать, как он всех нас любит. Пунцель сегодня принес губную гармошку, на которой до сих пор ни разу не играл. Он замер на мгновение, и Миша смотрел на него как завороженный. Мне даже показалось, что война вдруг закончилась, или, может, ее вовсе не было?.. Пунцель сказал, что инструмент ему больше не нужен, и подарил губную гармошку Мише. Тот повертел гармошку в руках, поднес к губам. А когда раздалось несколько звуков, то так развеселился, что готов был вскочить с постели. Он, кстати, так и не спросил, почему у него стало на одну ногу меньше…
Вернулась Мишина мать. На радость мне она принесла еще не начатую тетрадку. Она видела, как я все время что-то пишу, и подумала, что тетрадь может мне пригодиться. Хочу сохранить ее, но неужели это правильно – записывать в детскую тетрадку рассказы о злодеяниях отцов?
К нам прибыл генерал-майор медицинской службы. Он осмотрел все помещения, проверив, достаточно ли здесь места для ожидаемого притока раненых. Заметив маленького мальчика, он нехотя повернулся к старшему полковому врачу. «Это же перевязочный пункт, а не детский сад!» – проворчал он. Я тут же подошел к койке мальчика и откинул одеяло, чтобы был виден перевязанный обрубок ноги. Генерал насупился и замолчал. Пока он вместе с остальными выходил из комнаты, доктор Нико шепнул мне на ухо: «Правильно сделали».
4 октября
Сегодня маленький Миша и его мать покинули нас. Я отнес мальчика к повозке, вокруг которой собрались несколько местных жителей. Мальчик уселся на соломе, размахивал руками и смеялся, а мать, плача от радости, целовала мне руки.
Под гул орудий и грохот танков, направляющихся к линии фронта, маленькая упряжка покатила назад, в родную деревню…
Эрнст сообщил нам важную новость: на рассвете начнется сражение. Он сказал, что твердо верит в победу. «Когда мы разобьем Россию, станем самым великим и храбрым народом на свете».
Унтер-офицер Фельгибель сегодня учил нас обращаться с гранатой. Он заставил каждого из нас бросить гранату. «Вы можете, конечно, держать ее в руке немного дольше, чем обычно, – но только если не отпустили спусковой рычаг. Все просто, но нельзя об этом забывать! А уж если отпустили и промедлили… Ну, тогда взлетите вместе с ней…» – говорил он.
5 октября
Итак, сражение началось. Беспрерывная канонада. Вот и первые раненые… Машину с самыми тяжелыми мы отправили в расположенный неподалеку полевой госпиталь. При осмотре тяжелораненых я наткнулся на своего земляка. Я протянул ему миску с едой. Однако сам он не мог ее держать. С довольно спокойным видом (как будто с ним ничего такого не произошло) он сообщил, что у него нет рук. Один из его сослуживцев, лежавший рядом в санитарной машине, взял миску и поднес к его рту.
Во дворе лежат несколько русских. Почти все они тоже ранены. Никто ничего не говорит, и так все понятно. Страдают они, страдаем мы…
Русских доктор Нико оперирует так же тщательно и ответственно, как и наших…
Солдат, потерявший обе руки, крикнул мне из машины: «До свидания!»
Я не знаю, что еще написать. Через маленькие окна своей комнаты вижу беженцев: огромную толпу голодных стариков и детей…
Слава богу, мне не одному приходится ухаживать за ранеными. В помощь нам прислали Вальтера. Работы очень много, мы заняты по горло. Двое солдат с тяжелыми ранениями головы. Одного пришлось даже привязать к койке. Он мечется как безумный. Неподалеку от него лежит Франц, молодой унтер-офицер. У него ранение в живот. Он терпелив, не просит пить. Признался, что на самом деле ужасно хочет пить, но еще больше – остаться в живых.
Вальтер разозлился, увидев, как доктор Нико поступил с русскими. «Их всех нужно расстрелять!» – заявил он. Но когда к нам в палату принесли первого прооперированного русского, Вальтер словно преобразился. «На самом деле они такие же бедолаги, как и мы», – сказал он, и русский, которому он подал еду, жестом дал понять, что чувствует себя с нами в безопасности…
Франц продиктовал мне короткое письмо своей невесте. Очень уверенно и твердо.
Пунцель все свои сигареты раздал раненым. Когда он предложил русским и те согласились, один из наших хотел ему помешать. И тогда маленький Пунцель, покраснев, закричал от возмущения: «На войне эти люди так же невинны, как и мы», – а потом ненадолго замолчал. Видимо, он сильно огорчился…
6 октября
