Иван Ковтун - Феномен Локотской республики. Альтернатива советской власти?
– Словом, скоро брасовцы пойдут в бой, – замечает Богатырь.
Отряд как будто прочно становится на ноги.
* * *Наконец-то явился Буровихин![47]
Он все такой же – ровный, собранный, спокойный. Только внешность его чуть изменилась: на нем новый полушубок, мерлушковая шапка и добротные, выше колен, брюки, отороченные желтой кожей.
– Подарок моего «друга», трубчевского коменданта, – улыбается он.
…Докладывает Буровихин, как всегда неторопливо, останавливаясь только на главном.
Пришел в Севск. Тамошний комендант немедленно связал его с Воскобойниковым. Тот назначил Буровихина заместителем дежурного коменданта по охране «центрального комитета партии». В Локте около трехсот пятидесяти головорезов, в основном бывшие белые офицеры. Они хорошо вооружены: двадцать семь пулеметов, около десяти минометов, автоматическое оружие, большие склады боеприпасов.
Что это за «партия», Буровихин точно сказать не может. Читал «Манифест» и «Декларацию»…
– Знаем. Дальше, – перебивает Пашкевич.
Воскобойников в минуту откровенности объяснил Буровихину, почему своей резиденцией он выбрал Локоть.
Оказывается, земли вокруг Локтя якобы принадлежали когда-то царице Марфе, жене царя Федора Алексеевича, урожденной Апраксиной. После смерти Федора и Марфы Петр I передал эти земли своему любимцу, графу Петру Апраксину. Впоследствии Локоть стал центром бескрайнего великокняжеского имения. Одним словом, за весь обозримый период русской истории Локоть был тесно связан с царской фамилией, и поэтому Воскобойников считает вполне закономерным, что именно из Локтя «засияет свет новой возрожденной России».
– Чушь. Нелепость какая-то, – бросает Пашкевич. – Об этом нельзя серьезно говорить.
– Мне тоже кажется, что это всего лишь вывеска, – замечает Буровихин. – К тому же аляповатая вывеска. Суть в другом.
Воскобойников обмолвился Буровихину, что Локоть выбран его резиденцией не только потому, что имеет историческое значение. Он стоит на опушке Брянских лесов – цитадели партизан, которые сегодня являются основным врагом Воскобойникова: они мутят народ, поднимают его на борьбу за советский строй, ни в какой мере не совместимый, конечно, с будущностью «новой России».
– Ясно одно, – заключает Буровихин. – В Локте идет сложная, непонятная мне игра: уж очень не вяжется с фашистской политикой существование самостоятельной «партии». А с другой стороны, быть может, это всего лишь новая форма борьбы с партизанами руками русских эмигрантов – ведь придумали же фашисты полицию из наших отбросов?
– Может быть… Но все-таки, кто такой Воскобойников? – спрашивает Пашкевич.
– Подставное лицо, марионетка, кукла, – уверенно заявляет Буровихин. – Настоящий хозяин этого предприятия – полковник Шперлинг[48] со своим подручным Половцевым.
О них Буровихин кое-что уже успел разузнать.
Половцев в далеком прошлом – белый офицер и приближенный генерала Корнилова. Отец Половцева, крупный таганрогский помещик, был закадычным другом генерала. Вместе с Корниловым Половцев прошел весь его путь: бои в Галиции, расстрел в Петрограде рабочей демонстрации весной 1917 года, Ставка Верховного главнокомандующего при Керенском, неудачный поход на Петроград, бегство на Дон, добровольческая армия и последние бои на Кубани, когда Красная армия разгромила белых. Дальше, после смерти Корнилова, в биографии Половцева провал…
Шперлингу около шестидесяти лет. Не в пример большинству гестаповских офицеров – образован, культурен, начитан; в совершенстве знает французский и английский языки и свободно говорит по-русски. Изъездил весь мир: был в Азии, Америке, немецких африканских колониях, несколько лет жил в России…
– А известно тебе, что Шперлинг и Половцев охотятся за тобой? – И Пашкевич рассказывает о нашем разговоре с Мусей.
– Да, я заметил, они приглядываются ко мне, – задумчиво говорит Буровихин. – Когда в ту ночь после рождественской попойки Шперлинг прощался со мной, он задержал мою руку и, любезно улыбаясь, сказал: «Пользуясь правом своего возраста, я позволю себе дать полезный совет молодому человеку. У каждого из нас есть большая или маленькая тайна. Не спешите рассказывать о чужой тайне до тех пор, пока полностью удостоверитесь, что тот, о ком вы говорите, не раскроет вашей тайны. Спокойной ночи»… Да, умная, хитрая, опасная бестия.
– Почему он заподозрил, что ты связан с партизанами? – спрашивает Пашкевич. – На чем ты споткнулся?
– Нет, Шперлинг не думает, что я партизан, – уверенно замечает Буровихин. – Иначе он немедленно бы арестовал меня. Шперлинг боится, что я агент гестапо. Но почему?.. Это, конечно, связано с Воскобойниковым… Знаете, что пришло мне в голову? Может быть, Шперлинг и вся эта компания замешана в каком-нибудь заговоре против Гитлера? Может быть, намечается в Берлине «дворцовый переворот»?.. Черт его знает… Но, как бы там ни было, они не посмеют расправиться со мной: за моей спиной стоит гестапо. Да и не успеют… Когда намечен удар по Локтю?
– Скоро, Буровихин. Скоро. Остаются считаные дни.
– Тем более… Нет, все будет хорошо, товарищ командир.
Условившись о технике связи, мы прощаемся с Буровихиным.
– Ни пуха тебе, ни пера, Василий.
– Не благодарю: плохая примета, – улыбается он. – До встречи в Локте…
Проходит три дня. Я безвыездно сижу у брасовцев: вызываю людей, отправляю их в разведку и долго просиживаю над картой – еще и еще раз изучаю дороги, подходы к Локтю, план самого поселка.
Мне ясно: нам предстоит тяжелый и трудный бой. И снова к этому будущему бою нужно предъявить все те же требования, что и к нашей недавней операции в Суземке: мы должны ударить наверняка и ударить молниеносно.
Все больше и больше убеждаюсь: эти два условия – непреложный закон партизанской борьбы. Грубый просчет в разработке операции неизбежно приведет к затяжке боя. В сегодняшних условиях, когда нас горстка, а враг быстро может сконцентрировать в любом месте заведомо превосходящие силы, затяжной бой таит в себе большую опасность для нас…[49]
Утром приезжают Богатырь и Рева. Докладывают, что отряды на подходе. Иван Абрамович[50], наш начальник объединенного штаба, приехать не может – занят разработкой Трубчевской операции, трубчане выделили тридцать бойцов под командованием Кузьмина, а суземцы вообще не в состоянии участвовать в операции – в районе устанавливают советскую власть, принимают добровольцев в отряд, держат оборону.
– Едешь по району, и сердце радуется, – рассказывает Богатырь. – Работают сельсоветы, идет сбор оружия… Наш Лаврентьевич усиленно занимается организацией групп самообороны. Прямо чудеса творит: тринадцать сел объездил, тринадцать групп создал. Вот, оказывается, в чем нашел себя!
К полудню мне докладывают, что прибыли отряды. Еду к ним. Отдельными таборами расположились они в лесу – наш отряд, трубчане, сталинцы, харьковчане. Сто шестьдесят бойцов!
Идет, казалось бы, неторопливая, спокойная, но напряженная, сосредоточенная жизнь.
Вокруг Шитова собрались его подрывники: Иван Иванович объясняет им устройство новой мины. Иванченко распекает бойца за пятнышко, обнаруженное на станковом пулемете. В группах Федорова и Кочеткова командиры придирчиво проверяют оружие.
Володя Попов, тот самый суземский хлопчик, который все-таки настоял на своем и стал партизаном, разобрал пулемет, разложил части на потрепанной шинельке и смазывает затвор.
– Разобрать не хитро, браток, – говорит стоящий рядом со мной Рева. – А вот соберешь ли?
– Ваше задание выполнил, товарищ комиссар, – вытянувшись передо мною, браво рапортует Володя. – Могу, закрывши глаза, ночью собрать.
– Добрый из него пулеметчик получается, – подтверждает его командир Ваня Федоров. – Рука твердая и глаз острый.
Горят костры. Слышатся приглушенные голоса, звякает оружие.
– Як это у Михаила Юрьевича сказано? – улыбается Рева, показывая глазами на лагерь. – «Кто кивер чистил весь избитый, кто штык точил, ворча сердито, кусая длинный ус»…
Мне не дают покоя Муся и Буровихин: от них до сих пор никаких известий. Договариваюсь с Капраловым – и командир посылает в Локоть связного: он должен повидать Буровихина и привезти от него последние данные. Только после этого мы сможем наступать на Локоть.
Связной уходит и не возвращается в срок…
Помню, это было в сумерки следующего дня. Ко мне в землянку входит секретарь райкома.
– Сейчас пришел подпольщик из Локтя. Связной, посланный Капраловым к Буровихину на связь с подпольем, не явился, хотя есть непроверенные сведения, будто он в Локте. Буровихин арестован…
Ждать больше нельзя. Надо спешить. Может быть, мы еще успеем спасти Василия.
Нет, на этот раз нам, очевидно, не удастся добиться неожиданности удара – враг предупрежден. Но ждет ли он удара именно сегодня? Едва ли: связной никак не мог знать, что мы выступим этой ночью. К тому же сегодня Рождественский сочельник, и полицейские не преминут справить Рождество. Тем лучше…
