Алексей Дживилегов - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том III
32
При несомненных боевых достоинствах Витгенштейн не отличался, однако, распорядительностью и особенно в области административной. Это обнаружилось во время заграничных походов, когда Витгенштейн, после смерти Кутузова, был назначен главнокомандующим армией. «Беспечность его относительно внутреннего управления армии, — говорит один из современников, — привела его в расстройство до такой степени, что иногда не знали расположения некоторых полков. Главная квартира походила на городскую площадь, наполненную вестовщиками. По доброте души своей, он не воспрещал к себе свободного доступа никому. Комната его наполнена была всегда праздными офицерами, которые разглашали сведения о всех делах, даже и самых секретных; по этой причине, как бы тайно ни было дано повеление графу, оно немедленно делалось всем известным»… Современники готовы были исключительно этой «беспечностью» объяснять поражения под Люценом и Бауценом. Витгенштейн был заменен Барклаем. Ред.
33
В «Русском Архиве» (1876 г., № 8) напечатано любопытное письмо «Середининской станицы казака Ермолая Гаврильевича к атаману своему Матвею Ивановичу». Письмо это прекрасно объясняет причину любви казаков к своему атаману. Платов был человек совершенно некультурный по своим воззрениям и предрассудкам очень близкий к рядовому донцу. Это и объединяло начальника и подчиненного. «Отец ты наш, Матвей Иванович! — начинает свое письмо казак. — Давно мы от тебя, отца, грамотки не видели; уж не гневен ли ты, родимый наш!.. Есть у нас горюшко, хоть не горе, а лишь смех один. Наш Макар Федорыч ездил с Дона в ближнюю губернию и привез нам весть, что в каких-то басурманских бумагах писано, что дивится хранц, как мы, мужики простые с бородами и в кафтанах долгополых, завсегда ему ребра перессчитываем»… После довольно длинных и наивных рассуждений по этому поводу, казак заключает: «Не прогневайся, отец Матвей Иванович, что пишу к тебе такую речь простую, казацкую! Все мы знаем, отец батюшка, что и ты изволишь носить на твоей груди богатырской корешки от твоего сада зеленого. Корешки ведь с Дона-тихого, а мы там с тобой родилися. Эх, бывало, во чужой земли приключится немочь лютая; разведешь щепоть земли Дона-батюшки в воде свежей, выпьешь — как ни в чем не был!.. Ты, отец наш, ты наш батюшка, любишь Русь и любишь Дон-святой! Ведь мы ведаем все, что ты ни делаешь; знаем мы, что нет ни гонца, ни посла от вас, чтобы ему ты не приказывал: „поклонись Дону Ивановичу; ты напейся за меня воды его, ты скажи, что казаки его служат верою и правдою!“ А ведь это-то нам, батюшка, слаще меда, слаще сахара». Любопытно, что этот «гунн», по отзыву Свербеева, получил от Оксфордского университета звание «доктора прав».
34
Деятельность Платова вызвала, однако, нарекания в 1812 г. и прежде всего со стороны Барклая-де-Толли. Последний был недоволен «беспечностью» и «нераспорядительностью» Платова, как начальника ариергарда русских войск. После соединения армии под Смоленском Барклай писал 22 июля императору Александру:
«Генерал Платов, в качестве начальника иррегулярных войск, поставлен на слишком высокую степень, не имея достаточно благородства в характере, чтобы соответствовать своему положению. Он эгоист и сделался сибаритом до высшей степени… было бы величайшим счастьем для войск… если бы вы нашли возможным под каким-нибудь предлогом… При этом можно было возвесть его в графское достоинство, чего он желает более всего на свете. Его бездеятельность такова, что я должен отряжать к нему моих адъютантов, чтобы кто-нибудь из них находился при нем, или на его аванпостах, для того, чтобы быть уверенным, что мои предписания будут исполнены». Александр согласился… Официально Барклай дал самый лестный отзыв о Платове (очевидно, чтобы наградить его графским титулом): «Его примерная храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в военном деле искусство обеспечивали все движения наши, удерживали превосходнейшие силы неприятеля»…
Место Платова занял Коновницын: «он доставил армии несравненно больше спокойствия, нежели прежде атаман Платов», замечает Ермолов. Ермолов в своей оценке всецело примыкает к отзыву Барклая. «Атаман Платов, — пишет он, — не раз уже был замечаем нерадиво исполняющим свои обязанности, а кн. Багратион сказывал мне, что, когда он находился с ним при отступлении из Литвы, он изыскивал способ возбуждать его к предприимчивости и деятельности чрезвычайной, проведав неодолимое его желание быть графом»… «Мне, — добавляет Ермолов, — причина недеятельности его, кажется, — просто незнание его распоряжения разного рода регулярными войсками, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков, решительным и смелым, не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно. Атаман Платов, принадлежа к числу людей весьма умных и отлично проницательных, не мог не видеть, что война 1812 г. в свойствах своих не сравнивается с тем, в которых он более многих других оказал способностей»…
Характерная черта для эпохи: Ростопчин и Платова занес в списки людей «опасных». Он чуть ли не заподозревал Платова в готовности передаться Наполеону: «по злобе Кутузова его преследуют, а у него бродят дурные замыслы в голове». И сам Ростопчин этого опасного человека называл: «болтун и немного пьянюга». Ред.
35
Несмотря на полученные награды за «пустяшную победу», как называл Поздеев дело при Кобрине, Тормасов считал себя обойденным. И как бы в виде компенсации в 1814 г. он был назначен главнокомандующим Москвы вместо Ростопчина. Декабрист бар. Штейнгель передает такой диалог между Александром и Тормасовым. Во время одной из аудиенций сказал Александр: «Александр Петрович, ты на меня сердишься за то, что я армию твою отдал Чичагову: я думал, что он, как личный враг Наполеона, будет действовать с полной энергией; я ошибся». Тормасов отвечал на это: «Государь, и я никогда другом Наполеона не был». — «Знаю, — прибавил государь, — я виноват, но постараюсь загладить это». Вскоре последовало назначение Тормасова на новый пост. Ред.
36
Винцингероде пользовался вообще большим доверием со стороны императора. «Nous nous comprenons avec lui», как сказал Александр кн. С. Г. Волконскому, служившему под начальством Винцингероде и явившемуся к императору с письмом от своего начальника. Это доверие и расположение Александра, вероятно, следует отчасти объяснять и той «дружеской связью Марии Антоновны Нарышкиной с Винцингероде», о которой говорит в своих записках (стр. 194) кн. Волконский. Автор записок сохранил о Винцингероде самые лучшие воспоминания, говорит о его «рыцарских чувствах» и т. д. Между прочим, кн. Волконский передает очень любопытный эпизод, характерный для обрисовки деятельности и личности Винцингероде. «В один день, — пишет Волконский, — получил я от подполковника Розенберга извещение, что по назначенной реквизиции фуража и людского продовольствия командуемого им Изюмского гусарского полка из имений ген.-адъют. Балашова управляющей этим имением не только что отказал в выдаче по ассигновке, но выгнал фуражировавшую команду и отправил нарочного в Тверь, чтобы оттуда послать эстафет с жалобой на действия военного управления». Когда Винцингероде узнал об этом, он приказал Волконскому передать Розенбергу, «чтобы он, если не хотят ему дать назначенное мирным путем, взял бы вдвое силою. К этому же Винцингероде еще сказал, что впоследствии от царя зависит платить за забранное, но теперь, когда правительству на защиту отечества нужна каждая копейка, нечего заботиться о выгодах помещичьих и что грустно будет, если приближенные к царю не будут давать примера пожертвованиями и особенно в предстоящих обстоятельствах, потому что зачем беречь теперь русским то, что завтра, если сохранено будет, может быть взято французами».
Винцингероде был человек вспыльчивый и несдержанный. И на этой почве у него постоянно происходили недоразумения. О них также рассказывает в своих записках кн. Волконский. И всегда раскаивался в своем раздражении и запальчивости, всегда готов был принести подчиненному извинение за нанесенную обиду. Однажды Винцингероде, взбешенный, что его приказание о дружелюбном обращении к жителям не соблюдается (в 1813 г.), ударил по лицу офицера, приняв его за солдата (офицер был из молдавской дивизии кн. А. А. Суворова, где все офицеры носили солдатские мундиры). Когда Волконский указал Винцингероде на непристойность такого поступка, он тотчас же извинился и предложил дать «сатисфакцию поединком», как единственное средство исправить «неумышленный поступок». Офицер, впрочем, попросил только, чтобы генерал «при случае» не забыл только его «представлением». Этой вспыльчивостью Винцингероде следует отчасти объяснять его столкновения с Денисом Давыдовым, которого он просил от себя убрать, так как ему «не нужен подчиненный, который считает себя умнее его». Столкновения же и неприятности с Витгенштейном закончились оставлением Винцингероде команды состоящих под его начальством войск (1813 г.). Он был назначен состоять при императоре. Ред.
