Алексей Дживилегов - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том III
19
Барклай «никогда не отдыхал, — рассказывает ген. Левенштерн, — работал даже ночью».
20
«Представить не можешь, — писал, напр., ген. Дохтуров своей жене, — какой это глупый и мерзкий человек Барклай».
21
Терялось уважение к Барклаю и общества, напр., известная Волкова писала из Тамбова 27 августа: «Не можешь вообразить, как все и везде презирают Барклая».
22
Константин Павлович из Дорогобужа был отправлен с депешами к государю, и был чрезвычайно оскорблен навязанной ему ролью «фельдъегеря».
23
Вот еще несколько черт для характеристики Багратиона, сообщаемых Ермоловым: «Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности. Не всегда предприимчив, приступая к делу, решителен в продолжении его. Неутомим в трудах. Блюдет спокойствие подчиненных; в нужде требует полного употребления сил. Отличает достоинство, награждает соответственно. Нередко, однако же, преимущества на стороне тех, у кого сильные связи, могущественное у двора покровительство. Утонченной ловкости перед государем, увлекательно лестного обращения с приближенными к нему. Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния»… Подчиненный, «почитая за счастье служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою».
24
«Националисты» 1812 г. усердно распространяли такое мнение в общественных кругах. Любопытно привести отзыв по этому поводу современника, небезызвестного Греча: «Отказаться от участия иностранцев было то же, что по внушению патриотизма, не давать больному хины, потому что она растет не в России»… «Да и чем лифляндец Барклай менее русский, нежели грузин Багратион. Скажут: этот православный, но дело идет на войне не о происхождении Св. Духа».
25
См. далее статью С. А. Князькова.
26
А. Н. Попов («Русск. Арх.», 1875, X, 144), ссылаясь на письмо Кутузова к Ростопчину с просьбой «уверить всех московских жителей…, что еще не было ни одного сражения с передовыми войсками, где бы наши не одерживали поверхности, а что не доходило до главного сражения, то сие зависело от нас, главнокомандующих», говорит, что Кутузов не только не отделял себя от своих предшественников и не желал отклонить от себя те укоры, которыми их осыпало общественное мнение; но, покрывая своим значением все их действия, готов был принять их на себя самого. Вряд ли с этим можно согласиться. Скорее Кутузов всегда отделял себя от своих предшественников. И если первые его обращения к войскам, выражавшие удивление, что с подобными молодцами можно отступать, следует, пожалуй, объяснить тактическим приемом возбуждения энергии в войсках, то отношение к Барклаю скорее следует объяснять желанием набросить «тень» на действия своего предшественника, как и указывает Ермолов.
27
Записки Ростопчина могут служить еще раз примером того, как впоследствии современники вольно или невольно изменяли свои взгляды на людей и события. В «Записках» Ростопчин очень тепло отозвался о Барклае, признавал за ним все хорошие качества полководца и отдавал ему несомненное предпочтение перед Багратионом. «Барклай, — пишет Ростопчин, — был человек честный, благоразумный, методический… У него не было других забот, как сохранить армию… Он отличался необыкновенной храбростью и часто удивлял своим хладнокровием… Багратион, обладая многими дарованиями для того, чтобы быть хорошим генералом, был слишком необразован для того, чтобы быть главнокомандующим. Он очень хвастался тем, что был ученик и любимец Суворова. Он хотел непременно драться… и если бы он начальствовал войсками… может быть погубил их»… А между тем в начале кампании 1812 г. Ростопчин совсем по-другому относился и к деятельности Барклая; лучшим свидетельством является его письмо Александру 23 июля: «Москва войска в отчаянии от бездействия и слабости военного министра, который совершенно подчинил Вольцогену. В главной квартире спят до десяти часов утра».
28
Небезынтересно привести отзывы некоторых современников об Ермолове: «человек с достоинством, но ложный и интриган», как характеризует его Барклай в своем «Изображении военных действий». В записках ген. Левенштерна со слов полковника Криднера, сообщается такой отзыв самого Александра: «Сердце Ермолова было так же черно, как его сапог». Ред.
29
Злоключения Чичагова продолжались и в период Отечественной войны. Березинская операция вызвала целый ряд нападок на Чичагова. Все его обвиняли в том, что он благодаря своей нераспорядительности выпустил Наполеона, дав себя обмануть. Действия Чичагова будут выяснены у нас в специальной статье ген. Апухтина. Здесь нельзя не упомянуть, что сам Чичагов считал виновниками своей неудачи Кутузова и Витгенштейна. В изданной за границей Чичаговым в 1817 г. книге «Отступление Наполеона» (и позднее в «Memoires inedits de l'amiral Tchitchagoff», Berlin, 1855 г.) указывается, что при наличности сил, имевшихся в распоряжении Чичагова, он не мог помешать Наполеону, у которого количественный перевес в силах. То же отмечает участник Березинской операции Чаплиц: «Весь успех зависел от точного выполнения плана: Витгенштейн своевременно не пришел» («Русск. Ст.», 1886 г., июль, 489). Дело в общем «темное», как выразился в своих записках Греч. Любопытную деталь об отношении Кутузова к Чичагову сообщает Ермолов в своих записках: «Я успел объяснить ему (Кутузову), что адмирал Чичагов не столько виноват, как многие представить его желают… Легко мог я заметить, до какой степени простиралось неблагорасположение его к адмиралу. Не нравилось ему, что я смел оправдывать его. Но в звании моем неловко было решительно пренебречь моим показаниям… Он приказал мне представить после записку о действиях при Березине, но чтобы никто не знал о том» (стр. 270)… «Я чувствую, — с негодованием замечает Ермолов, — насколько бессильно оправдание мое возлагаемых на него (Чичагова) обвинений». И хотя среди современников были и такие, которые скорее оправдывали Чичагова (Вигель, напр., указывает, что многие в то время считали, что Чичагов оказал услугу тем, что не пошел с маленькой армией туда, где мог теоретически остановить Наполеона и потерпеть поражение, «Зап.», IV, 81), однако общее мнение было неблагоприятно для Чичагова. Достаточно вспомнить Крыловскую басню «Щука и кот», написанную по поводу действий Чичагова. Последний уехал заграницу с чувством негодования на современников, как говорит кн. С. Г. Волконский. Когда в 1834 г. вышел указ о пятилетнем пребывании русских подданных за границей, Чичагов отказался повиноваться этому распоряжению, нарушавшему по его мнению, право дворянина. После этого Чичагов был исключен из службы (лишен звания члена Государственного Совета), и имущество его было секвестровано. Многие из современников были высокого мнения об умственных способностях Чичагова: человек «превосходного ума», сказал про него Ермолов, очень скупой на хорошие характеристики; человек «весьма умный», писал про Чичагова кн. С. Г. Волконский. Ред.
30
Хорошие отзывы современников о Милорадовиче в период Отечественной войны, впоследствии несколько изменились. Примером может служить С. Н. Глинка, один из самых горячих русских «патриотов». «О графе Милорадовиче, — говорит Глинка в своих записках, — можно сказать Корнелиевым выражением: „В Риме не было уже Рима“… он облек себя личиною лести. Раболепствовал перед Аракчеевым, толкаясь, иногда по получасу, в его приемной. А когда графу Аракчееву докладывали о Милорадовиче, он говорил: „Пусть подождет, он пришел выманивать денег“. И при появлении сильного графа Аракчеева, граф Милорадович изгибался в три погибели. Далеко, далеко… был он 1825 года от Милорадовича 1799 года… какая-то темная душа из прежнего Милорадовича вытеснила Милорадовича». («Записки», стр. 343–44). Ред.
31
Молодой Воронцов в письме к отцу в Лондон так характеризует Коновницына: «Этот человек великих заслуг, характера, достойного уважения, и замечательной и неустрашимой храбрости и хладнокровия». Ермолов считает, что Коновницын не оправдал надежд, которые на него возлагали. Ред.
32
При несомненных боевых достоинствах Витгенштейн не отличался, однако, распорядительностью и особенно в области административной. Это обнаружилось во время заграничных походов, когда Витгенштейн, после смерти Кутузова, был назначен главнокомандующим армией. «Беспечность его относительно внутреннего управления армии, — говорит один из современников, — привела его в расстройство до такой степени, что иногда не знали расположения некоторых полков. Главная квартира походила на городскую площадь, наполненную вестовщиками. По доброте души своей, он не воспрещал к себе свободного доступа никому. Комната его наполнена была всегда праздными офицерами, которые разглашали сведения о всех делах, даже и самых секретных; по этой причине, как бы тайно ни было дано повеление графу, оно немедленно делалось всем известным»… Современники готовы были исключительно этой «беспечностью» объяснять поражения под Люценом и Бауценом. Витгенштейн был заменен Барклаем. Ред.
