Битва за Маньчжурию. 1900—1945 гг. - Валентин Александрович Рунов
В Казахстан попали 58,9 тыс. японских пленных. Их разместили в Семипалатинской, Карагандинской области, также в Джезказганской, Восточно-Казахстанской, Алмаатинской, Джамбульской областях. Тут было то же самое, что и в Узбекистане. Пленные японцы в Алма-Ате участвовали в качестве рабочих в строительстве промышленных объектов, жилья, общественных зданий. Например, в Алма-Ате японскими пленными были построены здание Академии наук Казахской ССР, Центральный корпус КазГУ (сегоняшнее здание КазНАИ им. Т.К. Жургенова), вокзал алма-атинского аэропорта, жилой дом для ученых по ул. Горького (сейчас Жибек Жолы) и др.
Отметились японские пленные и на территории Таджикистана. Тут они приняли участие в строительстве Фархадской ГЭС.
Трудовой день обычно длился не менее 10 часов, в некоторых случаях достигал и 14, известны случаи, когда перерыв между приемами пищи составлял 12 часов. Время, потраченное на поход к месту работы, не считалось как «рабочее». А между тем многим батальонам необходимо было преодолевать большие расстояния пешком – от 8 до 17 км. Устанавливались завышенные планы выработки, которые не выполнялись из-за плохого содержания пленных и их нежелания работать в неволе. В январе 1946 года все лагеря с незаконно интернированными японцами трудовые нормы не выполнили. К концу года с помощью различных мер удалось повысить эти показатели, в их число входили денежное премиальное вознаграждение, обещания вернуть на родину, улучшение питания. Также применяли различные наказания для тех, кто плохо работал.
В лагерях японских военнопленных поддерживалась строгая дисциплина силами японских офицеров, на работу колонны пленных ходили самостоятельно или в сопровождении одного-двух советских солдат.
По воспоминаниям старожилов, гражданское население доброжелательно относилось к пленным, зимой японцы грелись в частных домах, хозяйки поили их горячим чаем, зачастую делились небогатой послевоенной едой. Японцы охотно рассказывали о своей родине, учили русских детей японскому языку.
Правда, местным населением некоторые национальные обычаи японцев воспринимались неодобрительно. В частности то, что поначалу японцы в летнее время имели обыкновение принимать водные процедуры возле уличных источников водоснабжения в обнаженном виде. При этом также нужно отметить и то, что у русских женщин нередко возникали с японскими военнопленными интимные связи.
Советское руководство не приветствовало связи русских с японцами. Для того чтобы воспретить их, в 1946 году военнопленным японцам разрешили переписку с родными и близкими. Разрешали писать письма не чаще, чем один раз в 2–3 месяца. При этом пленные могли отправлять на родину только открытые письма (на почтовых открытках), которые специально выдавались администрацией лагерей. Эти открытки были разделены на две части – на одной писалось письмо, а на другой половине ответ. Это было «придумано» с тем, чтобы в Японии не оставалось документальное свидетельство о военнопленном.
Для обработки писем военнопленных во Владивостоке была создана цензура из числа переводчиков японского языка. Работники цензуры были обязаны читать все письма, из содержания которых вымарывались:
– упоминание о местонахождении лагеря;
– критика в адрес Советского Союза и советской власти;
– сведения о болезни и смерти японцев;
– сведения о промышленных объектах, о характере работ;
– сведения о жизни советских людей.
Также нужно сказать и о том, что разрешение писать письма родным самими военнопленными было воспринято неоднозначно. Среди них ходили слухи, что «это ловушка или расследование нашего мышления, так как русское командование дало нам указание, что можно писать только буквами (ката-кана), то есть для русских будет легко прочитать и понять».
Также нужно сказать, что советская власть в отношении японских военнопленных официально поступила достаточно гуманно. 4 октября 1946 года Совмин принял постановление «О репатриации из СССР японских военнопленных и интернированных гражданских лиц». Правда, с исполнением этого постановления спешить не стали. Дело в том, что в то время на Курилах и Южном Сахалине на пленных японцах держалась вся экономика, и быстрая их репатриация оставила бы предприятия без рабочей силы. Завоз на остров советских граждан, которые должны были заменить японцев, шел весьма активно, но квалифицированных кадров все равно не хватало. На Сахалин ехали главным образом демобилизованные военнослужащие, которые зачастую не владели специальностями, необходимыми для жизни на острове. Зато нужными навыками обладали японские рабочие, использовать которых новым советским директорам бывших японских предприятий было выгоднее, чем переучивать переселенцев.
Тем не менее массовая репатриация пленных японцев началась, и проводилась она в два этапа. Первый пришелся на осень 1946 года и весну 1947 года.
4 октября 1946 года Совет министров СССР издал постановление о репатриации японских военнопленных и гражданских лиц. На основании этого 11 октября министр внутренних дел СССР подписал приказ, в котором говорилось: «Обеспечить репатриацию японских военнопленных из лагерей МВД в 1946 г. не менее 25 000 человек». Затем постановлением Совета министров от 13 декабря 1946 года число репатриантов было увеличено за счет военнопленных, подлежавших репатриации с территории Северной Кореи и Ляодунского полуострова.
8 марта 1947 года Совет министров принял новое постановление, по которому отправке в Японию с апреля по ноябрь того года подлежали 160 тысяч военнопленных. Кроме них по постановлению Совета министров от 28 августа 1947 года и по приказу МВД от 30 сентября были репатриированы еще 12,5 тысяч пленных японских офицеров в звании не выше капитана и гражданских чиновников.
Против массовой репатриации были МВД и другие ведомства. Так, министр лесной промышленности Михаил Салтыков писал в ЦК: «В районах Дальнего Востока и Сибири размещено 21 586 военнопленных японцев. Снятие их с работы из-за полного отсутствия местных контингентов для укомплектования предприятий вызовет срыв выполнения производственных планов». Если изначально планировалось вывозить с Сахалина в месяц по 30 тыс. человек, то на практике пришлось уменьшить эту цифру вдвое». В итоге уполномоченному по делам репатриации генералу Голикову пришлось признать: «Учитывая народно-хозяйственные интересы, закончить репатриацию всех японцев на протяжении 1948 года не представлялось возможным».
Но процесс уже был запущен. Согласно приказу министра внутренних дел СССР от 12 апреля 1948 года «О репатриации военнопленных японцев в 1948 г.», возврату на родину подлежали все генералы, офицеры, унтер-офицеры и рядовые, за исключением:
а) работников разведывательных, контрразведывательных и карательных органов Японии (работники военных миссий, органов полиции, жандармерии, тюрем, лагерей, особых отделов, «исследовательских бюро» или «институтов», работники радиоразведки и штабов, все работники двух отделов Генштаба и штабов Квантунской армии);
б) командно-преподавательского состава и курсантов шпионско-диверсионных школ, участников
