Владислав Ельников - Рубежи Новороссии

Мыши стали для нас настоящим бедствием. Размножившись сверх меры, они не могут найти себе достаточного пропитания и поэтому набрасываются на всё подряд. Мышиный помёт несёт большую опасность здоровью, с ним могут распространяться смертельные для человека заболевания. Этим помётом изгажено всё, включая посуду из которой мы едим, хлеб, масло. Всё это приходится тщательно осматривать перед едой, удаляя оставленные мышами маленькие чёрные закорючки. Мышиной вонью пропитались даже резиновые кровоостанавливающие жгуты, которые приходится теперь замачивать в воде чтобы выгнать из них отвратмтельный запах.

Кошкам здесь достаётся от бродячих собак, и в целом кошек здесь заметно меньше, чем бывает обычно в городах и посёлках. На наших боевых рубежах кошек совсем мало, они есть всего на трёх известных мне позициях. Зато там где они есть, нет страдания от мышей. Хотя те имеют наглость шебуршать и в обжитых кошками блиндажах, но кошки не позволяют мышам нагло разгуливать, гадить, портить вещи и продукты. В остальном же это обычные киски, очень ласковые и любящие человека. Они часто устраиваются рядом с прилёгшим отдохнуть бойцом и что-то долго рассказывают ему на своём кошачьем языке. Хотя никто из нас не понимает мурлыканья кошки, тем не менее оно действует очень умиротворяюще и способствует хорошему, полноценному отдыху. С сожалением вспоминаешь, сколько кошек не может найти себе приюта, как трудно бывает пристроить котят. Между тем на боевых рубежах им было бы самое место и они приносили бы большую пользу.

Сложнее обстоит дело с собаками. С одной стороны, собака гораздо лучше чует приближающегося человека или зверя, но при этом собаки всегда предпочитают держаться позади окопов. Они очень хорошо понимают с какой стороны может последовать опасность и поэтому их не выгонишь из окопа вперёд, в сторону противника, откуда могут пробраться вражеские лазутчики. Если же начинается перестрелка, собаки сразу забиваются поглубже в блиндажи. Некоторые при этом сидят тихо, другие же бестолково и заливисто лают, тем самым лишь мешая вести огонь. Не зря существует целая отрасль служебного собаководства: от обычных дворняг в серьёзном деле толку весьма немного, хотя и они могут иногда хорошо помочь, облаяв крадущегося с тылу лазутчика.

Как-то раз, наблюдая за раскинувшимся перед нашим рубежом полем с засохшими подсолнухами, я заметил на нём какое-то шевеление. Может, показалось? Присмотрелся внимательнее, и чуть погодя увидел метрах в двухстах от себя какого-то зверя. Это была то ли лиса, то ли собака. Определить точнее что это за зверь было пока нельзя из-за плотно стоящих стеблей подсолнуха, посеянного весной но так и оставшегося неубранным. Зверь понемногу двигался в мою сторону, иногда зачем-то останавливаясь. Вот он вышел на край проплешины, и тут сомнений уже не осталось: это была лиса. В душе шевельнулась мысль подстрелить ее, но я спросил себя:

— Зачем?

Казалось бы, простой вопрос, но он сразу охладил мой охотничий пыл. И в самом деле: зачем? Разве мы настолько голодны, чтобы есть лису? Может, нам остро необходима её шкура или лиса является злостным вредителем? Нет… Так зачем тогда убивать дикого зверька, которому и без того приходится нелегко в этом мире? Сколько раз мне казалось ночами, что жестокий холодный ветер, сменяющийся дождём снег и ледяная короста, образующаяся затем после подмерзания, истребили своей суровостью всё живое в этой, столь мрачной и холодной, степи. В отличие от леса здесь не спрячешься от леденящего, выдувающего из твоей одежды всё тепло, ветра. Здесь нет молодых деревьев, корой которых зимой питаются в наших краях даже такие крупные звери как лоси. Под снегом в степи остались лишь засохшие былинки да колючки, не имеющие особой питательной ценности даже летом. От этой степной бедности здесь очень мало и всех остальных зверей, даже мыши плодятся тут лишь в наших землянках, оставаясь довольно редкими на остальных заснеженных степных просторах. Тем не менее, в таких суровых условиях умудряются выживать зайцы, лисы, косули, какие-то хищные птицы вроде сапсана. Так зачем же их убивать? Пусть живут себе эти дикие звери и птицы, и даже не убивать, а помогать им выжить — вот как надо бы поступать в отношении их. В конце концов природа является частью нашего Отечества, и мы так же должны беречь и охранять её.

Этой зимой у нас на боевой позиции однажды треснул единственный топор. Трещина пошла по деревянному топорищу, угроза от неё была едва ли не смертельной. Без дров мы могли просто замерзнуть в своих сырых блиндажах и на продуваемой ледяными ветрами степи. А какие дрова без топора?

Оставить боевой рубеж и уйти в тыл? Такая мысль нам даже не приходила в голову. Никто из нас никогда не пытался представить себя дезертиром, хотя бегство с боевого рубежа ничем серьезным не грозило, поскольку заградительных отрядов у нас не было и нет.

Идти за топором к соратникам на соседнюю позицию расположенную за несколько километров от нас? Так у них тоже небось топор единственный, и скорее всего тоже на ладан дышит как и наш, и тоже нужен им так же постоянно как и нам.

На нашей опорной позиции лишних топоров нет, командир роты и старшина ничем помочь не могут, а если уж быть откровенным, то и не хотят ничем помогать. Старшина у нас был горьким пьяницей, сменивший «Дикого» другой ротный просто наплевательски относится к подобным нуждам роты: авось как-нибудь сами выкрутятся. Один наш боец сходил в ближайшее село, заказал там у местной торговки топорище, но та по ошибке привезла вместо топорища ручку для кувалды стоимостью 150 рублей. Не помню теперь точно почему, но эта ручка оказалась непригодной для топора.

Что делать, как быть? Мы стали пилить на дрова лишь тонкие стволы акации, которые можно было расколоть несильным ударом, и кололи их очень осторожно. На дрова пошел и мелкий хворост который можно было наломать руками или прыгая на него ногами. Он давал много жара, на нём хорошо было кипятить чай, но прогорал он почти мгновенно. Вспоминались мне обрезки водопроводных труб, электросварка, станок с наждачным камнем. Какие заурядные, казалось бы, вещи, но как вожделенно я мечтал сейчас о них! Теперь они были остро необходимы нам, но какими недостижимыми стали они в этой голой степи! Наварить бы сейчас топор на обрезок трубы, заточить его лезвие на наждаке, и эхххх — размахнись рука, раззудись плечо!

На горизонте виднелись дымящиеся трубы находящейся в Светлодарске теплоэлектростанции, ночью хорошо видны огни её машинного зала. Вот где и свет, и тепло, и сварка, и всё остальное необходимое для обыкновенной жизни. Но Светлодарск занят противником, и нам остаётся лишь смотреть издали на этот источник жизнеобеспечения, дарящий кому-то свет и тепло.

Пришлось обмотать треснувшее топорище изолентой и обращаться с ним с большой опаской. Кое-как мы с этим сломанным топором все же дотянули до подмены, после прибытия которой нас отвели на отдых в тыл.

Подошел конец января, с ним исполнилось девять месяцев моей службы Новороссии. Как обычно, подвожу к этому времени некоторые итоги.

Главное, что я должен сказать: эта служба нужна нашей стране! Нужна ничуть не меньше, чем победы в боях. Не все могут выдержать бои, но и не всякий прошедший горнило боёв способен вынести трудности затишья. По этой причине нам по-прежнему очень нужны люди.

В целом армия Новороссии существует и продолжает развиваться. При всех имеющихся недостатках она является настоящей армией, пусть не самой сильной и образцовой, но тем не менее всё же армией в полном смысле этого слова. Говорю так потому, что имею возможность сравнить бывшую самой сильной в мире Советскую армию в которой я служил срочную, с армией Новороссии.

Конечно, и на той и на другой службе были и есть недостатки и трудности. Военная служба трудна по определению и главный источник этих трудностей — наше падшее греховное естество, наше изначальное несовершенство о котором говорит Православие. Именно это несовершенство порождает одинаковые пороки и недостатки проявлявшие себя в Советской армии и имеющиеся в армии Новороссии. Это несовершенство служит причиной почти всех армейских порядков, цель которых — устранить последствия этого несовершенства, его отрицательного влияния на нашу жизнь. Здесь очень важно понять, что уставные требования и другие армейские порядки порождаются требованиями жизни, а не являются чей-то прихотью или выдумкой. Отсюда вытекает важный вывод: армейские порядки не падают откуда-то с Луны, не экспортируются из какой-то отдельно взятой России или Белоруссии, а вызываются к жизни духовными и личностными особенностями людей составляющих данное войско.

Греховная человеческая натура порождает необходимость постоянно побуждать себя к действиям, подчас нежелаемым и неприятным, непонятным и даже иногда вроде бы абсурдным. Здесь возникает пожалуй главная трудность службы в армии: надо смирить себя, заставить себя принять непонятное, кажущееся нелепым распоряжение, команду или установленный порядок.