Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
Новое начальство боялось остатков старого и предлагало командованию вдохновиться собственным примером и уговаривать подчиненных. Это неизбежно приводило к бесконечным спорам. На встрече союзной делегации с командованием Юго-Западного фронта генерал А. Нокс сказал, намекая на перспективы наступления: «Теперь русский офицер и солдат так хорошо и так много говорят»3. Не зря Керенский не любил вдумчивого англичанина и потом даже настаивал на его отзыве из армии на том основании, что он «шумно критиковал русскую армию и открыто выражал неприязнь к новому строю»4. Каждая уступка этой стихии во имя порядка провоцировала дальнейшее развитие анархии. Керенский, участвовавший в этой встрече, пытался укрепить свое личное положение в армии речами. «В его речи, – вспоминал один из поклонников, – чувствовалась живая, всепримиряющая вера в Россию, в революцию, в справедливый мир и даже в возможность наступления. Главным же образом чувствовалась святая, но и наивная русско-либеральная вера в слово, в возможность все разъяснить, всех убедить и всех примирить»5.
Керенский никак не мог понять, что политика не ограничивалась интригами и эффектными речами, и тем отличался от своего главного противника.
«Он умел захватить Думу, – писал Ллойд-Джордж, – Совет или толпу на улице и думал, что это все. Настоящий человек – Ленин – не слушал его речей, а если бы и слушал, речи Керенского не произвели на него никакого впечатления. Он презирал людей типа Керенского. Ленин был тоже большой оратор. Но ораторы делятся на 2 категории. Есть ораторы, для которых эффективная речь служит одновременно и целью, и средством, успех такого оратора измеряется его умением нравиться своим слушателям. Но есть и другой тип ораторов. Для них цель в убеждении слушателей, в умении двинуть их на решительную борьбу за те задачи, которые ставит себе оратор. Участь всей большевистской революции решил тот факт, что Керенский метался между этими двумя категориями ораторов, а Ленин принадлежал к ораторам последней категории»6. В немалой степени победа большевиков стала возможной и потому, что оба этих оратора не доверяли генералитету и постоянно ослабляли его, надеясь на собственные силы.
Поначалу Алексеев еще надеялся на наведение порядка в армии и стране и потому предлагал перенести общее наступление на следующий год. Во всяком случае, он считал необходимым воздержаться от активных действий летом 1917 г.: в марте 1917 г. он писал военному министру нового правительства А. И. Гучкову: «Мы приняли на этих конференциях (в Шантильи и Петрограде. – А. О.) известные обязательства, и дело теперь сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отстрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их»7. В начале апреля 1917 г. среди офицеров Ставки возникла идея создания «Союза офицеров армии и флота» для того, чтобы организовать офицерский корпус и поставить под контроль формирование возникавших на фронте и в тылу офицерских союзов, часть из которых неизбежно попадала под влияние советов. Верховный главнокомандующий одобрил созыв офицерского съезда, подготовка к которому заняла весь апрель8. Это было время, не дававшее Ставке надежд на лучший вариант развития событий. Попытки введения дисциплины, прежде всего в столице, проваливались одна за другой.
3 (16) апреля 1917 г. Корнилов обратился к жителям города с призывом разоружиться. «В дни нашей великой революции из Петроградского артиллерийского склада было взято около 40 000 3-х линейных винтовок и 30 000 револьверов… 40 000 винтовок – это вооружение больше, чем целого корпуса. Недостаток такого количества оружия тяжело чувствуется войсками»9. Легче войскам не стало, так как никто и не собирался разоружаться, а применение силы в столице было исключено. Стражи завоеваний революции, сидевшие в Петрограде, зорко следили за тем, чтобы не оказаться на фронте. Об их настроениях можно судить по требованиям 1-го пулеметного полка, изложенным в резолюции, принятой 14 (27) апреля – мир без аннексий и контрибуций, ликвидация полиции, отказ от поддержки займов Временного правительства, ликвидация полиции и т. п. Особенно интересно было следующее заявление запасных, не желавших идти на фронт. Оно было обращено к правительству: «Мы хотим знать, за что сражаемся»10.
Видимо, получив ответ на этот вопрос, на следующий день солдаты спешным образом добавили еще два положения в свою резолюцию – передать всю власть Советам и не выводить из Петрограда без их разрешения вплоть до созыва Учредительного собрания ни одну часть. Не были забыты и требования командующего округом: «Мы протестуем против разоружения рабочих (воззвание ген. Корнилова). Не разоружать народ, а вооружать его»11. Следует отметить, что большевики с первых дней революции рассматривали пулеметчиков (поначалу 1-й Ораниенбаумский пулеметный полк– 16 тыс. человек) как свою прочную опору для действий против власти12. При таких обстоятельствах формировать в свободной столице свободной страны части для отправки на фронт не получалось.
Задача, поставленная перед собой Корниловым, была сорвана. Он не скрывал своего раздражения. На встрече с солдатами-пулеметчиками Петроградского гарнизона генерал открыто заявил им: «Вы думаете, что войска на фронте считают вас героями? Так вот, я скажу вам, что это не так; они считают вас просто трусами, которые не хотят идти сражаться»13. Это было уже очевидно всем. Почти классической стала история о том, как солдаты столичного гарнизона все как один выступили за войну до победы, но никто не захотел при этом отправляться в окопы. На фронте это вызывало однозначную реакцию14.
16 (29) апреля Гучков подписал приказ по Военному министерству, по которому в армии одновременно вводились комитеты на ротном, полковом и армейском уровнях и дисциплинарные суды. И те и другие органы новой власти в армии были выборными, но задачи их отличались. Комитеты должны были обеспечивать самоуправление, а суды – ведать вопросами дисциплины15. И то и другое должно было гарантировать создание нового революционного порядка. На бумаге планы Гучкова выглядели лучше, чем на практике.
Что касается проявления «единой народной воли», о которой мечтал Львов, то вскоре Временное правительство столкнулось и с ней. Уже 4 (17) марта Милюков известил русских дипломатических представителей за рубежом о том, что «в области внешней политики кабинет, в котором я принял портфель министра иностранных дел, будет относиться с неизменным уважением к международным обязательствам, принятым павшим режимом, верный обещаниями данным Россией»16. Разумеется, заверений, сделанных по дипломатическим каналам, было недостаточно. Необходимы были публичные декларации. Неопределенность и противоречивость в отношении целей войны, допущенные 27 марта (9 апреля), сделали необходимыми и неизбежными уточнения. Характерно, что это было вынуждено признать и само Временное правительство17. Второй его шаг в этом направлении был гораздо более тяжелым по последствиям.
Первый кризис
18 апреля (1 мая) 1917 г. последовала нота министра иностранных дел, в которой Милюков говорил о готовности России выполнить свои союзнические обязательства1. «Враги наши в последнее время старались внести раздор в межсоюзные отношения, – заявлял он, – распространяя вздорные сообщения, будто Россия готова заключить мир с срединными монархиями. Текст прилагаемого документа лучше всего опровергает подобные измышления… Совершенно напротив, все народное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилились, благодаря сознательности всех и каждого»2. Поддержки, на которую ссылался Милюков, у него на поверку не оказалось.
В этот же день в столице прошла мощная демонстрация. «Опять, как 23 марта, – вспоминал В. С. Войтинский, – сотни тысяч рабочих, бесконечные колонны солдатских шинелей, лес красных знамен, опять рабочие хоры, военные оркестры»3. 20 апреля (3 мая) нота была опубликована, и вся эта сила обрушилась на главу МИДа. Особо сильную реакцию вызвал пассаж, в котором говорилось о необходимости по окончании войны принятия гарантий и санкций, которые обеспечат длительный мир: «Само собой разумеется, как это и сказано в сообщаемом документе, Временное правительство, ограждая права нашей родины, будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников. Продолжая соблюдать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны, в полном согласии с союзниками, оно совершенно уверено и в том, что поднятые этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира и что проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем»4. В этом упоминании о гарантиях и санкциях сторонниками мира «без аннексий и контрибуций» был замечен «империалистический подтекст», который привел к правительственному кризису и вынужденным разъяснениям МИДа, который Милюкову пришлось покинуть 5.
