Андрей Бугаев - День «N». Неправда Виктора Суворова
«праздновать товарищу Сталину было нечего и радоваться не было повода. Вторая мировая война была проиграна(І). Сталин это знал»[600].
Вот уж нет. Было чему радоваться. Тому, например, что ноги унес, что выжил. Он-то, Сталин, уже на второй день посчитал, что все кончено. Вот, например, как оценивает его близкое к истерике состояние Хрущев:
«Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было… То, что выступил Молотов, а не Сталин, — почему так получилось? Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован…
…Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро… Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про…» Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на «ближнюю» дачу. «Мы, — рассказывал Берия, — остались… Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности… Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию?..
…Он находился в состоянии шока»[601].
Желание разглядеть в Сталине «демоническую» фигуру[602] толкнуло некоторых известных и вполне заслуженных историков к мысли, что таким образом вождь решил попугать своих соратников, продемонстрировать, что без него они — ничто. Власть — скользкая штука. Завоевать ее, растолкав хитростью и локтями бесчисленных конкурентов, не просто, потерять же — минутное дело. Если бы Сталин склонен был к подобным «демонстрациям», до войны он попросту не дожил. Да и впоследствии, вплоть до Сталинграда, не раз давал он понять, что в победу не верит. Вот слова того же Хрущева:
«Где-то в июле или августе… меня вызвали в Москву… Командный пункт находился тогда на станции метрополитена возле Кировских ворот. Пришел я туда. Там стояла кушетка. Сталин сидел один на кушетке. Я подошел, поздоровался. Он был совершенно неузнаваем. Таким выглядел апатичным, вялым. А глаза у него были, я бы сказал, жалкие какие-то, просящие…
Помню, тогда на меня очень сильное и неприятное впечатление произвело поведение Сталина. Я стою, а он смотрит на меня и говорит: «Ну, где же русская смекалка? Вот говорили о русской смекалке. А где же она сейчас в этой войне?»[603]
Такие высказывания простительны капризному ребенку, но не Верховному Главнокомандующему. И после всего этого Сталина не удовлетворили результаты войны?! Трудно поверить…
В. Суворов же с легкостью выстраивает логическую цепочку. Раз Верховный не принимал парад[604], значат, был недоволен итогами войны. Раз был недоволен, значит, рассчитывал на большее. И, раз так, значит, готовил в сорок первом превентивный удар. Убедительно?
Весьма сомнительным представляется и следующее утверждение:
«До 30 июня 1941 года Жуков настаивал на наступлении и требовал от командующих фронтами только наступления»[605].
Не наступления он требовал, а сосредоточенных контрударов по ударным танковым группировкам противника, проникшим в глубь нашей территории на сотни километров!
Но возможная критика, кажется, мало заботит автора «Ледокола». «В ход» идет все. Песня «Священная война» и плакат «Родина-мать». Отсутствие Звезды Героя на кителе Сталина и откровения Власова, протоколы допросов которого В. Суворов также не приводит. Рейды подводных лодок и даже катастрофическое завершение приграничного сражения. Все якобы неопровержимо свидетельствует об агрессивном характере наших планов.
И на базе этого «фундамента» выстроена вся «теория», согласно которой школьники-осовиахимовцы превращаются в сто пятьдесят тысяч воздушных асов, способных в несколько минут уничтожить все Люфтваффе, да в миллион парашютистов, которые, если высадятся разом, перебьют хребет Вермахту еще до осени, скромный «Су-2» — в «крылатого Чингисхана», а «бэтушка» — в супертанк прорыва. Сталин при этом представляется едва ли не национальным героем, которому насмешка судьбы не дала построить «светлое будущее» на Европейском континенте, а советский народ — не более чем преданным и послушным исполнителем хозяйской воли.
Дальше — больше.
«Мы не хотим верить Гитлеру в том, что он планом «Барбаросса» защищал Германию от предательского(!) удара советских войск на Бухарест и Плоешти»[606], — стыдит В. Суворов. Будто речь идет об умеренном демократическом лидере, а не о чудовище, пожравшем десятки миллионов жизней. Может, вторгаясь в Польшу, Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, раздавив Францию, Югославию, Грецию, он также защищал Германию от чьего-то предательского удара?! Да и книгу свою «Майн кампф», в которой нацеленность на мировое господство и уничтожение славянских наций, написал он задолго до того, как СССР мог даже потенциально угрожать Германии…
И, наконец, как апофеоз, неприметные строчки вывода: «…Хочется ли нашему Президенту найти такой документ, который покажет, что вина Иосифа Сталина в развязывании Второй мировой войны ничуть не меньше вины Адольфа Гитлера? Если найдут листочек со сталинским планом, то городу Калининграду придется вернуть настоящее имя, а сам город — законному владельцу»[607].
Как все просто. Если следовать его логике, то и Польше следует поступиться южной частью бывшей. Восточной Пруссии, Вроцлавом и Щециным. Поляки ведь тоже в тридцать девятом сосредоточили все почти наличные силы вдоль западной границы — наверняка хотели ворваться в Берлин. У французов тоже рыльце в пушку, разве не они, объявив войну Германии, спровоцировали Вторую мировую? Территориальных приобретений в Европе почти не имели? Отдавайте Страсбург.
Любой нормальный человек скажет: все это бред. Европа слишком дорого заплатила за то, что позволила кровавому маньяку заняться переделкой границ. Все устоялось и обустроилось, люди привыкли. Не стоит ворошить прошлое всуе, это чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Любые территориальные изменения должны созреть, но и тогда их осуществление будет обусловлено обоюдным согласием заинтересованных сторон, но никак не смутными догадками и весьма сомнительными выводами.
Если соответствующих документов нет, мы можем лишь догадываться о том, что думал тот или иной политический деятель, и любые, даже доказательные, умозаключения так догадками и останутся. Да и мало ли кто и что думал?
В. Суворов пытается привнести «свежие» веяния и в область юриспруденции. Судите сами:
«Историки до сих пор не ответили нам на вопрос: кто же начал советско- германскую войну[608]. При решении этой проблемы(!) историки — коммунисты предлагают следующий критерий: кто первым выстрелил, тот и виновник. Почему бы не использовать другой критерий? Почему бы не обратить внимание на то, кто первым начал мобилизацию, сосредоточение и оперативное развертывание(!), т. е. кто все- таки первым потянулся к пистолету?»[609]
Иными словами, в развязывании войны виноват не тот, кто начал боевые действия, а тот, кто якобы собирался открыть огонь[610]. Этот «постулат» и служит фундаментом базовой логической цепочки: Сталин был единоличным хозяином огромной страны с неисчерпаемыми людскими и природными ресурсами, военными традициями и потенциалом, значит, мог напасть первым. Мог, следовательно, наверняка собирался. Собирался, но не напал, значит, его упредили. А раз так, Советский Союз и есть агрессор, Калининград надо переименовывать и отдавать!
Насколько все это доказательно, судить читателю. Я свою точку зрения, как мог, высказал и доводы в ее защиту привел. Еще в конце восьмидесятых, ознакомившись с отдельными главами «Ледокола», чего скрывать, вызвавших большой интерес, еще и не думая даже, что возьмусь опровергать его суждения, я все же не мог с ним согласиться. По одной простой причине: агрессор так войну не начинает, агрессор встречного боя не проигрывает! Не изменил свою точку зрения и поныне.
Надо уважать оппонента, надо отдавать ему должное. Надо отдать должное и В. Суворову. Он показал себя весьма гибким аналитиком. Да и не все в его работах вызывает чувство протеста. Особенно же впечатляет владение автора «Ледокола» информацией по составу армий, корпусов, дивизий, а зачастую и полков, поистине энциклопедическая подборка данных, характеризующих Вооруженные силы накануне войны. А главное, он наглядно показал, к чему приводят попытки придать историческим событиям определенный оттенок, добавить идеологическую нагрузку, исказить насколько возможно негативные примеры и, напротив, выпячивать сверх всякой меры то, что, по мнению партийных историков, могло служить делу воспитания «нового человека». Уверен, вся недосказанность и расплывчатый характер информации о событиях тех трагических дней, который один только и позволил В. Суворову высказать свою «догадку», — от желания, чтобы все и вся «работало на социализм»[611]. Вызывает уважение и объем работы, проделанной В. Суворовым, и его целеустремленность.
