Игорь Перетрухин - О чем не сообщил ТАСС
Квартира, по тем временам довольно большая, состояла из четырех комнат общей жилой площадью 120 квадратных метров. В доме имелась богатая библиотека, значительную часть которой составляли многочисленные подписные издания. Поражало обилие предметов антиквариата и прочих того же рода вещей, таких, например, как тончайшей работы беломраморный бюст французского императора Наполеона или панно из полудрагоценных камней западного производства. По всей видимости, они достались семье от тещи Аркадия Шевченко Анны Ксаверьевны, муж которой длительное время работал в какой-то советской организации в Австрии, связанной с учетом и реализацией трофейного имущества после разгрома фашистской Германии.
Одна из комнат была почти полностью заставлена набитыми до отказа чемоданами с привезенным в разное время из-за границы «тряпьем». В спальне во встроенном в стену большом шкафу висело десять-двенадцать различных дубленок и штабелем лежали картонные коробки с женскими сапогами и другой обувью. Холодильник и шкафы на кухне были набиты дефицитными в то время импортными продуктами.
Как и следовало ожидать, ни обыск, ни беседы с членами семьи каких-либо заслуживающих оперативного внимания результатов не дали. Но формальность, однако, была соблюдена. Обращение с членами семьи было исключительно вежливым и столь же корректным. Аналогично вели себя по отношению к нашим сотрудникам жена, теща и сын Аркадия Шевченко. Исключением, пожалуй, являлась только шестнадцатилетняя дочь, которая проявляла довольно негативное отношение ко всему происходящему.
Вполне можно было понять состояние Ленгины Шевченко, которая в полной мере начала понимать, в какой трагической ситуации оказались она и ее дети. И все это после многолетней беспечной и богатой различного рода событиями и впечатлениями жизни, в которой все свершалось как по мановению волшебной палочки!
Обстановка осложнялась еще и тем, что сын Геннадий был уволен из МИД. Вскоре после этого от него ушла жена, и ее родители порвали с ними всякие отношения.
Объяснить их поведение было нетрудно. Состоять в родственных отношениях с семьей изменника Родины, каким стал отец Геннадия, не сулило ничего хорошего ни в личной жизни, ни в делах служебных, хотя теоретически и принято считать, что сын за отца не ответчик. Слишком свежи были в памяти времена сталинских репрессий.
Если говорить о прошлом, то родители Геннадия в свое время без особого восторга узнали о его намерении жениться на дочери полковника, служившего где-то на периферии в системе ПВО страны. Попытки отговорить его от этого столь непрестижного в их понимании брака не увенчались успехом, они вынуждены были дать согласие, и свадьба состоялась. Вскоре, правда, сват то ли благодаря его личным качествам, то ли по другим неизвестным нам причинам был продвинут по службе, оказался в Московском военном округе, получил квартиру в столице и через некоторое время удостоился чина генерал-майора.
Родители были в какой-то степени удовлетворены этим. Во всяком случае, это все-таки генерал, а не какой-то полковник, да еще из глубинки!
Не видя выхода из сложившейся ситуации, будучи совершенно не приспособленной к преодолению трудностей и не имея к тому же сил пережить все случившееся, Ленгина приняла решение покончить жизнь самоубийством. Мать всячески отговаривала ее от этого, но та оставалась непреклонной. Не подействовал на нее и довод о том, что она тем самым еще больше осложнит ситуацию, в которой оказались ее престарелая мать и дети. О высказанном намерении дочери Анна Ксаверьевна нас по непонятной причине в известность не поставила.
Через два-три дня после первомайских праздников Анна Ксаверьевна сообщила по телефону нашему сотруднику В. В. Молодцову, который поддерживал контакт с членами семьи Шевченко, что Ленгина исчезла, оставив на столе в гостиной адресованную дочери записку, начинавшуюся со слов: «Дорогой Анютик!.. Я не могла поступить иначе… Врачи тебе все объяснят… Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»
В связи с поступившим сигналом Анне Ксаверьевне было рекомендовано, как полагается в таких случаях, официально сообщить о случившемся в районное отделение милиции по месту жительства. Через некоторое время оттуда на квартиру прибыл сотрудник, бегло осмотрел ее и составил соответствующий протокол. К поиску пропавшей подключилась и Служба безопасности. Следует признать, что упоминание в записке: «Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»— сразу же направило нас по ложному следу. Кому-то из молодых оперативных работников пришла в голову мысль: а не утопилась ли она в Москве-реке? На что я полушутя-полусерьезно ответил, что она, по моим представлениям, в такое время года в холодную воду ни при каких обстоятельствах не полезет, а искать ее следует там, где достаточно тепло и сухо: в подвалах, на чердаке и в тому подобных местах.
Близился День Победы, и я с вполне спокойной совестью с разрешения начальства на выходные дни отправился с сыновьями на машине на наше излюбленное место — на реку Протву в Калужской области, благо от Москвы она находится примерно в 120 километрах.
На следующий день, а это было уже 9 мая, к нам присоединился один из родственников, приехавший на своей машине из Москвы. Он-то и сообщил мне, что от моей жены ему известно, что меня срочно по неотложному делу ждут в отделе. Пришлось, как говорится, сматывать удочки. Через два часа, благодаря сравнительно раннему времени, хорошей дороге и почти полному отсутствию на трассе транспортных средств, я был уже дома и от дежурного по отделу узнал, что труп Ленгины Шевченко был обнаружен по запаху ее сыном во встроенном в стену спальни шкафу. В свое время никто не обратил внимания на пустую белую кружку на столике перед зеркалом, стоявшем напротив шкафа в несколько непривычном для такого предмета месте. К тому же все были уверены — ведь об этом говорилось в записке, — что самоубийство должно было состояться за пределами квартиры, и не учли, что обстоятельства изменились: бабушка вместе с внучкой перебрались на время в другой район города, где проживали у своих дальних родственников.
Когда я прибыл на Фрунзенскую набережную, труп Ленгины был уже доставлен в морг. Произошло же следующее: Ленгина, налив в кружку на кухне немного воды, прошла в спальню, вскрыла там несколько упаковок со снотворным, в которых находилось в общей сложности примерно от шестидесяти до восьмидесяти таблеток, приняла их, запив водой, кружку поставила на столик, а коробочки положила в карман надетого на нее шелкового халатика. Очень быстро почувствовав дурноту, она отпрянула к шкафу, дверцы которого были открыты настежь. Будучи довольно миниатюрной комплекции, она, падая, раздвинула висевшие там дубленки и привалилась к задней стенке, а задетые при падении коробки с обувью, сложенные с правой стороны, обрушившись, закрыли ей ноги. Дверцы шкафа тотчас же почти полностью самопроизвольно прикрылись. По мнению специалистов, даже если бы она обратилась в это время за помощью в Институт скорой помощи, спасти ее уже не удалось бы.
Позже, когда я просматривал ее письма и нечто похожее на дневниковые записи, у меня сложилось более полное впечатление о ней как о личности. Большим умом она не блистала, но была в этом смысле не без претензий. При разборе ее «архивов» было обращено внимание на выписанные на отдельных клочках бумаги афоризмы и изречения отечественных и зарубежных авторов, заимствованные ею, скорее всего, из книги В. Л. Воронцова «Симфония разума». По единодушному мнению, изречения древних и более поздних философов и других выдающихся лиц, вероятно, использовались Ленгиной на различного рода приемах для того, чтобы произвести соответствующее впечатление и удивить окружающих своей необыкновенной образованностью, а точнее — пустить пыль в глаза!
Похоронили ее на Троекуровском кладбище, где присутствовали немногочисленные родственники покойной. По долгу службы был там и наш «полномочный представитель» В. В. Молодцов. Не лишенный чувства юмора, он рассказывал нам потом, как теща А. Шевченко Анна Ксаверьевна в порыве наигранного негодования, картинно обращаясь к нему, кричала: «Владимир Владимирович, дайте мне револьвер! Я застрелю этого негодяя! Это он убил мою дочь!..» Огнестрельного оружия у него в тот момент, естественно, не было, да и представлял он себе смутно, как можно было бы сделать это на таком большом расстоянии, не промахнувшись!
Мы рассчитывали, что на этом все наши заботы-хлопоты пойдут на убыль, но не тут-то было!
Несовершеннолетняя, но физически уже вполне сформировавшаяся дочь Шевченко оказалась совершенно неуправляемой. К бабушке ничего, кроме чувства неприязни, она не испытывала. Геннадий ею в расчет не принимался. Несколько лучше были ее отношения с одной из своих теток. Связавшись с какой-то шпаной и наркоманами, она частенько приходила ночью домой в не совсем трезвом виде. Однажды поздно вечером у самых дверей квартиры неизвестный снял с нее импортные джинсы (в то время весьма дефицитные) и скрылся. Были получены также сведения об интересе к квартире семьи Шевченко со стороны уголовного элемента.
