Алексей Дживилегов - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том III
На окрестностях Корущины 28 июня 1812 г. (Фабер дю-Фор)
Несмотря на внешнюю радость, обязательно проявляемую населением Литвы, действительное настроение ее было тревожное и нерадостное; начались крестьянские бунты, и французским же войскам приходилось там и сям прекращать их. Не было радостно и на душе самого вождя. Под предлогом устройства временного управления в Литовском княжестве, он должен был просто задержаться в Вильне, чтобы достать провиант и фураж для своих войск, так как русские сжигали при отступлении все свои магазины. К тому же лето было дождливое, дороги размокли, а великая армия не могла двигаться вперед так быстро, как этого хотелось Наполеону. Временное управление опиралось, по меткому замечанию старого Скарбека, на мешанине форм французской администрации с местным порядком вещей; оно было поручено местным жителям, но под руководством французов. Нося название правительственной комиссии Литвы, оно состояло из семи видных жителей Литвы и генерального секретаря и стояло в непосредственной зависимости от французского комиссара (Биньона), который должен был служить посредником между Литвой и императором. Власть этой комиссии, распространенной на Виленскую, Гродненскую, Минскую и Белостокскую губернии, ограничивалась заведыванием местными приходами, доставкой провианта и фуража для войска и организацией муниципальной гвардии Вильны и жандармерии во всей Литве. В каждом уезде губернии местные помещики должны были создать по одной роте жандармерии (в 107 человек рота), причем офицерами и унтер-офицерами были местные дворяне, весьма недовольные этой реформой. Указ об этом, подписанный Наполеоном 1 июля (н. ст.), произвел удручающее впечатление на шляхту, которая под русской властью, как и во времена независимости, не несла личной воинской повинности и видела в новом распоряжении оскорбление своего достоинства. Но, кроме того, Наполеон велел образовать и для действительной военной службы несколько полков (9) из жителей Литовского княжества, тогда как жандармерия несла только местную полицейскую службу. Гвардейский уланский полк состоял из одного дворянства, в других полках дворяне назначались офицерами. Впрочем, в значительной мере вся эта организация литовского воинства осталась только на бумаге. Поражение польских войск под Миром вызвало такое охлаждение к Наполеону в литовских губерниях, которого не могли изменить никакие обращения его к литовскому населению, никакие бюллетени с восхвалением духа польских войск. При занятии французскими войсками городов Литовского княжества происходили торжественные встречи, взаимные уверения в верности и любви, провозглашение нового строя в занятой провинции, а затем все возбуждение быстро укладывалось. Результаты сбора пожертвований на Наполеоновскую армию были ничтожны. Когда княжна Радзивил пожертвовала 30 бочек муки, 2 бочки крупы, 10 волов и 12 баранов, об этом щедром пожертвовании кричали, как о чем-то небывалом. Все это было плохим пророчеством для Наполеона. 16 июля (н. ст.) он покинул Вильну и поспешил на север, а уже осенью того же года мародерство французских войск вызвало к ним во всем населении Литвы самую жгучую ненависть.
А. Погодин
Наполеон в русской избе (совр. рис.).
VI. Первые впечатления войны. Манифесты
Д. А. Жаринова
ойна 1812 г. начиналась при условиях, ставивших перед русским правительством ряд крупных затруднений. С одной стороны, в надвигавшейся войне немыслимо было обойтись без содействия общества; с другой — неудача двух предшествующих войн и непопулярный Тильзитский мир породили между правительством и обществом такое взаимное недоверие, которое, на первый взгляд, делало крайне трудным всякое соглашение между ними. Александр — по известному замечанию Вигеля — «разочаровался в своем народе», смотрел на него с досадливым презрением; дворянство в отдельных случаях не отказывалось от пожертвований на войну еще с конца 1811 года, но вместе с тем раздавался нередко ропот на новые налоги, измышляемые будто бы в тягость всему народу Сперанским и Румянцевым; налог объявлялся временным, но этому не хотели верить, «ибо, — говорит в Рыльске уездный стряпчий, — и прежде сего были таковые же налоги в прибавление податей, с уверением: единовременно, но вместо того ныне еще добавили». Еще больше недоверия к правительству в отзыве А. Я. Булгакова, относящемся к февралю 1812 г. «Целый город в унынии, — пишет Булгаков, — десятая часть наших доходов должна обращаться в казну… Подать сама не так бы была отяготительна: в несчастных обстоятельствах, в коих вся Европа находится, почти все государства платят правительствам своим десятину… но больно платить с уверением, что от помощи сей не последует польза… Нет упования в мерах правительства: не получится и отчета в их употреблении. Куда девались страшные пожертвования, в милицию сделанные? Это у нас еще живо в глазах»… В 1810 г. Ростопчин получил негласное поручение составить записку о состоянии Москвы. По описанию его выходит, что Россия не много, не мало, как накануне революции. «Трудное положение России, продолжительные войны, и паче всего пример французской революции производят в благонамеренных уныние, в глупых — равнодушие, а в прочих — вольнодумство». Дерзость в народе — «несуществующая»; того и гляди вспыхнет движение: «начало будет грабежи и убийство иностранных (против коих народ раздражен), а после бунт людей барских, смерть господ и разорение Москвы… Трудно найти в России половину Пожарского; целые сотни есть готовых идти по стопам Робеспьера и Сантера»… Подобная оценка общественного настроения мало помогала военным приготовлениям, которые, как витиевато выражается один современник, и «не изображали в себе сей душевной силы, какой должно было ожидать от российской нации, призванной на поле чести для свершения великого дела избавления Европы». Войны опасались и начало ее всеми силами оттягивали. В конце концов, несмотря на то, что о военных приготовлениях Наполеона было уже известно с осени 1811 года, переход французов через Неман застал русское правительство и общество почти врасплох; многие, и между ними канцлер Н. П. Румянцев, до последней минуты полагали, что войны не будет и что все кончится уступками с обеих сторон; дворянство в Москве спокойно занято разными ссорами в Английском клубе; свитский полковник Энгельсон, приехавший 24 июня в Пензу, всем рассказывал, что ничего еще не слыхать о разрыве с Наполеоном, что французский посол все еще находится в Петербурге и со многими бьется об заклад, что войны не бывать. Не была еще окончена война с Турцией: неужели найдут силы начать новую войну? «Россия и ее правительство, — замечает современник, — не прежде узнали свои настоящие средства, как уже после исполинской, кратковременной, бессмертной борьбы с Наполеоном»…
А. С. Шишков (Доу)
Известие о вступлении французов в Россию вызвало суматоху среди русского населения западных губерний. Жители торопливо собираются и укладываются, спасая семьи и имущество; не получая надлежащих распоряжений, чиновники не знают, как быть с казенным имуществом. «Отправив из Гродно гарнизонный баталион здешний и всех земских чиновников, — доносит атаман Платов Багратиону, — равно и казенное имущество с великим затруднением, потому что ничего не было здесь приготовлено, а некоторые даже и повелений об отправлении отсель не имели, кроме что о приготовлении к тому, но и сего не исполнили, я приказал им следовать на Щучин, Балицу, Новогрудок и далее к Минску». Слух о приближении французов к Витебску навел страх и ужас на всех мирных жителей. «Национальные россияне, — пишет современник Добрынин, — начали прежде всех высылать свое имение из домов и из лавок, куда кто мог, а потом и сами удалились. Чиновники, находившиеся в штатской службе, им последовали, а некоторые и упредили». Паника и беспорядок поддерживаются слухами о неимоверно громадных силах Наполеона, доходящих будто бы до миллиона, а равно и слухами о массе возмутителей, возбуждающих народ к бунту, к прекращению полевых работ и избиению помещиков. Слухи эти, по местам подтверждаемые и действительными фактами, проникают и в Москву. Иным уже мерещится пугачевщина: безопасности нет, «потому что, — пишет Поздеев, — и мужики по вкорененному Пугачевым и другими молодыми головами желанию ожидают какой-то вольности». Государя обвиняют в том, что он причиной близкой гибели России, потому что не хотел предупредить или избежать третьей войны с противником, который уже дважды побеждал его. Царствование Александра находят несчастным, поговаривают о свержении государя и возведении на престол Константина; есть и такие, которые превозносят добродетели императора Павла и сожалеют о времени его царствования. В Петербурге объявление войны, в свою очередь, привело к разнообразным толкам, и, вероятно, не все из них были благоприятны правительству, так как преданный Аракчееву И. А. Пукалов в письме от 20 июня позволяет себе только уклончиво говорить о них. Правительству приходилось считаться с этими проявлениями недовольства. Для успокоения общества давались преувеличенные сведения о русских силах; о многих происшествиях не появлялось никаких сообщений или они были уже черезчур кратки и неопределенны; несколько позже служили благодарственные молебны по случаю мнимых побед под Витебском и Смоленском. Все это мало помогало делу, а частью только обостряло недовольство. Без прямого и откровенного обращения к народу нельзя было восстановить и народного доверия.
