В Миндлин - Последний бой - он трудный самый
— Вижу. Это будет нелегко под огнем.
— Еще бы! Потому сам к тебе и приехал. — Смолин смотрит с сочувственной улыбкой. — Так вот, задача: прорваться к Ландвер-каналу и захватить мосты. — Он очерчивает мосты кружочками. — Вот этот, восточный, — Подсдамский, а вот этот — Бендлерский. Ясно?
— Понял: захватить мосты через канал.
— Это еще не все. Захватишь мосты — и вперед, на северный берег! Овладеть круглой площадью вот этой, Белле-аллиансе-плац. Она будет нашим плацдармом для наступления на правительственные кварталы — вот они. И на рейхстаг — вот он. По карте — объект сто пять. Я бы лично назвал его объектом один, как считаешь?
— Есть! Все понял. А дальше?
— Думаешь, этого мало для полка? — Смолин иронически улыбается. — Учти, последний оплот Гитлера! На их военном лексиконе этот район называется «оборонительный участок «Зет». Центр! Во как! Доволен задачей?
— Как всегда. А если немцы взорвут мосты?
— Тогда ты ничего не понял! Задача полка — не допустить взрыва! Без мостов канал форсировать тяжело: он хоть и неширок, но берега одеты в крутой бетон. Сам понимаешь...
— Понимаю! Мы этот канал уже один раз форсировали в районе Нейкельна. Тогда полк действовал с 57-й дивизией.
— Слыхал, слыхал. Тогда вы сделали это лихо. Надо повторить не хуже. Комдив 57-й там генерала получил. Командарм приказал представить к Герою, кто первым форсирует. Учти и готовь дырку на гимнастерке!
— Эти обещания мы знаем... Если бы все такие обещания выполняли, гимнастерки бы для наград не хватило!
Мы засмеялись.
— Ну хорошо. С этим вопросом ясно. Мосты должны захватить. Что нового можешь сообщить о противнике?
— Пока все та же танково-гренадерская дивизия СС «Нордланд» и отряды «Гитлерюгенд». В основном они оборону держат. А вот сегодня появилась новая самоходная бригада. Попадаются пехотинцы из гренадерской дивизии «Мюнхеберг». Не те гренадеры, что были когда-то, но воюют неплохо. Ну и много фольксштурма: отряды «Народных гренадеров».
— Фамилию командира «Нордланд» не установили?
— Знаем, бригаденфюрер СС Циглер.
— А «Мюнхеберг»? (98)
— Генерал-майор Муммерт.
— Выходит — оба командира в одинаковых званиях?
— Выходит. Да, вот еще, «гитлерюгендовцы» называют фамилию группенфюрера СС Прютцмана. Он, говорят, создает диверсионные отряды из молодежи.
— Ага! Это очень важно. Надо постараться взять пленных из отрядов Прютцмана.
— Есть! Разрешите выполнять приказ?
— Минутку. Потери в полку большие? Надо ли в чем помочь?
— Потерь много... А помощь всегда нужна — артиллерией.
— Ну, не буду задерживать. Все вопросы пусть решит твой начальник штаба с нашим штабом. Если надо, пусть обратятся ко мне, не прогоню.
— Еще вопрос, разрешите? Кто у немцев командует участком «Зет»?
— Данные разноречивые. Пленные называют и подполковника Зейферта и бригаденфюрера СС Монке. Это командир бригады «Лейбштандарт АГ». А тебе не все ли равно?
— Интересно знать противника!
— Через пару часов узнаешь. Ну, я поехал. Успеха полку и тебе! Смотри, чтобы остался живой. Погибать теперь запрещается!
* * *
В доме, где засели немецкие истребители танков, еще стучат автоматные очереди: там ведут бой автоматчики роты гвардии старшего лейтенанта Степина. В окне, что против моего наблюдательного пункта, зарницами поблескивают осколки стекла. Не так-то просто было нашим автоматчикам прочесать и очистить лабиринт полуразрушенных служебных помещений, квартир, коридоров: враг мог спрятаться всюду, искать его в этом хаосе было опасно и трудно. Смерть подстерегала наших людей на каждом шагу. Но не прочешешь дом — стукнет тебя «фауст» в спину. Таких случаев немало.
Там в доме идет невидимый бой за каждую комнату, коридор, этаж. Охота друг за другом. Вдруг вижу, что из оконного проема третьего этажа, взмахнув руками, с воплем вываливается человек во вражеской форме. Летит вниз головой, звенит, ударяясь о выступы стены, его каска... «Фаустник» шмякнулся возле нашего поврежденного танка, на мостовой застыло бесформенное серое пятно...
И сразу же из-за болтающейся оконной шторы появилась голова нашего солдата. Он посмотрел вниз на распластанное тело врага и, смачно сплюнув, снова исчез в провале комнаты.
Повседневная и обычная солдатская работа, поединок, в котором наш солдат победил, и снова ему спешить к товарищам, в бой, к следующей встрече с противником.
Но бой незаметно стихает...
Стены домов обвалились. За одной из них ярко горит самоходка «Артштурм». На ее носовой броне пламя высвечивает знаки «СС» и номер. Среди убитых черномундирных врагов светлыми пятнами выделяются бушлаты наших бойцов, павших в этом бою.
Автоматчики Степина измотаны до предела. Кое-кто уже отдыхает, положив на камни оружие.
У подбитой машины санинструктор перевязывает раненого танкиста. Рукава санинструктора закатаны, и кровь течет по его руке.
Прислонившись к корме танка, жадно пьет воду из бачка командир орудия старшина Быватов. Голова откинута, губы ловят серебристую струйку, вода стекает на грудь. На грязном усталом лице старшины счастливая улыбка.
Люди разные, но в них проявляется нечто общее, похожее. Оно вспыхивает в глазах, оно в порывистости движений, в общем стремлении вперед, к рейхстагу! К Победе!
На улице еще рвутся снаряды и мины, но бойцы как будто уже не обращают на них внимания. В этом бою одержали верх! А что будет дальше... На войне солдат не заглядывает далеко вперед. (99)
Позже, на отдыхе, уцелевшие будут с юмором вспоминать разные эпизоды боя.
Так уж устроен человек на войне: выполнил свою маленькую боевую задачу и — счастлив! Словно славой, гордится своей удачей, она хмельным теплом разливается по жилам. И он жив! Он выжил в бою.
Но вокруг тела погибших товарищей.
* * *
Начиная от Зееловских высот и до Берлина мы пользовались топографическими картами масштаба 1:100 000, или, как их называли — «сотками». В сантиметре такой карты — километр местности. Это была наиболее распространенная, достаточно точная и относительно компактная карта. По ней штурмовали и пригороды Берлина: Уленхорст, Карлсхорст, Шеневейде, Кепеник.
Но, когда полк форсировал Шпрее и ворвался в пределы Большого Берлина, топография местности резко изменилась. Мы очутились в непривычной обстановке на улицах, застроенных большими домами, с обилием переулков, площадей, каналов, трамвайных линий, скверов, парков и разветвленной сетью подземных коммуникаций и метро.
Тут уже пришлось вести бои за отдельные объекты. Привычные нам полевые карты — «сотки» не годились. Теперь нам выдали подробный планкарту города масштаба 1:25 000. То есть в одном сантиметре плана — 250 метров местности. Наиболее важные объекты были пронумерованы, в частности дома и кварталы, в которых размещались основные государственные, партийные заведения и учреждения и военно-промышленные сооружения.
Почти в геометрическом центре плана был обозначен рейхстаг — символ германского «рейха», он же «объект 105». К нему устремились все острия оперативных и тактических стрел, обозначавших боевые задачи полков и дивизий.
Берлин был полностью окружен, фронт наступления армий Первого Белорусского фронта представлял почти правильную окружность.
Каждая атака сжимала круг, укорачивала эту окружность.
Для полка направление наступления при штурме города было на северо-запад: от Шеневейде и Нейкельна — на Тиргартен. Правее нас наступали соединения 5-й ударной армии. Их стрелы были нацелены с востока на запад. Стрелы других армий смотрели соответственно на юг, на восток, на север. Все равно конечная цель для всех — это «объект 105».
На плане города фигурный силуэтик рейхстага в излучине Шпрее был перекрещен двумя фиолетовыми линиями. Это означало, что здание разрушено.
Согласно правилам скрытого управления войсками (СУВ) наши карты были закодированы по квадратам и код менялся периодически. Вышестоящие штабы следили, чтобы правила СУВ строго выполнялись, особенно в радиопереговорах. Но при штурме Берлина название рейхстага никто не кодировал; даже по радио и телефону все с особым удовольствием и смаком говорили открыто: «Ре-йх-с-та-г!», вкладывая в это сугубо германское слово все пережитое за войну.
Да и зачем уже было секретить?! От кого?..
Нетерпение солдат росло, боевой азарт разгорался.
Нервы наши напряглись до предела, как будто от рубчатых танковых гусениц вращение передавалось прямо в мозг и оно закручивало там невидимый механизм. В голове как будто звенела какая-то струна, и в резонанс ее колебаниям резкая колющая боль отдавала в глаза, ломила затылок...
С каждым метром продвижения к центру звуки боя становились сильнее и ниже. Казалось, гудел огромный барабан. Лица людей обострились и отвердели, я видел крепко сжатые челюсти, ямы запавших щек, бугристо-угловатые желваки, резкие и грубые морщины.
