Юрий Щекочихин - Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов
— Но ведь шли же деньги и из Арабских Эмиратов, и из Саудовской Аравии. Тогда кому же шли эти деньги? Мифическим отрядам?
— Отвечу. В каждой войне есть жертвы и те, кто на ней наживается. Не исключаю, что эти деньги списывались некими арабскими фондами якобы на чеченскую войну. Не исключаю этого. Но сами смотрите, когда весь мир восстал против терроризма, когда перекрываются все международные финансовые потоки, сопротивление в Чечне не ослабло! Никогда оно не держалось на чужих деньгах! Точно так же никогда оружие и боеприпасы не перебрасывались к нам (как любят говорить в Москве) через Кавказский хребет.
— Но я сам видел новейшее российское вооружение, которое оказывалось в руках боевиков! Российская армия такого не имела!
— Все это вооружение куплено в Чечне.
— У кого?
— У российских военных. Это делалось элементарно. За деньги. Почему не сказалась всемирная борьба с международным терроризмом на ситуации в Чечне? Пока есть временная администрация, у бойцов сопротивления будут деньги, пока остаются федералы — всегда будет оружие и боеприпасы. Сегодня какая схема работает? Нет в Чечне ни одного чиновника, ни одного руководителя предприятия, который не содержал бы какую-либо группу боевиков. Нет ни одного министра, который бы кого-то не поддерживал из бойцов сопротивления.
— Сегодня? Это правда?
— Почему я вам об этом говорю? Кто — нибудь был бы на моем месте — он бы промолчал. И сегодняшняя администрация, и российские генералы заинтересованы в этой войне. Но мы же говорим о мире…
Вот таким был наш неспешный разговор с Ахмедом Закаевым. Вечерело, и уже тени упали на вершины гор, так похожих на чеченские…
Все то же, да не то…
Предвижу, предвижу гневные упреки: какой смысл спрашивать? какой смысл слушать? какой смысл верить?
С тревогой и печалью наблюдаю за тем, что в нашем обществе все больше и больше поощряется ЕДИНОПОСЛУШАНИЕ, ЕДИНОСЛОВИЕ и ЕДИНОМЫСЛИЕ.
И потому мы говорили с Ахмедом Закаевым не только о том, что сейчас происходит в Чечне и как ей вернуть мир с Россией. Нет, мне кажется, и о другом: что это со всеми нами происходит — с тем поколением, кто в это, НАШЕ время, пришел из ТОГО, прошлого, но тоже НАШЕГО времени.
Мы еще можем говорить между собой. Те, кто идут за нами, боюсь, сумеют разглядеть друг друга уже только через прицел автомата.
Говорю не только о чеченцах.
По данным, которыми я располагаю и от наших военных, и от чеченских политиков, за две войны через Чечню прошли около одного миллиона российских ребят, со всех наших земель от Москвы до самых до окраин. Одни были здесь по месяцу, другие — по году. Третьи остались там навсегда.
Наша встреча проходила в крошечном альпийском городке, специально придуманном для туристов: с двумя улочками, семью маленькими, семейными гостиницами и фуникулером.
По склонам бродило стадо коров, позвякивая колокольчиками, и когда появился Иван Рыбкин (а он приехал позже, чем мы), я, вспомнив его знаменитую избирательную кампанию: «Голосуйте за Ивана», сказал: «Иван — это не коровы, это твои избиратели».
Но Иван приехал не один, а в сопровождении некоего зама Березовского (Гейфельд или Гейфрих), который неожиданно тоже сел за длинный стол, где уже день — до приезда Рыбкина — мы обсуждали, как же прекратить эту бессмысленную бойню. Не только сел, но и начал говорить, ссылаясь на Бориса Абрамовича.
— Так. Стоп. По-моему, вас сюда никто не звал, и мнение ваше, а также Бориса Абрамовича, здесь никого не интересует, — прервал я его.
Он продолжал говорить.
Тогда мягкий и интеллигентный Тим Гульдеман с недипломатичной резкостью сказал:
— Мы прерываем наше заседание до тех пор, пока вы не уйдете отсюда…
Мы выгоняли этого Гейфельда (или Гейфриха) раза четыре: и Гульдеман, и Хасбулатов, и я, но он нагло рвался назад. Все-таки одного Березовский добился: он научился клонировать подобных себе.
Потом, уже в Москве, мы долго смеялись над тем, что этот Гейфельд (или Гейфрих) рассказывал по радио «Свобода» о том, как он вел от имени Березовского переговоры с представителями Масхадова.
Еще од на деталь.
Ахмед Закаев сказал мне, что они с Казанцевым пришли к соглашению на 99 процентов. Повторяю, в варианте, который был предложен Масхадовым, во-первых, не шла речь об отделении Чечни от России, во-вторых, предлагалось прямое президентское правление, в-третьих, в новом правительстве Чечни не должно было быть места ни тем, кто участвовал в боевых действиях, ни тем, кто был замешан в коррупции.
Разумеется, мне и в голову не могло прийти, что после событий в театре на Дубровке, где шел мюзикл «Норд-Ост», именно Закаева объявят главным террористом.
Когда я читал обвинительное заключение Генпрокуратуры, переданное сначала в Копенгаген, затем в Лондон для экстрадиции Закаева в Россию, я не мог понять: почему он оказался главным террористом? Был полевым командиром на первой чеченской войне? Но была же думская амнистия! Его никак не могут найти в течение десяти лет? За эти годы он пять раз виделся с Ельциным, семь раз — с Черномырдиным, да и с Казанцевым — только что, год назад!
Я вспоминаю и вспоминаю его слова: «Мы последние, с кем можно еще говорить».
Последние — те, кто вырос и получил образование еще в СССР.
Дальше — придут «отморозки».
И они уже пришли.
«Я ехал ТУДА по еще почти ничего не знающей вечерней Москве…
На Пролетарском проспекте — там, где мне надо было повернуть на улицу Мельникова, — дорога была перегорожена двумя машинами с мигалками, возле которых стояли четверо похожих, как братья, гаишников.
— Туда нельзя, там заминировано, — сказал мне один из них, печально провожая взглядом мчащийся мимо бесхозный автомобильный поток.
— Где заминировано? Где?
— Да везде… — протянул он руку в какое-то далекое московское пространство.
…Еще не было десяти, когда мне позвонил Сан Саныч Чикунов, мой старый друг еще с первой чеченской войны. В тот вечер он был оперативным дежурным по Центральному федеральному округу. Сначала я не поверил: что? на спектакле? террористы? заложники? целый зал?
Нет, я верил, но хотелось отказаться верить.
— Там, в зале, на спектакле — наш офицер… У него мобильный… Он только что сообщил…
В оперативном штабе царила, как всегда в таких случаях, неразбериха и суета. Начальства было заметно больше, чем подчиненных и исполнителей. Какие-то сановные зеваки, боящиеся пропустить момент славы (а вдруг Путин приедет?). И целая толпа лиц, просто подпирающих стены.
Наконец, нашел Сергея, генерала из ФСБ. Его подчиненный связался по мобильному с офицером, пришедшим на шоу и оказавшимся в нужное время в нужном месте. Именно от него в оперативном штабе впервые узнали те подробности, которые позволили увидеть эту жуткую картинку: сколько террористов? их вооружение? их приметы? их расположение? И, наконец, главное: заминировано, на самом деле заминировано! И про тот страшный грушевидный заряд (как профессионал, он даже определил его примерную мощность), который был оставлен в центре зрительного зала.
— Спасибо вам большое, вы нам здорово помогли, — сказал мне Сергей.
— Я-то при чем? Этому парню скажите спасибо, когда все это закончится…
(Не называю его имя и фамилию — не могу без его ведома. А найти его в ту субботу: где он? что с ним? жив? в списках 68? — не сумел, как ни старался.)
До субботнего рассвета никто не знал, чем же все это кончится. Даже Владимир Абдуалиевич Васильев, зам министра МВД (вот еще пример человека, оказавшегося в нужное время в нужном месте), честно признался утром того дня, что, начиная операцию, никто не был уверен в том, как она закончится, сколько людей погибнет — десятки? сотни? тысяча?
Мы еще долго, очень долго будем заниматься разбором этого жуткого московского полета. Мертвых похоронят, живых наградят, как обычно бывает у нас, не только тех, кого надо, но и других, подпиравших стены в предчувствии мимолетного взгляда президента.
Но вспомним ли мы мины, заложенные давно, а взорвавшиеся только в эти страшные октябрьские дни? Пройдем ли с миноискателем по будущему?
Эйфория победы затмит память о погибших. Рейтинги популярности разнокалиберных политиков, выплясывавших на трагическом пятачке на Дубровке, перевесят их же собственные сумасшедшие ошибки. И война окажется самым светлым путем к миру и благоденствию в России.
Забудутся, забудутся вопросы, которые задавали мы сами себе в эти страшные дни.
И главные: почему президент в эти дни так и не обратился к нации? Что, «Курск» снова затонул? И почему спецслужбы могут провести операцию по освобождению заложников, которую их западные коллеги (по крайней мере, те, с кем я говорил) считают высокопрофессиональной, но никогда не могут просчитать, а где же у нас еще вспыхнет? И что делать с юным поколением чеченских парней, которые ничего не видели в своей жизни, кроме войны, бомб — над головой, мин — из-под ног, гибели своих близких и жизни сквозь прицел автомата? Им что — погибнуть или жить с нами в одной стране? И, наконец, исчезнет или дойдет до большой крови та волна ненависти против всех «черных», которая сейчас — особенно сейчас, после этих октябрьских дней, затмила разум многих моих соотечественников, в том числе и занимающих немалые посты?
