Никто не выVOZит эту жизнь - Герман Умаралиевич Садулаев

году. А вот тотем русских, российских, до сей поры – унаследованный от советских времён дедушка Ленин. Украинцы сносят Ленина и ставят Святослава. Хотя чаще Бандеру. Но Бандера – тотем западенцев. Надо понимать, что нацисты «Азова» – не западенцы и не всегда бандеровцы. Они с Восточной Украины. Из Мариуполя и Донбасса. Есть из России, русские. И даже евреи из Израиля. В детстве князь Святослав был моим светлым кумиром. Строки летописи о нём я учил наизусть. Ненавидел подлых римлян и жестоких печенегов. Радовался унижению хазар. Все походы и сражения помнил назубок. И то, что он ел в походе конину, а спал, положивши под голову седло. У меня не было ни конины, ни седла, но я мечтал совершать аскезы и сражаться, как он. Сейчас же я вижу другого Святослава, несчастного мальчика, полного незакрытых гештальтов и детских травм. Его родную мать отняли от него и убили, вероятно, когда ему был год или два, самое большее – три, сразу после смерти отца, если Хельга боялась убивать её, пока Ингвар был жив. Мачеха, убившая и отца его, и мать, его самого никогда не любила, а только использовала как формальный повод сидеть на троне – так ведь до неё и Хельги Вещий сидел при малолетнем Ингваре Старом. Он был несчастен и болен. Он не вывозил эту жизнь. Его вёл танатос, саморазрушение. Он искал смерти. Потому и отправлял врагам эсэмэску: «Иду на вы». Потому и пошёл на Рим, когда идти на Рим было чистым самоубийством. Потому и Свенельда отправил с большой дружиной в Киев, а сам с малой дружиной, смертниками, пошёл Днепром, где встретил смерть на порогах и наконец упокоился. Бедный несчастный больной ублюдок. Конченый психопат. Может быть, ему помогла бы гештальттерапия. Может, химия. Но это не точно. Его поклонникам из «Азова» может помочь только пуля в мозг. Но кто я сам такой? Почему меня влекут война и смерть? Почему я раз за разом выбираю в жизни путь, где с наибольшей вероятностью достигну саморазрушения? Почему отпускаю Свенельда с большой дружиной в обход, а сам плыву на пороги? Разве мне недодали любви? Разве меня не любили мои бедные папа и мама? Разве женщины не любили меня? Каждая из пяти моих жён. Разве я сам не бежал от любви? Даже Василиса меня любила. Слишком много любви. Но я. Я не умел любить. А теперь поздно. Всё слишком поздно. Скоро мой последний развод. И Херсон отдан врагу. И Василиса замужем. И республиканцы победили. И пусть всё это кончится. Днепр передо мной, пороги, иду на вы, мёртвые сраму не имут. Скоро царь печенегов сделает из моего черепа походный котелок. И там, где варились мои мысли, будет вариться тушёнка из армейского сухпайка. Вот и вся арка героя.

Летом 2022 года я путешествовал из Херсона в Луганск. На штабной машине мы выехали из Херсона и погнали к Армянску. За рулём был Немец. Это позывной. Позывные часто так делаются. Француз, Араб, Испанец, Чечен, Серб, Абхаз. Не обязательно носитель имеет прямое отношение. Но иногда да. Немец был с Дона. Иногда ещё берут города – я знал двух Ташкентов. Требование простое: чтобы слово было понятное, разборчивое при связи по рации. Немец ходил в разгрузке с гранатами, с АК на ремне, пистолетом ТТ в кобуре. При этом не состоял ни в каком подразделении и нигде не служил. У него было удостоверение полковника НМ ДНР и номер телефона одного генерала ФСБ РФ, этого было достаточно. Он руководил гуманитарным штабом. Я шатался с ним как не пришей кобыле хвост. На блокпостах Немец не тормозил, поднимал только ладонь, и солдатики поднимали руку в ответ. Они были редкими, блокпосты, а вся область была пустынной, не насыщенной ни войсками, ни Росгвардией. Вялый фронт был далеко, не слышна была даже артиллерия. Немец говорил: «Не хочу вот так. Дадут мне роту резервистов. Скажут – воюй. Ни техники, ни амуниции. Взялся за гуж, так за родину, п#зд&й, помирай. Вон там у хохла опорник, штурмуй. Или встань здесь и собирай мины на голову. Нет, в п#зд& такую войну. Навоевался. Хочу свой батальон собрать, чтобы нормально вооружить, подготовить и выполнять адекватные задачи. Мне же за каждого придурка солдата перед Богом на Страшном суде отвечать. „Какого х&я, – спросит меня Иисус Христос, – ты, Немец, на штурме опорника роту свою положил? Думаешь, пох&й, новых намобилизуют? А пожалуй-ка, сука, в вечное пламя“. И что я ему скажу? Смежники подвели? Иисус скажет: „Так вот же они. Вот твой сосед справа, вот сосед слева. В соседних котлах варятся. А ты за себя отвечай“». «Я сделаю свой батальон, тогда и пойду воевать», – говорил Немец. Он сделал свой батальон и теперь стоит на Кременной. Вчера располагу накрыло «хаймарсом». Но никого не убило. Немец – везунчик. По дороге мы заехали в лагерь мотострелков. Ну, как по дороге? Сделали крюк километров в пятнадцать. Немец вовремя свалил, ещё в августе, сделал свой батальон и отправился на северный фронт. Как знал. А тогда мы ехали вдоль полей. Вдоль полей ехали, помню. А что было в тех полях? Были ли они распаханы или засеяны? Что-нибудь там зеленело или колосилось? Не помню. Был месяц июнь, да, кажется, был месяц июнь. Должно было, наверное, что-то там такое зеленеть, да? Но я не помню. Не помню, во что были одеты поля Херсонщины. Может, и не было ничего? Может, мне всё приснилось, привиделось? Как Василиса. После, помню, ехал на Кременную, и тоже были поля. Другие поля, северные. Вот эти поля помню. Они стояли неубранные. Это был октябрь, а поля не убрали, не скосили, не сжали. И вот это оно стояло такое на полях. Пшеница? Рожь? Овёс? Сухостой не очень высоких злаков. И поля были не золотые, нет. Они были такие серые. Мокро-серые. Наверное, потому, что их вовремя не убрали и злаки начали загнивать на корню. Человек не убрал посеянные им злаки. Не до злаков было, слишком много зла: танки, артиллерия. Словно корову не подоили, и она мычит, больно ей. Телёнка отняли, а сами не доят, молоко скисает в вымени, портится, корова болеет. Вот, думаю, как так? А если бы не было человека? Ладно, корова, а трава как бы росла? Вспоминаю: профессор Летин в вечной мерзлоте построил реконструкцию мамонтовой степи, где злаки были в человечий рост. А не пропадали они, не сгнивали, потому что их ели, круглый