Николай Лузан - Между молотом и наковальней
Фрегат терял управление и, уже неподвластный руке рулевого, становился игрушкой волн. Они с торжествующим ревом обрушивались на него и, сметая все на своем пути, прокатывались по палубе. Гедлач едва успел глотнуть воздуха, как новый вал накрыл его с головой и, подхватив, перебросил через шлюпку. Веревка, привязанная к поясу, лопнула, и он взлетел над палубой. В последний момент правой рукой успел ухватиться за канат, а левая, не выдержав напряжения, разжалась.
— Ал-ха-аз! — дикий вскрик вырвался из груди Гедлача. Его мальчик, его Алхазик стал добычей волн. Дальше он делал все, как во сне, вцепившись в канат, с немым упорством продолжал бороться с морем. Оно, не насытившись, требовало себе все новых и новых жертв. Под ударами волн тяжелогруженое судно все глубже погружалось в воду. По команде Сулеймана лишний груз полетел за борт, когда и это не помогло, аскеры набросились на горцев. Спасая свою жизнь, они лишали ее других. Сабли и ятаганы безжалостно рубили по рукам, отчаянно цеплявшимся за канаты, шлюпки и борта фрегата.
Всю ночь шла эта схватка не на жизнь, а на смерть людей с людьми и с самим морем. Закончилась она с рассветом. Свирепый шторм стих так же внезапно, как начался. Море еще продолжало злобно урчать и пенистыми языками пытаться слизнуть с палубы фрегата очередную жертву. Она напоминала жестокое поле боя, устеленное обломками мачт, обрывками парусов и канатов. Среди них вперемешку лежали бездыханные и едва подававшие признаки жизни тела матросов, аскеров и горцев.
— Земля! Земля! — Слабый крик вернул их к жизни.
На горизонте, медленно вырастая из моря, появилась серая полоска земли. Сулейман оживился, и, подчиняясь его командам, матросы, цепляясь за обрывки канатов, забрались на реи и начали натягивать то, что осталось от парусов. Фрегат, как подраненная утка, вихляя из стороны в сторону и постанывая под ударами волн, медленно вползал в бухту Самсуна. Суета команды и запах дыма, доносившийся с суши, подняли на ноги тех горцев, кто еще мог двигаться. Дотащившись до борта, они истосковавшимися глазами всматривались в берега.
Из сиреневой дымки выплыла бесплодная, покрытая скудным кустарником земля. Серая, изрезанная оврагами, она напоминала лицо больного старика. Вдали гнилыми, почерневшими «зубами» проглядывали низкорослые «лысые» горы. У пристани, сбившись, словно стая диких гусей, теснились рыбацкие шхуны и лодки. У крепости, нависавшей орлиным гнездом над входом в бухту, стояли на якорях два трехтрубных военных корабля. От всего этого изболевшиеся сердца горцев снова сжала смертельная тоска.
Новая команда капитана Сулеймана заставила их встрепенуться. Поврежденные рули работали плохо, фрегат с трудом разминулся с болтавшимся на рейде, потрепанным штормом парусником. Он напоминал корабль-призрак. На капитанском мостике никого не было. Обрывки парусов обвисли тряпками, и никто не спешил их менять. На палубе тут и там валялись груды мусора, среди них в лохмотьях копошились какие-то существа. На уцелевшей грот-мачте зловеще реял черный флаг с красной кляксой посередине.
«Холера!» — кем-то произнесенное слово пошло гулять среди горцев. Еще один корабль с махаджирами стал на «мертвый якорь» в бухте Самсуна. Гедлач, Амра, Шезина, Астамур— кузнец остановившимися взглядами смотрели на парусник— призрак, приземистые домишки, разбросанные тут и там по берегу, и на их глаза наворачивались горькие слезы. Сотни километров разделили их с родиной. И вряд ли кто из них мог предположить, что только через сто с лишним лет их потомкам суждено будет увидеть берега родной Абхазии. Черное море равнодушно плескалось волной о борт корабля…
Могучий морской вал обрушился на баржу и, злобно шипя, прокатился по палубе. Спасаясь от него, десантники хватались за все, что попадалось под руку, и ждали решения командиров: командира десантного отряда Заура Зарандиа, командира гудаутского дивизиона катеров Александра Воинского и командира баржи Султана Гицбы.
Сухощавая и ладно скроенная фигура Зарандиа, казалось, слилась с капитанским мостиком и не поддавалась напору ветра и воды.
— Вот невезуха! — в сердцах воскликнул он. И попытался докричаться сквозь рев моря и свист ветра до Воинского: — Саны-ыч! Что, поворачиваем обратно?
— Подожди, командир, не все еще по-те-ря-но! — откликнулся тот.
— О чем ты говори-и-шь?! Я половину бойцов утоплю!
— Подожди хоронить! Я сам выброшусь на берег!
— Что-о?! С ума сошел?! — оторопел Зарандиа.
— Саныч, рискованно! Можем на скальник наскочить! — предостерег Гицба.
— Прорвемся! Война — все время риск! — стоял на своем Воинский.
— Все так, но…
— Никаких «но», Султан! Давай всех на корму! Поднимем нос, и.
— Я понял, Саныч! А потом на отливе снимемся с берега! — оценил этот маневр он.
— Тогда вперед! — распорядился Воинский и, наклонившись к переговорному устройству, во всю силу легких позвал: — Король, сюда!
Не прошло и минуты, как из машинного отделения на капитанский мостик поднялась долговязая фигура. На черном от сажи лице Жени Сангулиа сверкали одни белки глаз и белоснежные крепкие зубы, под которыми запросто разлетался грецкий орех. Даже здесь, где все кувыркалось вверх дном, бывший «король» студенческого джаз-банда не потерял былого лоска. В сшитой будто с иголочки форме и каким-то чудом сохранивших блеск башмаках он смотрелся как лондонский денди, которому не хватало лишь бабочки и саксофона.
— Король, как дизеля? — обратился к нему Воинский.
— На пределе! Пре-де-ле, — пытался тот перекричать вой ветра и рокот волн.
— Придется добави-и-ть!
— Куда больше?
— Надо, Женя!
— Саныч, ты что, на небо захотел?
— Я сказал — самый полный! Выбрасываемся на берег! — отрезал Воинский.
— А потом что?! — оторопел Сангулиа.
— Потом суп с котом! Чего стоишь? Бегом в машинное, Король!
Тому ничего другого не оставалось, как только пожать плечами и исполнить приказ. Воинский не привык дважды повторять, тем более что до берега было рукой подать. Глотнув свежего воздуха, Евгений скатился по трапу и нырнул в сизую пелену машинного отделения. В ней размытыми силуэтами, как белки в колесе, метались перед дизелем два «черта-механика» и не спускали глаз с манометров. За запотевшими стеклами едва виднелись трясущиеся, будто в лихорадке, стрелки.
Сангулиа склонился к плечу старшего механика и прокричал:
— Петя, надо прибавить еще!
— Что-о?!
— При-ба-вить!
— Король, ты е…ся?!
— Я — нет! Это Саныч приказал!
— Кто-о?!
— Са-ныч!
— А… Тогда другое дело.
— Будем выбрасываться на берег! — пояснил Сангулиа.
— С Санычем — хоть к черту на рога! — отмахнулся Петр, и его рука решительно легла на рычаг.
Дизель, и без того работавший на пределе, казалось, вот— вот пойдет вразнос. Гребной винт яростно рубил клокочущую воду, косматые волны, злобно шипя, набрасывались на палубу и капитанский мостик, но, подвластная железной воле Воинского, баржа с десантниками и снаряжением пробивалась через буруны к берегу. Сам он, казалось, слился с ней и, как к живому существу, прислушивался к работе дизеля, напрягал зрение и всматривался в берег, чтобы поймать тот только ему одному известный момент и завершить отчаянно рискованный маневр.
Справа и слева по борту, выполняя приказ и веря в своего капитана, вели катера и баржи навстречу судьбе и неизвестности другие экипажи. Воинский ловил каждый звук и мысленно молил только об одном: чтобы, не дай бог, не напороться на скальник, тогда всем расчетам и самой операции пришел бы конец. Скрип днища по песку, прорезавшийся сквозь шум прибоя, прозвучал для него самой желанной музыкой.
— Саныч, ну ты… — больше у Зарандиа не нашлось слов, и, не дожидаясь полной остановки, он приказал: — Ребята, вперед!
Десантники, подхватив оружие, ринулись на нос баржи. Воинский опустошенным взглядом смотрел перед собой и не видел, как бойцы, словно горох, посыпались с бортов на берег и, разворачиваясь в цепь, тут же занимали круговую оборону. Его ноги дрожали мелкой дрожью, на спине выступил холодный пот, а руки, будто приклеенные, не могли отпустить поручни капитанского мостика. Встрепенулся он, когда пальцы Сангулиа легли на побелевший от напряжения кулак.
— Саныч, еще один такой стресс — и я точно не доживу до свадьбы, — ворчливо произнес Евгений.
Воинский наконец смог перевести дыхание и с вымученной улыбкой произнес:
— И слава богу, хоть на одну несчастную будет меньше.
— Так ты специально хотел меня угробить?!
— Тебя угробишь! Еще Кощея переживешь.
— Не знаю, как с Кощеем, но если так дальше будешь кормить, то мумией точно стану.
— Слушай, Король, а кроме закуски о чем-то другом ты можешь говорить?
