Илья Афроимов - Город, где стреляли дома
Чадила коптилка. Яков Андреевич работал, не замечая ни сырости, ни холода.
Почти каждый день приходили к Якову Андреевичу подпольщики. Они приносили разведывательные данные, добытые в городе, забирали листовки. Чаще других прибегал Коля Горелов, живой, как искорка. Анастасия Антоновна доставала из домашних тайников лакомые кусочки, припасенные для него. Своих детей у Степановых не было, перед самой войной хотели было усыновить Колю-детдомовца, но он жил тогда на квартире у Семина — друга Якова Андреевича. Узнав об этом намерении, Семин возмутился:
— Я вам покажу, как переманивать чужих детей!
Старые друзья даже поссорились на этой почве.
— У меня три отца, — хвалился Коля, — дядя Яша, дядя Сережа и Дмитрий Ефимович Кравцов.
Секретарь горкома действительно принимал самое живое участие в его судьбе. Устроил на работу, написал рекомендацию в комсомол. Было за что и его считать отцом.
Теперь Коля целыми днями шнырял возле немецких штабов, складов, собирал и приносил Степановым ценные сведения.
Через каждые три-четыре дня, взяв для вида узелок, Анастасия Антоновна присоединялась к горожанам, которые шли в деревни менять вещи на хлеб и картошку. Доходила с ними до железнодорожной будки возле Стеклянной Радицы, незаметно отставала и повертывала в лесок. Здесь под огромным дубом находила прикрытую мхом ржавую банку, доставала из узелка запечатанные пробками пузырьки с донесениями, аккуратно укладывала их в тайник.
Руководитель подпольной группы Я. А. Степанов.
В этом доме (улица Третьего июля, 12) жил один из руководителей брянских подпольщиков Яков Андреевич Степанов.
Возвратившись домой, она трясла узелком и горько жаловалась соседям:
— Совсем обнаглели деревенские куркули. За новый Яшин костюм полпуда картошки давали. Подумать только!
А мужу строго выговаривала:
— Никому не нужны твои склянки. Не берут их. Только версты меряю впустую.
Яков Андреевич растирал посиневшие от холода руки жены и успокаивающе говорил:
— Ты же знаешь, Настя, сам Кравцов тайник установил. Не могут же они просто-напросто забыть про это?
Анастасия Антоновна смягчалась и продолжала носить сведения в тайник.
Однажды она пошла на базар и быстро вернулась без покупок. Дрожа всем телом, опустилась на стул.
— Что с тобой, Настя? — встревожился Яков Андреевич.
Она глянула на него застывшими от ужаса глазами:
— Яков… обещай мне… не делать… ничего такого… Ведь нас повесят…
— Да скажи, что случилось? — допытывался он.
— Он висит… На базаре. Распухший, залитый кровью.
— Кто? — закричал, холодея, Яков Андреевич, думая о Коле.
— Не знаю. На груди у него дощечка: «За связь с партизанами».
Рука Якова Андреевича мягко скользила по вздрагивающим плечам жены.
— Но ты же знаешь, Настя… мы не можем иначе…
— Но другие могут! Живут!
— Это не жизнь. Если мы смиримся, нас убьет совесть. А это хуже петли.
— Наверно, ты прав, Яков, — помолчав, согласилась Анастасия Антоновна. — Но тот мертвый… Он такой страшный. Я не могла на него смотреть, я все думала о тебе.
Яков Андреевич крепко прижал к себе жену.
— Мертвых не боятся, Настя, за них надо мстить… Крепись. Ведь ты у меня… — Он долго подыскивал нужное слово. — Ведь ты у меня — боец, фронтовик.
Он подметил точно. Линия фронта проходила и по улице третьего июля. Здесь, в доме №12, жили и сражались с врагами супруги Степановы.
В конце октября Анастасия Антоновна, вернувшись из Стеклянной Радицы, с порога бросила в руки мужа узелок и счастливо проговорила:
— Слава богу, Яков, забрали партизаны всю нашу аптеку. До единого пузырька. Теперь начнут немцев лечить…
Глава вторая
Длинный день
Низкое, затянутое тучами небо нудно сеяло дождь. Горстка партизан жалась к костру. С толстой корявой треноги свисал прокопченный котел. Все молчали, ждали, когда закипит вода.
Валя Сафронова и Ольга Соболь укрылись одной плащ-палаткой.
— Чем же сегодня накормят? — протянула Ольга как-то по-детски, думая совсем не об этом.
— Меню прежнее… — Валя подбросила в костер несколько сырых поленьев. — На первое — паровая конина, на второе — чай с шиповником и дымом, — пошутила она.
Чуть в стороне, на поляне, поджав под себя ноги, сидели Кравцов и Дука. Рядом с ними колдовал над рацией Сергей Шолохов.
Несколько дней назад Кравцов и Дука отыскали стеклянно-радицкий тайник. Целый час они разбивали пузырьки, извлекая донесения подпольщиков. Дука прочел:
«Строится узкоколейка и мост через реку Десну». «Зачем бы это?» — И сам же ответил; «Разобранные самолеты будут возить со станции в аэропорт и там собирать. Понятно». — Он отложил бумажку в сторону.
«На станции Брянск‑II разгружены два состава, около семидесяти автомашин отправлены в Орел…» — зачитал Кравцов и добавил:
— А вот это что значит, не совсем понятно…
«У Володарского поселка, со стороны леса, копают ямы для дзотов», — прочитал Дука, — «Ясно. От нас отгораживаются».
Кравцов подошел к радисту с пачкой донесений. — Работенки тебе, Сережа, прибавилось.
Каждый день радист передавал по рации 300—500 групп. Но из штаба партизанского движения приходила телеграмма за телеграммой:
«Командиру БГПО (что означало: Брянского городского партизанского отряда) тов. Кравцову.
Получаемая от вас разведывательная информация чрезвычайно важна. Усильте агентурную разведку. Если нужен еще радист — вышлем».
«Связь через тайник… надежная, но этого мало, — задумался Кравцов. — Пора двинуть в город из отряда разведчиков. А радиста пусть присылают, не помешает».
Кравцов долго обсуждал с Дукой, кого послать в первую разведку. Выбор пал на Валю Сафронову и Ивана Никулина, низенького конопатого партизана. Их пригласили на беседу.
— В город пойти не побоитесь? — после некоторого молчания спросил Кравцов в упор.
— Не побоюсь, — твердо ответила Валя.
— Будем говорить откровенно. Дело может кончиться и виселицей.
— Сейчас везде пахнет виселицей, — угрюмо ответил Никулин.
Кравцов и Дука долго рассказывали Вале и Никулину, каких сведений от них ждет фронт и на что нацелить подпольщиков, работающих в городе. Явочные квартиры и пароли разведчикам сообщили раздельно и разные. В случае провала одного из них нити ко второму обрывались.
Снаряжались в дорогу втайне. Валя надела синее демисезонное пальто, резиновые ботики, набросила на голову белый шерстяной платок, обрызгала себя с ног до головы духами, чтобы отбить запах костра.
Прощаясь с Ольгой, Валя целовала ее в губы, в глаза, в щеки… И вдруг вся застыла от какой-то мысли.
— А ну-ка, повернись в профиль!
Ольга повернулась.
— Твой белорусский паспорт цел?
— Да.
— Отдай его мне, — обрадовалась Валя. — Мы с тобой похожи, как сестры. В случае чего, сойду за беженку из Белоруссии.
Ольга принесла Вале паспорт.
Взяв корзины с хлебом домашней выпечки, якобы выменянном на вещи, разведчики вышли из лагеря.
Широкая просека, усеянная кустиками пожелтевшей травы, вывела к тропе. Шли молча.
Чем дальше уходили от лагеря, тем заметнее нервничал Никулин. Он оглядывался по сторонам, часто останавливался, к чему-то прислушивался. Валя — наоборот — чувствовала себя беззаботно. Ее подстрекало азартное любопытство, будто шла она заново знакомиться с родным городом. Валя уже успела войти в ту роль, которую ей предстояло играть.
Километрах в трех от города удачно присоединились к группе горожан, возвращавшихся из деревни. Люди говорили о том, как вскочили цены: буханка хлеба стоит семьдесят пять рублей, скоро совсем исчезнет соль и что надо больше запасать на зиму картошки.
— Те, что около немцев трутся, живут припеваючи, — вставила Валя.
Попутчики — три женщины и худосочный мужчина — подозрительно посмотрели на нее и замолкли.
На въезде в город стояли рослые жандармы с карабинами за плечами. Документов они не спросили…
Удивляться пришлось немало. По улицам расхаживали веселые, беспечные солдаты, приставали к девушкам и не обижались, если получали невежливый отказ. На площадях и пустырях стояли никем не охраняемые военные машины… Как на ладони были видны склады боеприпасов под открытым небом… В городском парке в глаза бросилось огромное бензохранилище… Валя с Никулиным почти вплотную подошли к зенитным установкам на Красноармейской, часовой их не окликнул. Солдаты посылали Вале воздушные поцелуи и злословили о ее спутнике. Встретили нескольких патрульных, но и они не спросили документов.
Никулин указал глазами на большой красочный плакат, написанный по-русски. «Россия положена на обе лопатки, осталось только отсечь ей голову — взять Москву. И фюрер обещает это сделать к рождеству»…
