В Миндлин - Последний бой - он трудный самый
Немка — та, что держала мою голову, низко наклонилась, я ощутил ее теплое дыхание, упругость груди, удары сердца. И мое сердце забилось сильней...
Наши взгляды встретились.
Показалось, на меня глянула сама Жизнь.
Потом она улыбнулась.
— Ну, усэ! — забасил кто-то по-украински.— Глядыт пидполковнык на дывчину! Значит, не помрэ. Бу-удэ жить! Искусственного дыхания не трэба...
А девушка погладила меня по щекам и исчезла.
К вечеру этого дня тяжелые танки гвардии старшего лейтенанта Гатиятулина прорвались к скверу, где за красивой чугунной решеткой высилось большое здание. На карте Берлина весь этот квартал по конфигурации напоминал неправильную трапецию, плечи которой образовывали Вильгельм-штрассе и Сарланд-штрассе. Квартал, который находился южнее, тоже еще взят не был. Там шли бои особенно ожесточенные — в восточной его части, где эсэсовцы продолжали оказывать яростное сопротивление. На Вильгельм-штрассе, где наступала рота Липаткина, танки отстали и продвигались с трудом, нам пока что не удавалось сомкнуть танковые клещи, а самое неприятное было то, что сильные и непрерывные контратаки из обоих кварталов не позволяли продвигаться к рейхстагу, что было целью и откровенной мечтой каждого из участников штурма Берлина!
Я перевел свою оперативную группу и перенес свой НП ближе к головной роте Гатиятулина,
* * *
Достается же в этот день полку от противника! А мне еще и от начальства. На голову то и дело сыплются категорические приказы: «...немедленно овладеть рубежом... штрассе», «...вы держите всю армию...» — и так далее. Командиры соединений, вместе с которыми полку приходится действовать, не скупятся на резкие формулировки, подкрепляя их по телефону образными выражениями чувств.
Но начальство можно понять, всем хочется первыми водрузить флаг.
Вызовы к телефону отвлекали от руководства боем, и это нервировало: ведь надо было общаться с командирами боевых подразделений и самому видеть бой. То на танке, то на бронетранспортере, или «виллисе», а то и пешком мне приходилось мотаться с одного боевого участка на другой, ибо в условиях города видеть бой полка с одной точки невозможно. Никакие донесения не могли заменить мне личных наблюдений, а только дополняли их. Подолгу сидеть на одном наблюдательном пункте не приходилось, и вызвать меня к телефону было не так-то просто, хотя начальник связи всегда старался дать на НП «нитку» телефонного кабеля. Словом, по телефону в основном отдувался майор Русанов.
Сопровождал меня всюду и постоянно радист Петя Заварзин с неразлучной танковой рацией «10-РТ», если мы были на колесах, или — «РБ», если двигались пешком. Кроме него, со мной постоянно были мой адъютант, младший лейтенант Юра Гельфонд, ординарец сержант Павло Козуб и два-три разведчика.
Доставалось в бою всем этим товарищам, но больше всех — адъютанту, и до сих пор я не перестаю удивляться, как это ему тогда удавалось уцелеть! Ведь ему приходилось под огнем противника бегать к танкам, пробираться и к автоматчикам и пехотинцам, ведущим бой, к артиллеристам, к соседям: передать приказ, что-то выяснить или вызвать кого-то, да мало ли...
Адъютант — личный порученец командира. Ставишь ему задачу и сам видишь: смертельное дело, вряд ли уцелеет... И он это понимает. Вожмется мой Юра, побелеет его остренький нос, сдвинет автомат под руку и — вперед. Часто его бег сопровождали желтенькие трассы пулеметных очередей противника. Сердце замирало, когда я видел все это. Но война есть война, в бою все рисковали... Да и он привык к риску. Я взял к себе Гельфонда с должности командира танка, а в танке он был не раз подбит, не раз и горел, испытав все «прелести» танкистской судьбы. Надо было кому-то стать адъютантом командира, но не всякого возьмешь на эту должность, человек этот должен быть исключительно надежным и честным.
Командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал Глазунов прислал офицера своего штаба проверить, почему наш полк не продвигается вперед. Майор этот прибыл с грозным предписанием «расследовать и доложить» и с искренним желанием выполнить это как можно лучше.
Но когда побывал он в танковой роте капитана Липаткина, притом не в танке, а так, пешком, когда увидел своими глазами реальную боевую обстановку, да еще напоролся на снайпера и пролежал под его обстрелом минут двадцать, а после едва не погиб от взрыва немецкой гранаты, инспекторский запал у майора исчез. Он вышел из-под обстрела в продырявленной снайперской пулей пилотке, бриджи его висели лохмотьями, и смущенно сказал:
— Да-а! И как это вы выживаете в таком аду?
Наши ребята только посмеивались. Для них это была повседневность, фронтовой быт переднего края, когда расстояния, не простреливаемые прицельным огнем ручных пулеметов противника, бойцы считают уже «глубоким тылом», а бомбежки и артиллерийские обстрелы для них привычны. Каждому, в общем, — свое... У каждого на войне свой опыт.
— Так что докладывать комкору? — озадаченно спросил проверяющий. — Ума не приложу, товарищ гвардии подполковник!
— Возьмем этот рубеж, майор.
— Но как? Может, следует просить для вас подкрепления? Смотрите, какая мощная система противотанкового огня! Прорвете ли сами?
— А вы думаете, с другими объектами было легче? Нет, брат, всюду было тяжело! Прорвемся и тут, так и доложите комкору. Придумаем способ. Доложите только объективно.
Майор уехал, однако нажим начальства не ослабевал.
* * *
Когда стемнело, пошел мелкий, теплый дождик, стало легче дышать. Но капли дождя, растворив частицы гари и мелкой кирпичной пыли, стали как будто вязкими, во рту от них был неприятный горько-кислый привкус.
Сарланд-штрассе, где стоял мой танк, неярко освещали ракеты и трассирующие пули. На блестящую от дождя мостовую падали резкие, угловатые тени разрушенных зданий и танков. В этом фантастическом освещении боевые машины напоминали каких-то доисторических чудовищ притаившихся в засаде. Хищные хоботы-пушки с массивными набалдашниками были вытянуты в сторону противника. Они словно прислушивались к чему-то...
У машин копошились люди. Жестяно шуршали на танкистах черные несгораемые куртки и штаны. Стучали кувалды, раздавались звон и скрежет металла. Густо пахло промасленной сталью, газойлем и оружейной щелочью. Люди готовились к новому бою.
Откуда у них брались силы? Днем — непрерывные бои, ночью — тоже без отдыха: танки надо обслужить и заправить, отремонтировать подбитые в бою, устранить неполадки, подготовить оружие и боеприпасы. А это ведь — кропотливый труд, который не только тяжел физически, но и технически сложен.
Требовательная машина — танк. Не очисти вовремя воздушные фильтры — заклинит двигатель; не подтяни гусеницу — она слетит во время движения, притом еще в самый неподходящий момент...
А подготовка оружия и боеприпасов? Был в нашем полку случай: из-за того, что с гильзы была небрежно снята осалка (консервирующая смазка), в бою заклинило затвор пушки, погиб экипаж лейтенанта Тихомирова. Из-за неаккуратно набитых дисков в бою может отказать пулемет. А сколько надо сил и сноровки только на то, чтобы уложить в танк снаряды?
Тяжек ратный труд танкистов, ох, как тяжек! Командиры-танкисты работают наравне с солдатами, больше некому. Только на должностях от командира батальона и выше полагается штатный командир танка. Остальным нет: он командир роты или взвода — он же и командир танка. Поэтому вкалывали товарищи командиры как следует, доставалось им больше, чем ротным и взводным в других родах войск. И люди были предельно измотаны.
Вот у подбитого танка действует группа ремонтников и танкистов. Руководит всей работой командир роты технического обеспечения (РТО) гвардии старший техник-лейтенант Владимир Грачев. Видимо, их засекли наблюдатели противника: мины с пронзительным воем летят откуда-то из зоосада и рвутся одна за другой, звук разрывов напоминает кваканье огромных лягушек, а после еще раздаются хлопки о стены. Это ударяют осколки.
Взрывы и осколки заставляют ремонтников падать на мостовую, но сам Грачев, кажется, не обращает внимания на опасность: ему некогда... Он инженер и должен оценить характер повреждения, принять правильное решение и так организовать работу, чтоб машину привели в боевое состоявшие тут же, под огнем противника. Времени у него в обрез, кланяться осколкам и пулям некогда. Он работает сам, рядом хлопочут гвардии старшие техники-лейтенанты Архипенко и Гаврилов, старшины Трубенок и Александров, сержанты и солдаты. Ремонтники одеты в черные замасленные комбинезоны и только по кое-где оставшимся цветным пятнам можно догадаться, что спецовки были когда-то другого цвета: синие, зеленые, бежевые... Замаслены они так; что блестят, как кожаные. В руках у людей инструменты, автоматы откинуты за спину, на ремнях — гранаты. Мешает, конечно, оружие, с ним неудобно, но жить-то хочется, а противник — кругом...
