В Миндлин - Последний бой - он трудный самый
* * *
Отдавая приказ гвардии капитану Позднякову на атаку, я всякий раз не зря напоминал ему об осторожности. На это были свои причины... Дело в том, что капитан Поздняков в бою забывал обо всем на свете... Опасность пьянила его, возбуждала, он воевал с какой-то отчаянной дерзостью. Такой уж это был человек — командир первой роты «ИС». В бою Поздняков иногда забывал, что он — командир и должен быть в центре всего, что делает его рота.
Танкисты уважали смелость гвардии капитана и то, что воюет он честно и самозабвенно, без «показухи». В бою, каким бы жестоким он ни был, Поздняков не щадил себя нисколько. Это знали все в полку. Такие бойцы вызывают к себе симпатию.
Но с той же лихостью, без колебаний он мог бросить на кинжальный огонь противника и всю свою роту!.. Нельзя сказать, что командир не любил своих танкистов. Любил, конечно. Тяжело переживал гибель подчиненных... Но тем не менее потери у него были самые большие из всех рот прорыва. Просто Поздняков считал, что «на войне, как на войне» — потери должны быть неизбежно и обязательно и боевую задачу следует выполнить любой ценой. А победителей не судят.
Он и сам готов был погибнуть, это уж кому как повезет!.. Его девизом был мушкетерский клич «Вперед — без страха и сомненья!», эти слова были даже написаны на башне его танка. И, надо сказать, своей беззаветной храбростью, личной удачливостью в боях он увлекал людей. Особенно молодежь. Танк Позднякова не однажды получал боевые повреждения, но был цел, из боя выходил редко, экипаж был жив, как и сам лихой командир!
Трудно было «воспитывать» этого горячего и честного солдата. Сколько раз замполит, парторг и я беседовали с ним! Поздняков выносил такие беседы с трудом, еле сдерживал резкие ответы. В его темных, лихорадочно блестевших глазах вспыхивало непонимание и давнее раздражение: рота его свои боевые задачи выполняла всегда! Так о чем разговор?!
Подчиненные ему танкисты с гордостью называли себя и «поздняковцами» и «ротой смерти» — молодежь это любит, — но я-то знал: если по каким-либо причинам человека переводили из 1-й роты в другую, этот человек едва сдерживал радость. Хотя вообще из своих подразделений люди уходили нехотя: на войне ведь быстро сживаются и привыкают друг к другу, к командирам, к своей боевой технике.
Знал я и то, что автоматчики—танкодесантники нехотя шли на танки первой роты...
И это было понятно.
— Что, я — трус? Нет! Так в чем же дело? Что вы в конце концов от меня хотите?
— Хотим, чтобы командир первой роты «ИС» гвардии капитан Поздняков был мужественным командиром! А не только храбрым.
— Какая разница: мужественный, храбрый. Не нравлюсь, можете отчислить из полка. Все равно дальше фронта не загонят, меньше взвода не дадут.
— Ты не забыл, как погибли экипажи старшего лейтенанта Горохова и капитана Вовка под Лабесом? А был бы ты осторожнее, они и задачу бы выполнили, и живы остались...
— Что я мог тогда сделать?
— Вот именно... Был в том бою, мог сделать многое. Но не сделал. Люди погибли.
— Это война, а не танцы.
— Другие, что же, танцуют, воюет только Поздняков? Так, что ли? А неделю назад под Регенмантелем? Тоже два танка мы потеряли. И людей...
Поздняков не спорил. Молчал... Я чувствовал, что его не переубедил, но откомандировать из полка не хотел: такие, как Поздняков, обычно становятся хорошими командирами. За войну пришлось повидать командиров всех рангов. И я надеялся, что с Поздняковым все будет в порядке.
Тем более, после каждой «воспитательной» беседы с Поздняковым я вспоминал первые годы своей фронтовой командирской деятельности, когда еще командовал отдельным батальоном. Сам кое в чем похож был на Позднякова. Так что... Одно лишь я твердо знал, война научила: командир должен прежде всего обладать мужеством. А личная храбрость, хотя и главная составляющая часть понятия «мужество», но ее одной мало. В мужество обязательно входят и осмотрительность, и хладнокровие, и чувство ответственности за подчиненных, да и способность командира не пасовать перед собственным начальством!
* * *
Вот и в этом бою: дерзко атакует рота гвардии капитана Позднякова. Ничего не скажешь, красиво пошли в атаку его тяжелые танки! И, как всегда, впереди — боевая машина с башенным номером командира роты. Бой он ведет безупречно — можно залюбоваться тем, как стремительно маневрирует танк в тесной улице, как умело стреляет из пушки и пулеметов! Да, можно бы было залюбоваться, если бы... Если бы танк Позднякова не проскочил вперед. Слишком далеко. Этого я и опасался: командир все больше и больше отрывался от боевого порядка своей роты, фактически он сам «залазил» в огневой мешок, устроенный противником.
Получилось, что увлекшемуся боем экипажу Позднякова уже невозможно ни продвигаться вперед, ни отойти на выгодный рубеж... Какая же это атака! Рота, вместо того чтобы продолжать атаковать противника, должна переключить усилия на спасение командирского танка.
Наверное, это понял и сам Поздняков. Его машина завиляла по улице из стороны в сторону, стремясь уйти от кинжального огня противника. Танк маневрировал с такой быстротой, что башня, стремясь удержать орудие на цели, не успевала разворачиваться синхронно корпусу машины. И набалдашник дульного тормоза словно пытался уцепиться за что-то, остановиться, чтобы брызнуть огнем... В смертельной кадрили крутились массивный корпус танка и его башня, — приплюснутая, с длинным жалом пушки...
Танец, наконец, прекращается, танк прижат огнем противника к стене большого, закопченного дома по левой стороне улицы. Над ним из окон второго этажа рвутся длинные языки коптящего пламени. А от вокзала и еще откуда-то справа к машине устремляются бордовые трассы пушечных снарядов. Танк, окруженный султанами ослепительно ярких взрывов, вынужден приникнуть к щербатой стене горящего дома... По специфически хлестким звукам выстрелов ясно, что лупят по танку скорее всего самоходки. Поздняков их, наверное, видит, его пушка огрызается. Но остальные машины 1-й роты не видят этих самоходок и потому не смогут помочь огнем попавшему в беду командиру.
— Поздняков! — кричу я по рации. — Поздняков, отходи! Отползай, мы постараемся прикрыть! Быстро, ну! Отползай!
Такое зло берет, что от волнения я забываю, что говорю в микрофон и больно бью кулаком по ограждению пушки. Что делать?..
* * *
Спина моя, с силой прижатая к перегородке, совсем одеревенела, ноги ноют, плечи болят, танкошлем зажал голову. С трудом повертываю ее к адъютанту. Младший лейтенант сидит на днище танка, съежившись, в полумраке боевого отделения его глаза поблескивают выжидательно. Командир отыскал его взглядом — значит, даст сейчас новое поручение, такова адъютантская служба. Он и есть офицер для особых поручений...
— Посмотри в перископ, Юрис! — говорю ему. — Видишь?
— Вижу танк капитана Позднякова!.. Рация не отвечает?
Рация командира роты «ИС» и в самом деле молчала. В моих наушниках трещало, скрипело, прорывались обрывки фраз по-немецки. Я понимал: экипажу сейчас не до радио. Мысленно представлял состояние четырех танкистов, запертых в броневой коробке, которая от ударов вся сотрясается и гудит-резонирует, словно колокол. Надо как-то отбиться и выжить. Но как?..
Танк еще цел. Он стоит в цветном ореоле огненных брызг: немецкие наводчики стараются вовсю. Это и понятно, поскольку каждый наш тяжелый танк сейчас представляет немалую и реальную угрозу для их обороны.
— Поздняков не отвечает, команды не принимает. Придется тебе бежать туда... Надо его спасать.
— Дело привычное. Что передать? — Гельфонд пытается выпрямиться, но в танке это непросто даже невысокому человеку.
— Передай мой приказ: зажечь дымовые шашки и под прикрытием дыма отойти назад, к своей роте. Пусть отползает задним ходом. Мы его прикроем. Все понял?
— Есть! Можно выполнять?
— Подожди. Возьми сержанта Охотина из разведвзвода. Он тебя будет прикрывать.— Открываю люк и убеждаюсь, что Охотин на месте.— Сержант Охотин! Бери свой ручник, пойдешь с адъютантом. Добраться к танку любой ценой! Понял, Охотин?..
— Есть!
Внешне Охотин спокоен, его бледное, с тонкими чертами лицо почти бесстрастно. Только по еле заметному прищуру век, да по дрогнувшим зрачкам можно понять его состояние — солдата, идущего почти на верную смерть...
— Разрешите мне идти впереди младшего лейтенанта? Добегу до камней, — он указывает на глыбу, валяющуюся посреди улицы, — открою огонь по окнам. Тогда пускай младший лейтенант выскакивает из башни и бежит к танку!
— Согласен. Пулеметных лент хватит?.. Бей по окнам без перерыва, не давай вести оттуда прицельный огонь. А мы прикроем тебя огоньком из танка. Давай, вперед!
— Если что... — Охотин не договаривает, переносит ремень пулемета на правое плечо, нахлобучивает каску на самые глаза и, спрыгнув с танка, бежит вдоль улицы. Бежит среди тысяч пуль, устремившихся в него...
