Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

После одного из походов, то ли в 1994, то ли в 1995 году, нас отшвартовали в Оленьей губе. К этому же пирсу уже привалилась лодка с непривычными «дизельными» очертаниями. Это была знаменитая «Хиросима». Подводная лодка «К-19», проекта 658. Первый стратегический ракетоносец нашего флота. Тот самый, в котором в июле 1961 года в Атлантике полыхали отсеки, и в котором до сих пор на переборке висит табличка с именами погибших. Тот самый, в кормовом отсеке которого полтора десятка моряков сидели без света и пищи без малого месяц и выжили. Назло всему. И вот этот легендарный корабль стоял рядом с нами. Естественно, на него потянулись любопытные. «Хиросима» была еще с экипажем. Маленьким, сокращенным, но любящим свое старое железо. Время поначалу обошлось с кораблем более милостиво, чем с другими. Когда его одногодков пустили под нож, крейсер выжил, но потерял звание ракетоносца. Ракетные шахты вырезали, а сам корабль переименовали в «КС-19». Корабль связи. После он еще ходил в море, все реже и реже. Встал на заводской ремонт и застрял на долгие годы. Потом его перевели в отстой, сократили экипаж. А потом настали демократические времена. Флот совсем перестал интересовать власть имущих. И корабль, достойный того, чтобы остаться живым памятником нашим победам и неудачам, был выкинут из завода. Я прошел по нему из носа в корму несколько раз. Со мной был мичман, который служил на этом корабле с начала семидесятых. Мы шли, и он рассказывал, что в этом отсеке сгорели семь человек, а через этот трубопровод по капле давали воду отрезанным от всех морякам, а сюда вынесли лейтенанта Корчилова уже с ожогами от радиоактивного излучения. Он говорил, а я думал о том, какие же мы предатели — люди.

А корабль, он, как ребенок. С самого своего рождения на стапелях заводов он впитывает все человеческие достоинства и недостатки. Он впитывает их, как младенец впитывает вместе с молоком матери характер, нрав и гордость родителей. Корабль способен любить и ненавидеть. Он способен помочь в самый трудный час и самую гибельную минуту. На моей памяти вдруг заварили питательную воду изношенные временем испарители нашего крейсера в тот момент, когда надежды уже не было. Оставались последние тонны и все. Аварийное возвращение на базу. С боевой службы. Позор.

И испарители заработали. Конечно же это не чудо. Механики и так сделали больше того, что мог позволить человеческий ум и находчивость. Но ведь перед этим те же испарители отказывались работать не один день. Просто корабль понял, что он нужен, и помог. Несмотря на обиды — помог! И мы, экипаж, вышли победителями, сохранили лицо. Но то, что нам помогло наше родное железо, мало кто вспомнил. Мы эгоисты. Мы склонны приписывать наши победы себе, и никому больше. Мы люди, и этим все сказано. Мы просто неблагодарны. А сталь, порожденная нашими руками, — жива! Она живет независимо от нашего желания. Живет, любит и страдает. Помнит и обижается. И мстит.

В губе Сайда тихо умирали у пирсов отстойные подводные лодки. Со срезанными надстройками, с растащенными и распиленными трубопроводами, лишенные всего, они безжизненными бревнами гнили у временных пирсов. Они были похожи на старых солдат, у которых отняли и изгадили их славное прошлое. И каждый разбитый клапан, каждый мертвый механизм, каждая растащенная по гаражам каюта копила желчь, обиду и ненависть. И еще тоску. По тем временам, когда они были нужны людям. И вот когда люди решили вернуться ночью, как воры, чтобы отпилить лишний кусок медного провода, корабль понял, что они пришли не для того, чтобы вывести его в море. Корабль отомстил. Он убил мичмана и двух матросов, отравил мертвящим газом умерших механизмов и разлагающейся краски. Он убил людей, породивших и унизивших его. Так кто сказал, что железо мертво?

Вероятно, это мистика. Может быть, мои заблуждения. Но ведь воин, рожденный в Спарте, считал для себя позором умереть в постели. Так и корабль, рожденный воином, должен умереть в бою. Это безумно глупо с рациональной точки зрения, но очень по-человечески. Неужели у нас мало торпед и снарядов, чтобы дать уйти из жизни с честью и достоинством тем, кто служил нам, людям, десятилетия? Вспомните, как поклонялись своим мечам наши древние предки. Они давали им имена, и клали с собой в постель. Они холили и лелеяли их. И они чахли и оставляли этот мир, теряя их. Они были мудрее нас, нынешних.

Грустная история совсем не о флоте…

Кто одинок, тот никогда не будет покинут.

Но иногда, вечерами, рушится этот карточный домик, и жизнь оборачивается мелодией совсем иной — преследующей рыданиями, взметающей дикие вихри тоски, желаний, недовольства, надежды — надежды вырваться из этой одуряющей бессмыслицы, из бессмысленного кручения этой шарманки, вырваться безразлично куда. Ах, жалкая наша потребность в толике теплоты; две руки да склонившееся к тебе лицо — это ли, оно ли?

Или тоже обман, а стало быть, отступление и бегство? Есть ли на этом свете что-нибудь, кроме одиночества?

У нее было красивое имя — Ксения. В далеком гарнизоне подводников она оказалась, скорее, даже не по воле судьбы, а по стечению самых банальных житейских обстоятельств. Она родилась в небольшом поселке, как раз посередине между Москвой и Питером, в самой обыкновенной семье из российской глубинки, с присущими ей традиционными пороками и образом жизни. Вся жизнь с ее радостями и горестями была связана с мебельной фабрикой, на которой работало подавляющее население поселка. Очагов цивилизации было немного: дом культуры да злачное место под названием «Ромашка», что-то среднее между придорожной пельменной и кафе. Пили в поселке много, как, впрочем, во всех таких вот небольших промышленных центрах, разбросанных по необъятным просторам среднерусской возвышенности. Отец Ксении, прожив с семьей пару лет после рождения дочери, ушел из семьи, да не просто ушел, а уехал в неизвестном направлении, и больше его никто и никогда не видел. Так и выросла девочка с мамой, хотя и приводившей иногда по ночам домой веселых и подвыпивших мужчин, но всей душой их ненавидевшей, и бабушкой, воевавшей, побывавшей в плену, а оттого безнадежно больной и с каждым годом все реже встававшей с постели.

Безнадежная и тоскливая серость окружавшего быта, необеспеченность семьи, вынуждавшая ее все лето вместо гуляний с подругами, не разгибаясь, работать на огороде вместе с матерью, и страх провести всю жизнь так же, очень рано сформировали самую первую мечту девочки — уехать отсюда навсегда, как только будет возможно. Возможность появилась гораздо раньше, чем ожидала сама Ксюша.

Мать, которой повзрослевшая дочь-восьмиклассница, на которую уже начали заглядываться мужчины, стала мешать в ее личной жизни, неожиданно для самой девочки спровадила ее в Питер, к двоюродной сестре, давно жившей вместе с мужем во второй столице. Т ам Ксюша закончила школу, там же поступила в институт, на вечернее отделение. Мать, которой полупарализованная бабушка в доме совершенно не мешала, пустилась во все тяжкие и про дочь словно забыла. Все эти годы она ничем не помогала ей, только попрекая в чем ни попадя во время ее нечастых визитов на родину.

А Ксюша тем временем превратилась в симпатичную невысокую девушку, с высокой красивой грудью, черными выразительными глазами и точеной фигуркой. На нее многие заглядывались, но Ксюше, которая была просто обречена жить и зарабатывать самостоятельно, до этого было мало дела, да и просто банально не хватало времени. Уже с десятого класса она старалась зарабатывать сама, благо наступивший в стране недоразвитый капитализм худо-бедно, но позволял это делать. Кем она только ни была. Стояла живой рекламой у магазинов, разносила листовки, клеила объявления, подрабатывала уборкой. Потом стало совсем плохо. Муж сестры начал бросать на свояченицу откровенно сальные взгляды, и в конце концов в один из дней, когда жены не было дома, предпринял попытку овладеть Ксюшей. Она кое-как отбилась, но в тот же вечер, собрав свои нехитрые пожитки, сбежала от сестры к подруге. Больше она там не показывалась, несмотря ни на какие извинения и просьбы сестры вернуться. К счастью, ей удалось устроиться в маркетинговое агентство на хорошую должность, которая позволяла и снимать квартиру, и собственно существовать самостоятельно, не завися ни от кого. Но деньги в агентстве платили не за красивые глаза, а за полную отдачу и конечный результат. А это требовало больших усилий. И теперь жизнь ее протекала по одному и тому же расписанию: весь день работа, вечером институт, а в выходные — скромные студенческие радости в виде дружеских вечеринок и разовых, исчезающих уже утром, отношений с лицами противоположного пола. Даже женщиной Ксюша стала как-то обыденно, можно сказать, походя, просто уступив от усталости одному из особо настойчивых ухажеров.