Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей
Во всяком случае, весьма скудные немецкие источники, проливающие свет на его пребывание в плену, утверждают, что Я. П. Кулаковскому было поручено установить связь с революционерами, собрать информацию о настроении в Петрограде и вернуться40. Но, очевидно, подобного рода мелочи не вызвали интереса в контрразведке. Возможно, В. А. Ерандаков решил укрепить свое положение и перейти из числа сторонников военного министра в стан главковерха. В таком случае и ему нужно было явиться к новому покровителю не с пустыми руками. Представляется, что именно поэтому «гвоздем» дела при первых допросах, которые вели контрразведчики, вполне естественно должно было стать разоблаченное покушение на Николая Николаевича. Следует отметить, что по мере дальнейшего развития этого дела у военного министра стали нарастать подозрения по отношению к возможному «перебежчику», которые поддерживал и его информатор в Ставке генерал Н. Н. Янушкевич41. Интересно, что Я. П. Кулаковский вскоре отказался от своих показаний о подготовке покушения, а всю эту историю объяснил своим желанием вызвать интерес у начальника
Главного штаба. Об угрозе жизни главковерха забыли, но все остальные, не менее фантастические показания были приняты на веру42.
Фамилия С. Н. Мясоедова, по версии Я. П. Кулаковского (или по подсказанной ему версии) – его связника в России, прозвучала только на третьем допросе 24 декабря 1914 г. (5 января 1915 г.). Одновременно вновь возникла еврейская тема: Я. П. Кулаковский рассказывал об издевательствах с их стороны над русскими пленными и о том, что евреи активно используются немецкой разведкой43. Эти показания ложились на благодатную почву: с самого начала войны на фронте прочно установилось мнение, авторитетно подтверждаемое Ставкой, что евреи чуть ли не поголовно занимаются шпионажем44. «Военные были озлоблены, – вспоминал о своем посещении полосы Юго-Западного фронта осенью 1914 г. А. И. Спиридович. – Отдельные случаи обобщались. Вина отдельных изменников переносилась на все еврейское население. Евреев стали выселять из райнов военных действий. Стали гнать внутрь России. В Ставку летели донесения и жалобы со всех сторон, и Ставка обрушилась на еврейство рядом строгих репрессивных мер. Душою их был генерал Янушкевич. Многим в тылу эти меры казались жестокими и несправедливыми, на фронте же часто их считали еще недостаточными»45.
В Галиции, где евреи в целом встретили русские войска недоброжелательно46, по отношению к ним такого рода меры принимали гораздо более жесткий характер, несмотря на то что каких-либо проявлений враждебности с их стороны не наблюдалось47. 13 (26) февраля 1915 г. генерал-губернатор Галиции генерал-лейтенант граф Г. А. Бобринский в целях борьбы со шпионажем издал приказ, запрещавший въезд на эту территорию «лицам еврейской национальности» и их переезд из одного уезда в другой. Нарушение этого запрета наказывалось штрафом в 3 тыс. рублей или трехмесячным тюремным заключением48.
В прифронтовой полосе издавались гораздо более жесткие распоряжения. Так, например, к 14 (27) февраля 1915 г. из-под осажденного Перемышля во внутренние районы России были высланы около 7 тыс. евреев49. «Еврейское население, – гласил приказ № 2381, изданный штабом Юго-Западного фронта 19 февраля (4 марта) 1915 г., – без различия пола, возраста в районе боевых действий надлежит выселять в сторону противника. Местности, занятые тыловыми частями армии, очищать от всех подозрительных и неблагонадежных, независимо от сего в последних местностях необходимо брать заложников из лиц, пользующихся влиянием»50. Конечно, этот приказ не выполнялся буквально, но настроение момента он передает точно. В высшей степени негативно к евреям относился и М. Д. Бонч-Бруевич. Весной 1915 г., когда немцы активизировали свои действия против Северо-Западного фронта, там также приступили к практике депортаций еврейского населения из прифронтовой полосы. Так, например, к 5 (18) мая 1915 г. из Ковенского крепостного района были выселены около 20 тыс. евреев51. В этой обстановке действующему офицеру контрразведки лучше было не иметь еврейских, пусть и довоенных деловых партнеров, знакомых и родственников.
На допросе 8 (21) января 1915 г. Я. П. Кулаковский показал, что С. Н. Мясоедов работает на немцев уже в течение пяти лет и что его фамилию он раньше не знал и не читал в газетах (!)52. Следует отметить, что в это время его допросы вела уже не военная контрразведка, а охранное отделение53. Весьма странные показания и наивность поверившей им контрразведки и охранки не может не вызвать удивления. Обращают на себя внимание четыре очевидных факта: 1) именно в 1910 г. начались дружеские отношения между С. Н. Мясоедовым и В. А. Сухомлиновым; 2) дело явно конструировалось именно под «шлейф» скандала 1912 г., но не строго под версию А. И. Гучкова и Б. А. Суворина. Ведь они обвиняли С. Н. Мясоедова в связях с австрийцами и к тому же позже отказались от них. Именно поэтому допрашиваемый свидетель особо оговорился, что никогда не читал о С. Н. Мясоедове; 3) именно офицеры охранки, помнившие об истории 1907 г., составляли письмо для министра внутренних дел, где впервые был сделан намек на возможность связи деловых партнеров С. Н. Мясоедова с немецкой разведкой. Их версия тогда провалилась, а С. Н. Мясоедов к тому же в 1913 г. пытался привлечь настоящих авторов письма А. А. Макарова к суду за подлоги и клевету; 4) странно, что германская разведка, командируя Я. П. Кулаковского для связи со своим ценным и активным (с 1910 г.) агентом, не имела понятия о том, где он живет и что он находится на русско-германском фронте (допрашиваемый этого не знал)54. Для правдоподобия потом возникла версия, что Я. П. Кулаковский мог встретиться с С. Н. Мясоедовым в ресторане, где тот часто бывал, и что в России существует «целая шпионская организация»55.
Конечно, принадлежность охранки и контрразведки к различным вариантам показаний Я. П. Кулаковского на этих допросах является всего лишь версией и не может иметь документального подтверждения, однако безусловным фактом является то, что дело С. Н. Мясоедова было «заквашено» в Петрограде, а «испечено» в Варшаве с санкции Верховного главнокомандующего и с подачи штаба Северо-Западного фронта, которым столичная «закваска» пришлась как нельзя кстати. В русской Ставке не было особенным секретом то, что «дело Мясоедова» было организовано при сильнейшем давлении на суд со стороны великого князя и генерала А. А. Поливанова для того, чтобы снять В. А. Сухомлинова с его поста56. Ставка получила информацию об этом деле 14 (27) января 1915 г., и она была переправлена в штаб Н. В. Рузского57. Исполнителем высочайшей воли главковерха был полковник Н. С. Батюшин, возглавлявший контрразведывательное отделение штаба Северо-Западного фронта58. Впрочем, он не был главным действующим лицом в этой скверной игре. «Дело Мясоедова, – отмечал 25 февраля 1916 г. в своем дневнике М. К. Лемке, – поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин»59.
Многим в штабе Северо-Западного фронта смысл начатой игры был совершенно очевиден. По мнению генерала В. А. Орановского, изложенному после войны А. П. фон Будбергом, «создание и раздутие всей мясоедовской истории было определенным актом тайной ожесточенной борьбы Ставки и Сухомлинова. Ударяя по М., били главным образом по его покровителю и хозяину Сухомлинову»60. Трудно с полной уверенностью утверждать, кому в штабе фронта первому пришла мысль о возможности энергично развить дело в отношении С. Н. Мясоедова, но, скорее всего, это все же был М. Д. Бонч-Бруевич. Сам он в своих мемуарах также с гордостью отмечал, что «сыграл довольно решающую роль» в деле, за что позже стал объектом травли немцев, «засевших» в русских штабах. Естественно, это были неразоблаченные предатели и шпионы61. Но самое главное – это даже не свидетельство генерала. Подобного рода поведение для него было довольно типичным. В бытность свою сотрудником В. А. Сухомлинова он уже «разоблачил» один кружок «опасных заговорщиков» – младотурок. Теперь, в 1915 г., М. Д. Бонч-Бруевич прорывался уже в совсем иную группировку, и достичь доверия главы враждебного клана ему, судя по всему, было трудно. Ведь, по его словам, Николай Николаевич был непростым начальником: «Наследственная жестокость и равнодушие к людям соединялись в нем с грубостью и невоздержанностью»62.
Хорошо зная о неприязни главковерха к В. А. Сухомлинову, М. Д. Бонч-Бруевич распорядился установить за С. Н. Мясоедовым негласное наблюдение63. Когда в штаб 10-й армии пришла эта телеграмма, она вызвала недоумение именно потому, что установленное ранее наблюдение было безрезультатным64. Тем не менее шофером к С. Н. Мясоедову был приставлен сотрудник контрразведки65. Полученные данные сразу же насторожили М. Д. Бонч-Бруевича: как выяснилось, С. Н. Мясоедов разъезжал по частям (!), ночевал в немецких мызах (!), мародерствовал (?). Следует отметить, что генерал-квартирмейстер штаба фронта в своих действиях проявил определенную изобретательность и логику. Во-первых, по его мнению, С. Н. Мясоедов прибыл в штаб фронта с рекомендательным письмом от В. А. Сухомлинова (бдительный М. Д. Бонч-Бруевич, естественно, сразу же предложил Н. В. Рузскому отослать подозрительного офицера назад, но главком Северо-Западного фронта не решился)66. Во-вторых, должность С. Н. Мясоедова была незначительной (по сравнению с Ф. В. Сиверсом и
