Александр Бушков - Охота на пиранью
Мазура затрясло — едва он представил себе, что ощущает распятый. Хорошо еще, солнце невысоко, в полдень станет и вовсе невыносимо… К вечеру привязанный человек вполне может рехнуться — а то и раньше…
— Все прониклись? — спросил негромко Кузьмич. — Вот так, гости мои дорогие, у нас принято поступать с безалаберными нарушителями дисциплины. И показываю я вам это насквозь поучительное зрелище не из пустого запугивания, а чтобы осознали: коли у нас так наказывают своих, с чужими могут и еще почище поступить… Уяснили, соколы, орлы, голубки и твари дрожащие? Да посмотрите на него, посмотрите, это вам не театр, это все всерьез… — он остановился перед Мазуром и посмотрел на него беззлобно, со спокойным сознанием собственной силы. — А если мы в корень посмотрим философски, то червяка из тебя, сокол, сделать — что два пальца описать. Велю твою бабу сюда вместо этого дурака положить — ты мне через час на сапоги полный глянец языком наведешь…
— А ты на моем месте? — спросил Мазур.
— Да точно так же, ибо плоть слаба и на дух способна влиять самым унизительным образом. Ежели ты это хотел услышать. Только палочка-погонялочка, майор, не у тебя в руке, а у меня… — он помолчал и вдруг расплылся в улыбке. — А не устроить ли нам, друзья, в завершение прогулки судилище? Очень мне интересно на вас поглядеть и души ваши потрогать… Устроим мы все, как, прости господи за срамное слово, в Государственной Думе… Большинство рук поднимете за то, чтоб ему до вечера здесь прохлаждаться — будет прохлаждаться. Велите избавить — избавлю. Ну, процесс пошел, как говорил наш придурок, сатаной меченый… Обмозгуйте — и тяните рученьки в демократическом процессе… Кто у нас, стало быть, за то, чтобы этого оглоеда отвязать и отправить на милые забавы — нужники вычищать?
Мазур, не колеблясь, поднял руку — тут же звякнула Ольгина цепь.
— Двое, — сказал Кузьмич равнодушным тоном опытного спикера. — Что ж так мало-то, миряне? Смертный приговор ведь выносите…
— Вика… — умоляюще сказала Ольга соседке по цепи.
— А пошла ты! — Лицо Виктории прямо-таки исказилось. — Тебя этот подонок во все щели не трахал — с прибауточками… Вот и пусть дохнет, раз уж такие игры…
Кузьмич терпеливо ждал. И наконец заключил:
— Ну, коли уж все демократично, трое против двух — пусть себе кукует до вечера в теплой компании мелких божьих тварей. Спасибо, милые. Потешили старика, наглядно доказали, что человек человеку — волк. И обид не прощает… — Он прошелся вдоль строя, остановился перед Викторией, задумчиво шевеля губами: — А если я тебе, милая, пистолетик дам, ты этого ирода порешить сможешь? там и дел-то особых нет, покажу, куда пальчиком нажимать… Нажмешь, пуля и выскочит.
Виктория закусила губу, глаза у нее нехорошо горели.
— Нажмешь… — сказал Кузьмич убежденно. — На что хорошее человека не подвигнешь, а на пакость — за здорово живешь, с полным нашим удовольствием… — Он потрепал молодую женщину по щеке, кивнул: — Ну что, дать пистолетик?
Со стороны долины послышался заполошный конский топот. Вскоре к ним подлетел верховой на высоком гнедом коне — тот, храпя и разбрасывая пену, пошел боком, чуть не налетел на скованных, и они шарахнулись, — наклонился с седла к Кузьмичу и прошептал на ухо что-то короткое. Потом развернул коня на месте, подняв его на дыбы, наметом ускакал прочь.
Кузьмич мгновенно переменился, лицо стало озабоченным и серьезным.
— Назад, гости дорогие, — скомандовал он хмуро. — К повозке, и живенько. Скажу вам по секрету, хозяин в гости жаловать изволят, так что времени у нас мало…
Назад возница гнал лошадь во всю прыть, повозка прыгала на ухабах, цепи отчаянно звенели. Кузьмич за все время не произнес ни слова, лицо у него было какое-то другое, незнакомое.
Ворота оказались распахнутыми настежь, а две собачьих будки, мощные, как маленькие блокгаузы, — наглухо закрытыми деревянными щитами. Слышно было, как внутри обиженно повизгивают волкодавы, огорченные неожиданным заточением. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, незнакомый бородач и орал в пространство:
— Махальщика на башню! Порох где, дармоеды? Запорю!
Возле терема, меж домами суетились люди в старинной одежде, которых оказалось неожиданно много — что-то тащили, что-то устанавливали, трое проволокли черную пушку на зеленом лафете, времен примерно Бородинского сражения — небольшую, но явно тяжелую и потому выглядевшую вполне настоящей. Слева вдруг ударил колокол, замолчал, загремел пуще — похоже, в целях испытания.
Повозка свернула не к тюрьме — вправо, к небольшому домику со столь же крохотными окошками, без решеток, правда.
— Диспозиция вам такая, — сказал резко Кузьмич, соскакивая на землю. — Живенько всем в баню, чтобы вымылись до скрипа, причесались, подкрасились — к мужикам, понятно, не относится, разве что кто захочет… Церемоний разводить не будем, не в Кремле, так что набивайтесь туда, не делая различий меж бабами и мужиками. Не дети, чай, все видели… Живо!
Вокруг повозки полукругом стояли человек семь — кто с автоматом наперевес, кто с карабином.
— Персонально для тебя, сокол, уточняю, — торопливо сказал Мазуру Кузьмич. — Кончились спектакли, так что патроны у всех боевые. Начнешь дергаться, красотка твоя первую пулю огребет, Христом Богом клянусь, так что не егози…
Лицо у него было ожесточенно-деловое, и Мазур, невольно подчинившись общей суете, машинально кивнул, не сразу и опомнившись. Злость куда-то улетучилась, как ни странно. Ему вдруг стало интересно, и это вытеснило все другие чувства.
— Живо, живо! — нетерпеливо покрикивал Кузьмич. — Времени почти нет, час какой-то. Надевайте потом, что на кого смотрит, все одинаковое…
Под зорким и пристальным взглядом нескольких дул с Мазура сняли кандалы и подтолкнули к двери баньки. Войдя в тесный предбанник, он неторопливо принялся раздеваться, движимый сейчас нехитрой солдатской философией: что бы там плохое ни случилось потом, а банька — вещь неплохая, и ею стоит воспользоваться…
Следом появилась Ольга, покрутила головой:
— Что-то интересное завязывается…
— Вот и посмотрим, — сказал он спокойно. — Раздевайся, малыш, хоть вымоемся как следует, а на этих наплюй с высокой колокольни… Ты у меня молодец, неплохо получается — обливать презрением, вот и дальше двигай в том же ключе. Предки твои дворянские, как история гласит, лакеев в таких ситуациях нисколечко не стеснялись…
Они и в самом деле мылись совершенно непринужденно, терли друг другу спины, притворяясь, что никого, кроме них, в жарко натопленной бане и нет. Толстяк, правда, пытался зыркать на Ольгу блудливым взглядом, но с ним Мазур управился моментально: хлопнул по пояснице вроде бы в шутку, однако нечаянно угодил в одну из болевых точек, и господина Чугункова моментально скрючило, а разогнувшись, он убрался в дальний угол и отныне держался совершенно монашески…
Пока мылись, кто-то унес старую одежду и приволок новую — стопу одинаковых штанов и рубах, белых, из толстого полотна, со скупой красной вышивкой на рукавах у запястий и по воротнику. На Мазура пришлось почти впору, Ольге пришлось и рукава, и штанины подвернуть, но и в этом каторжном наряде она оставалась столь прекрасной, что у Мазура захолонуло сердце, и он пообещал себе выжечь здешний клоповник начисто, если это понадобится ради ее спасения.
Полотенец хватило, чтобы как следует высушить Ольгины великолепные волосы, а на лавке нашлись и гребень, и пара косметичек — хозяину явно намеревались показать товар лицом. Выйдя первым на крылечко, Мазур опять угодил под прицел полудюжины стволов, на запястьях и лодыжках звучно щелкнули кандалы.
— Ну вот, — довольно оглядев его, заключил Кузьмич. Теперь и на люди показаться не стыдно. Что жена замешкалась?
— Косу заплетает. Сигаретку дай, старче, а то мои с одеждой унесли…
— В горнице подымишь потом, — отрезал Кузьмич. — Будешь еще двор табачищем поганить…
Мазур вспомнил: он и в самом деле ни разу не видел курящим ни Кузьмича, ни кого-то из его подручных, и табачным духом от них не пахло. Ну да, естественно — «трава никоциана»…
— Ты смотри, на хозяина хвост не подымай, — сказал Кузьмич, пристегивая его к общей цепи — А то кто его знает, с какой он сегодня ноги встал. Велит в яму с медведем кинуть — придется исполнять скрепя сердце…
Мазур оглядывался. Пушка уже стояла у главного крыльца обширного терема — и возле нее выжидательно переминался мужик с дымящимся фитилем. Теперь Мазур хорошо рассмотрел, где размещались колокола: на специальной звоннице, высокой башенке, под шатровой крышей на четырех резных балясинах. Колоколов — целых пять, два больших и три помельче.
Слушай-ка, старче божий, — сказал Мазур. — Насколько я помню, это вроде бы не в раскольничьей традиции — колокола на церковь вешать…
