Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
Самолет на Баку вылетел минута в минуту. Полет прошел быстро, так как я просто уснул, а Брыль прилип к какой девушке по соседству и весь полет рассказывал ей о красотах Каспия, ужасах Заполярья и героике службы подводника. Баку встретил голубым небом, палящим солнцем и удушливой жарой, так что, ступив на трап самолета в своих северных нарядах, мы моментально взопрели и разделись до рубашек. И тут я сразу приметил, что все как-то неправильно в этом аэропорту. И высадили нас из самолета не к автобусу, а довольно далеко от самого аэропорта, и встречали нас носатые черноволосые милиционеры, а не служащие «Аэрофлота», и весь пассажирский табор направили не к самому зданию вокзала, а к соседнему невзрачному строению, на стенах которого явственно просматривались следы от автоматных очередей.
В это здание всех запускали через узкую дверь, за которой был установлен временный турникет. Было заметно, что помещения совершенно не предназначены для приема пассажиров. И самое главное, что за турникетами стояли военные и милиционеры, все как один азербайджанцы, вооруженные до зубов и упакованные в доспехоподобные бронежилеты. Хотя они и не проявляли никакой агрессивности, но все пристально всматривались в лица пассажиров. И когда Брыль, шедший передо мной, миновал турникет, два милиционера неожиданно ловко взяли его под руки и быстро повели к какой-то двери. Я было рванул за ним, но меня резко и неожиданно остановил какой-то майор, и когда я попытался отодвинуть его в сторону, чтобы догнать моего уводимого в неизвестность подопечного, меня просто спеленали. В спину ударили чем-то жестким, по-видимому, прикладом автомата, а когда я приземлился на пол, руки резко завернули за спину, защелкнули наручниками и пару раз ласково приложили ногами по ребрам, чтобы я успокоился. Потом меня приподняли и потащили в соседнее помещение. Туда же принесли мою сумку. Начался обыск. Говорить мне не давали, да и в этом не было никакого резона. Вокруг слышалась только азербайджанская речь, в которой я, памятуя службу, понимал только ругань, которой, кстати, слышалось немало. Как я был рад в этот момент, что не взял с собой и пистолет, и наручники и вся моя принадлежность к Вооруженным силам ограничивалась только документами!
Карманы у меня вывернули, содержимое сумки вытряхнули на стол и методично просеивали в четыре руки. Не найдя ничего крамольного, вещи запихнули обратно в саквояж, а мои документы, изъятые из карманов, куда-то унесли. Меня же с наручниками, защелкнутыми за спиной, вытолкнули в еще одну дверь, за которой оказалась неплохо оборудованная камера, с решеткой, нарами и группой довольно прилично выглядевших граждан на них. Мои тюремщики затолкнули меня в камеру, не сняв наручники, заперли решетку и удалились.
— Здравствуйте, молодой человек! О, да вы в оковах. Проходите, проходите. Присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет. Как и ваших руках, вероятно, тоже!
В камере находились пять человек, все очень прилично одетые, чистенькие и все с каким-то сытновато-одухотворенным выражением лица, которое бывает либо у пожизненных членов Союза писателей, либо у махровых номенклатурщиков на заслуженной пенсии.
— За что же вас загребли в кутузку, молодой человек?
Говоривший был мужчина, лет за пятьдесят, статный, но тучноватый, с залысинкой и благообразным вальяжным лицом, на котором читались годы, проведенные явно не у мартеновской печи, и тем более не в военной организации.
— Матроса домой вез. Больного. Только сошли с самолета, сразу схватили, как бандитов. Наручники эти еще нацепили.
О-о-о, так вы, молодой человек, вероятно, офицер? — заинтересованно спросил мужчина.
— Да. Северный флот, — утвердительно кивнул я.
— Да, молодой человек, армия сейчас находится в очень тревожном состоянии. Мы давно предупреждали, что все может кончиться именно так. Бойня, кровь, народная ненависть к режиму.
Мужчину явно понесло, и я, не очень вежливо перебив его, спросил:
— Это все понятно. Но почему на мне наручники и я сижу тут с вами? Что происходит?
Мужчину это ни капли не обидело, и он даже с каким-то удовольствием начал объяснять:
— Видите ли, господин офицер, сейчас в Азербайджане проходят первые, заметьте, именно первые независимые выборы с момента воцарения советской власти на Кавказе! И я очень даже понимаю наших азербайджанских товарищей, которые не хотят, чтобы на волеизъявление народа оказывали давление извне. Очень понимаю. Вот поэтому они и задерживают всех, кто может оказаться, так называемыми независимыми наблюдателями, а по сути, кремлевскими наймитами… А мы… представители «Демократической России», всегда выступали на стороне наших национально-духовных соратников, и довольно странно, что нас, идейно солидарных с народом Азербайджана, держат здесь.
Деморосса снова понесло, а я, поняв, в чем суть дела в общем, но так и не поняв, за что же здесь сижу именно я, как-то успокоился и примостился поудобнее на нарах. Группа же «арестованных» демороссов, воодушевленных моим собеседником, подхватила его монолог и начала чуть ли не митинг в нашем узилище. Я вполуха слушал их революционный бред, больше стараясь как-то поправить наручники, которые уже довольно больно впивались в запястья рук.
— Офицер, я бы смог тебе их снять сейчас, но лучше не надо. Думаю, тебя скоро отпустят, а зачем лишний раз нервировать азеров. Потерпи немного.
Повернув голову, я увидел человека, на первый взгляд мало чем отличавшегося от разглагольствовавших демократов, но в его глазах читались воля, сила и презрение к сидящим рядом демагогам.
— Говоруны, твою мать. Привыкли всю жизнь в Доме журналиста коньяк жрать и анекдоты про Брежнева рассказывать, а туда же… Демократы. Тоже мне, свобода возлияния. Сейчас их еще человек десять наберут, и обратно в Москву отправят, чтобы не мешали. А может, и наоборот, пустят, чтобы еще больше народ разозлить. Мало еще кровушки пролили. Не вертись офицер, я тебе сейчас под наручники носовой платок подсуну, чтобы не резали.
Больше он ничего не говорил, но все произошло по его сценарию. Сначала увели всех демороссов, предварительно на чистейшем русском языке объявив им, что через десять минут они будут отправлены в Москву. С ними увели и моего собеседника. Я остался один. Еще через полчаса мою клетку отпер устрашающего вида огромный азербайджанец, в военной форме без знаков отличия, с автоматом ППШ на плече и с анекдотичной, огромных размеров, клетчатой кепкой на голове.
— Виходы.
Я слез с нар и вышел из клетки. В соседнем помещении, где меня обыскивали, стоял улыбающийся Брыль, оживленно разговаривающий на азербайджанском языке с еще одним военизированным местным жителем без погон. В углу валялась моя сумка.
— Тащ капитан-лейтенант! А что это у вас?
Увидев на моих руках наручники, Брыль перешел на азербайджанский, и начал что-то громко говорить, показывая на меня. Его собеседник снял автомат с плеч, положил на стол и подошел ко мне.
— Нэ обижайся командир, ошибочка вышел, пока туда-сюда, разобрались со всем.
Наручники он снял и протянул мои документы. Потом выложил сумку. Потом порылся еще раз у себя в нагрудном кармане и протянул конверт с деньгами Брыля.
— Нэ бойся командыр, я — сбэркасса!
И протянул мне даже на вид заметно похудевший конверт. Я взял его и поглядел на Брыля. Тот утвердительно кивнул головой, и я спрятал конверт в карман. Уже на улице мой подопечный поведал мне, что стало причиной нашего ареста. Это оказался тот самый псевдодепутатский значок, который даже с пары метров очень напоминал настоящий. Власти Баку, чтобы полностью обезопасить свои выборы от влияния кого бы то ни было, приказали любых депутатов из Москвы отлавливать на всех вокзалах и отправлять обратно в те города, из которых они прибыли. И как оказалось, Брыля с его нагрудным знаком, невзирая на возраст, приняли за депутата и обошлись с ним довольно вежливо, а меня, без значка, приняли за его телохранителя, а потому заломали по-простому, да еще и по почкам надавали. Когда же разобрались, в чем дело, ситуация плавно перетекла в привычный восточный базар, и еще часа полтора азербайджанские слуги правопорядка обсуждали с Брылем сумму бакшиша, за которую они бы нас выпустили без всяких последствий. Когда финансовый вопрос наконец был решен на приемлемых для обеих сторон условиях, мы и были освобождены.
Домой к Брылю мы ехали на такси. Если на центральных улицах все было более или менее чисто, то на окраине и правда были еще заметны следы зимних событий. То тут, то там попадались сожженные или просто разрушенные дома и остовы обгоревших автомобилей. По дороге мой подопечный предложил заехать в военкомат и отдать документы, чтобы сразу закрыть этот вопрос. Время было еще раннее, и я согласился. Военкомат оказался тоже полуразрушенным, и военком района, плотно сбитый полковник-азербайджанец, восседал на втором этаже уцелевшего ветхого флигеля, один, даже без секретаря. Он молча посмотрел бумаги, поставил мне печати на командировочный и как-то невесело то ли себе, то ли мне сказал:
