Кристофер Роннау - Кровавые следы
Пока рис осматривали высшие чины, мы заняли позиции по сторонам. Большинство уселось на землю, чтоб дать ногам отдохнуть. Я прислонился к дереву, закрыл глаза и попросил Тайнса, одного из гранатомётчиков нашего взвода, разбудить меня, когда будем уходить. Он спокойно и методично, с едким сарказмом, распёк меня сверху донизу и с обеих сторон. Нет, мне не полагается спать, словно бревно. Моя работа — оставаться начеку, наблюдать за своим сектором джунглей, замечать любые признаки опасности и быть готовым на них среагировать. Это командный спорт, и участвуют все. Сейчас не время давить подушку. Очевидно, он был прав, так что я согласился, даже не пикнув в знак протеста.
Кен Тайнс, из Лос-Анджелеса, был единственным чернокожим в отделении. Кожа у него была чуть темнее среднего, видимо, оттого, что на базе он большую часть времени ходил без рубашки. Он частенько носил каску сдвинутой набок, отчего вид у него становился дерзким и залихватским, хотя на самом деле Тайнс был осторожным и рассудительным. Я прислушивался к его словам. Остальные тоже. Другое расовое меньшинство в роте, гаваец Ортис, похоже, был лучшим другом Тайнса. Они оба служили гранатомётчиками, носили М-79, стрелявшие 40-мм гранатами. Как ни странно, это оружие не имело предохранителя. Чтобы уберечь его от случайного выстрела, большинство гранатомётчиков на патрулировании держало казённик открытым.
Армия некоторое время экспериментировала с гигантским 40-мм дробовым патроном, разработанным для использования в М-79. Каждый патрон содержал двадцать семь свинцовых шариков 32-го калибра. Они реально применялись, но потом были отозваны по неизвестной причине17. Тайнс тайком сохранил несколько штук и всегда держал один в стволе гранатомёта, наготове. Всякий, кто попытался бы напасть на Тайнса в патруле, тут же узнал бы, что его ответный выстрел — скверное дело.
После осмотра рисового склада в поисках спрятанного оружия или документов, мы уложили в середину кучи мешков блоки С-4, пластичной взрывчатки. Запалив шнур, мы кинулись прочь. Когда мы залегли в ожидании, я немного нервничал, представив себе пятидесятифунтовые мешки риса, дождём осыпающиеся на нас с неба. Я прямо видел, как мешок приземляется мне на позвоночник. Секундой позже склада не стало. Особенной воронки не получилось, но местность затянули пар и дым. Сколько таких находок нам предстоит сделать, чтобы заставить их проголодаться? Мы двинулись дальше.
Ещё через пару часов поисков риса, мы остановились на ночлег. В то утро я забыл наполнить свои фляги и начинал чувствовать себя высушенной изюминой. В течение дня я стеснялся попросить у кого-нибудь воды, потому что не хотел, чтобы меня называли тупым ослом. В Лай Кхе у нас не было водопровода. Питьевую воду мы набирали из тысячегаллонной металлической цистерны на колёсах, припаркованной на грунтовой площадке возле столовой. Теоретически, когда мы видели утром её после завтрака перед уходом на задание, её вид должен был разбудить нашу память и напомнить нам наполнить наши фляги. К сожалению, в то утро я оказался недостаточно сообразителен, чтобы сложить два и два и смекнуть, что надо набрать воды прежде, чем уйти в патруль.
Найти воронку с некоторым количеством серой воды на дне было легко. Я соскользнул на десять футов вниз по её грязному склону и пил, как бешеная собака. Вода имела сильный металлический привкус, все равно, что лизать алюминиевую облицовку, но всё равно освежала. Я лакал её, пока желудок не раздулся и не стал мне мешать. Как я подумал, вряд ли я ещё когда-нибудь так проколюсь с флягами.
На каждой ночной позиции, как только солнце садилось, за дело принимались лопаты. Мы копали так много, как будто состояли в профсоюзе американских шахтёров. Если после первых ударов лопатой слышалось усердное пыхтение, это означало приличную землю. Потоки ругательств означало землю, твёрдую, как скала, или толстые корни. Тем не менее, мы окапывались каждую ночь. Спали мы рядом с нашим ячейками, не в них самих. В качестве простыни мы использовали пластиковые пончо. Им не полагалось служить мягкой подстилкой, просто они частично отделяли нас от влажной земли и ползающих насекомых. Поскольку пончо производили шум, ими пользовались только в относительной безопасности больших ночёвок. Пончо не применялись в ночных засадах и на постах прослушивания, когда нас было мало, мы были изолированы и требования к тишине были более чем категорическими. Мой рюкзак отлично справлялся с ролью подушки.
Фэйрмен поставил меня в пару к Джеку Альваресу, мексиканцу из Калифорнии. Он был сообразительным, опытным и во всех отношениях хорошим солдатом. Соответственно, ему вот-вот должны были дать в подчинение собственное отделение и повысить до сержанта. Если Фэйрмен доверил бы ему учить меня что и как, ему пришлось бы понадеяться на невербальные способы общения, потому что Альварес редко что-то говорил.
Когда ячейки были готовы, мы предприняли попытку вырубить часть растительности перед нами, чтобы легче было заметить врага, прежде, чем он успеет подкрасться к нам вплотную. Мы также установили два «Клаймора». Так делали каждую ночь у каждой ячейки. Самые опасливые парни снимали гранаты со своих разгрузочных жилетов и укладывали их аккуратным рядком возле пончо, чтобы легче было до них добраться. Эта часть церемонии была необязательной. В тот я раз я так не сделал, потому что про это не знал. Потом, когда узнал, то всё равно не делал. Мне пришло в голову, что мои гранаты должны оставаться пристёгнуты к жилету на случай, если вдруг придётся срочно хватать вещи и быстро менять позицию или сматываться.
Как гласит поговорка, «можно сделать правильно, можно неправильно, а можно по-военному». Мы, конечно же, делали по-военному — делили ночную вахту на час бодрствования и час сна. Примерно к 1930 уже стояла непроглядная темень. Альварес лёг спать, а я начал свою первую вахту, свесив ноги в ячейку. Через несколько минут я вытащил сигарету и чиркнул своей «Зиппо», тут же поняв, что сотворил глупость. Соскользнув в ячейку, я притаился и ждал, когда ВК, увидевшие сигнал моего прожектора, начнут по мне стрелять. Этого не произошло.
Утром никто ничего не сказал, но я видел пару «новичковых» взглядов со стороны одного-двух парней. Фэйрмен ничего не узнал. Если бы он узнал, то поберёг бы свою глотку и взялся бы сразу за пистолет. Это была одна из тех мелких ошибок, которые все делают в начале службы. Впоследствии они исчезают. Или вы сами исчезаете.
Следующий день принёс нам два приятных сюрприза. Первое — когда мы в поле, нам не надо вставать в 0500 или в другую рань, мы спим до восхода солнца. Нет смысла вставать, пока не станет достаточно светло, чтобы что-то делать. Второе — повар Джонс прилетел на вертолёте, доверху полном омлета, бекона и горячего кофе. «Это чудесно», — сказал я Альваресу. Тот в ответ пробубнил мне что-то по-испански. У меня сложилось впечатление, что мы будем есть в джунглях такие завтраки каждое утро. Позже впечатление сменилось на то, что командование дивизии устроилодля нас специальное угощение, потому что операция «Седар-Фоллс» почти закончилась и прошла успешно. Пока я там служил, нам больше ни разу не посылали горячий завтрак в поле.
После завтрака мы отправились на новую шестичасовую зачистку. Я и моя винтовка в тот день были ходячими ранеными. У меня на шее слева образовалась натёртость, окружённая мелкими болезненными нарывами. Во время вчерашнего марша болтающийся туда-сюда при ходьбе гранатомёт своим ремнём прорыл глубокую дыру в моей коже. Если бы я сегодня надел его на ту же сторону, то он постепенно вгрызся бы ещё глубже и перепилил бы мне яремную вену.
Другой медицинской проблемой стала моя левая рука, которая воспалилась. Я зацепился ей из одну из колючих лиан, называемых «подожди минутку», которая оставила на коже несколько неглубоких порезов. За ночь они разрослись в целую россыпь везикул. Из некоторых вытекал жёлтый гной, а другие сочились кровавой жижей. Вид был отвратительный и ощущения тоже. Мой план действий состоял в том, чтобы немедленно показать руку Доку Болдуину, взводному медику. Док мне нравился, он был забавным и остроумным. Живой и бойкий, он всегда улыбался. Внутри у него горела озорная искорка длиной в милю. Он отпускал больше саркастических замечаний и смешных шуточек, чем кто-либо в роте «С». В итоге Док сказал, что это у меня фрамбезия18 и дал несколько пенициллиновых таблеток из большой бутыли. У меня не было никакого контейнера, чтобы их хранить, поэтому я просто высыпал их в карман, словно мелкую сдачу. Док ещё добавил, что бактерии, вызывающие фрамбезию, весьма близки к тем, что вызывают сифилис. Таким образом, у меня может быть положительный результат теста на сифилис, если мне вдруг придётся проходить его для получения лицензии на вступление в брак у себя в Калифорнии. Я должен быть готов всё быстро объяснить. Вьетнам продолжал подкидывать приятные сюрпризы один за другим.
