Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Убедившись на примере одного из старших по званию русских офицеров, что мы полная деревенщина, греки принялись за десерт сами. Вот это была песня! Наши бесхитростные русские души принять подобного просто не могли. Яблоко даже не бралось в руки! Его, нанизав на вилку, очищали ножом от кожуры, складывая ее на отдельное блюдце. Резали на части и таким же манером вычищали сердцевину. А уже потом, отрезая маленькими дольками, отправляли в рот, словно картошку. Нам, воспитанным на ночных походах в сады и огороды соплеменников, все это показалось жутким снобизмом и маразмом. Гордое чувство принадлежности к первому в мире государству рабочих и крестьян осенило в этот момент всех без исключения. К тому же за ним было удобно спрятать свой личный стыд. Думаю, что скажи в этот момент греки хоть что-нибудь резким голосом, наша экскурсионная группа встала бы на дыбы и пошла драться, как львы. Но, слава богу, ничего не произошло.

Больше видимых проколов с нашей стороны не было. Да и обед вскоре закончился. Попрощались. Расселись в автобусы и поехали обратно на корабль.

На позор нации наши злопамятные командиры ответили на следующий день. Бригада греческих курсантов, естественно, вместе со своим начальством приехала посмотреть корабль. Показали, рассказали, а под конец гостей тоже пригласили на обед. В столовую личного состава корабля. Ее прибрали, почистили и накрыли столы в соответствии с обстановкой. Бачок с кашей, бачок с борщом, тарелка с салатом, шесть ложек и нож на шестерых. И естественно, тарелки. Тоже шесть штук. Под первое и второе одновременно. А еще яблоки: горкой в блюде. Мы же в походе. Терпите, друзья. Обед приготовили, правда, на славу. Да, у нас всегда кормили хорошо. Греки про отсутствие десертных ножей и даже вилок позабыли. Умяли все подчистую. И яблоки погрызли. С кожурой. Одним словом, расстались друзьями. Они, в общем-то, приличные мужики оказались, это и без знания языка видно было. Военные любой страны всегда поймут друг друга. Даже противники.

Но потом, вернувшись в родное училище, я решил больше судьбу не искушать, да и еще раз почувствовать себя валенком не очень-то приятно. Каюсь, спер в библиотеке раритетную книжечку «Военно-морской протокол и церемониал» и вызубрил ее от корки до корки, особенно в части, касающейся званых обедов и ужинов. Лекции теперь могу читать.

Живи по уставу, завоюешь…

— Слушаю-с! — хрипит унтер. — Вы, высокородие, изволите говорить, не мое это дело народ разгонять. Хорошо-с… А ежели беспорядки? Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать, ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу все понимать.

Что такое комендатура и комендантская служба, любой военный знает не понаслышке. Одна из главных береговых составляющих «противо-корабельных стратегических сил». Но такой легендарной комендантской службы, как в городе-герое Севастополе 80-х годов, не было, наверное, нигде на безбрежных просторах советских Вооруженных сил. Говорят, что комендатура города Кронштадта тоже славилась чем-то подобным, но я отношу эти слухи, скорее, к желанию славных балтийцев не отставать от передового в этом отношении Черноморского «королевского» флота.

Суббота. 18.00. К пирсу порт-пункта Голландия подан паром, чтобы вывезти в город без малого семь сотен страждущих вдохнуть вольного воздуха гардемаринов. Волна белых фланок, увенчанных мицами и бескозырками накатывается на скрипящий под множеством ног старичок-паром, и тот вмиг становится увенчанным белоснежным муравейником, который незамедлительно начинает покрываться табачным дымом. До Графской пристани 15 минут хода, можно и перекурить, не опасаясь быть арестованным за курение в городе на ходу. Паром лениво плетется по бухте, курсанты живо строят планы предстоящего выгула, а в это время.

Экономика социализма, как известно, имела плановый характер. А еще известно, что армия и флот — это отражение государства, только более прямое, что ли. Ну без выпендрежа всякого, и если уж страна живет по планам — так и флот будет жить по планам! Причем по всем, какие можно придумать. А в комендатуру, как известно опять же всем военнослужащим, идут только три категории военных: либо туп до уровня, гораздо ниже самого упертого морского пехотинца и ни к какой другой службе не годен, либо списан по здоровью от всех видов боевой деятельности, либо уж «мохнат» до безобразия, и этим все сказано. Так вот, в 80-е годы комендантом Севастополя, был полковник морской пехоты Бедырев, мужчина… ну уж не знаю, как в быту, а на службе — чистый унтер Пришибеев современного разлива. Настоящий полковник, одним словом! До сих пор помню его стоящим перед строем развода комендантской службы, лицо и просветы погон одного цвета, голос глухой, как из порожней цистерны из-под шила.

— Товарищи начальники патрулей! Кто-то говорит, что мы раздаем патрулям планы по задержанию военнослужащих. Этого нет и не будет. Что за планы? Что за выдумки? Но!!! Но я не верю, что любой патруль не найдет в городе меньше десяти нарушителей формы одежды, правил нахождения в городе и прочих мракобесий и безобразий! Все начальники патруля меня поняли?

И попробуй тут не понять? Окажется меньше десяти задержанных в бегунке начальника патруля, можно и самому на ночку в комендатуре остаться покукарекать. А то и не на одну, и не в комендатуре. Так что приходилось стараться. А уж когда за дело бралась сама комендантская служба.

В тот день планы отлова недостойных военнослужащих были явно завышены. Такие массовые рейды всей гарнизонной службы случались периодически и, как правило, предваряли собой какой-нибудь праздник или, наоборот, были послесловием какого-нибудь крупного нарушения дисциплины флотского масштаба. А когда державшееся довольно независимо по отношению к комендантской службе командование училища шло в чем-то наперекор комендатуре, то аутодафе объявлялось курсантам, и вечером вся комендатура была полна задержанными гардемаринами. Судя по всему, это был именно такой день. Попросту говоря, на охоту вышла вся комендантская служба, включая всех помощников коменданта. И одному из самых непростых из них, капитану Андрущаку досталась Графская пристань. Андрущак был собой мужчина видный. Высокий красивый блондин с вечно холодноватым выражением лица и тонкими поджатыми губами, он был похож на брезгливого аристократа, непонятно каким образом затесавшегося в эту флотскую камарилью. Одевался Андрущак соответственно. Его форма всегда была безукоризненно чиста, отутюжена до режущих глаз складок и полна именно тех щегольских нарушений формы одежды — от шитых капитанских звездочек на погонах до туфель на высоком модном каблуке, за которые сам он забирал других без раздумий.

Скорее всего, в этот день Андрущаку было чем заняться, и поэтому облава, затеянная комендантом, была ему в тягость. Но план есть план, и чтобы его достойно и своевременно выполнить, Андрущак не стал мудровствовать лукаво, а просто подогнал комендантский бортовой ГАЗ к «горлышку» Графской пристани, выставил рядом с собой патруль и стал ждать. И когда через полчаса из этого самого «горлышка» начал вытекать поток уволенных курсантов, селекция началась. Причем по принципу «на кого глаз падет». Андрущак и начальник патруля отдавая честь протекавшим мимо, жестами подзывали к себе. Курсант подходил, представлялся, предъявлял увольнительную и военный билет. Документы незамедлительно изымались, передавались патрульному, заботливо складывались в пакетик, а их хозяин, вздыхая, забирался в кузов машины. Не миновала сия чаша и меня. Мой друган Гвоздев, с которым мы собирались вечером осчастливить дискотеку ДОФа своим присутствием, благополучно протек сквозь комендантский фейс-контроль, а я был остановлен и отправлен в кузов, чтобы составить компанию другим несчастливцам.

Работа у Андрущака спорилась, а потому уже минут через пять, еще до окончательной выгрузки курсантского парома, кузов гарнизонного катафалка был набит круче, чем сигареты в пачке «Черноморских». Когда последний задержанный курсант-второкурсник попытался залезть в кузов, оттуда раздались крики:

— Тащ капитан, тут уже и стоять негде!

Андрущак подошел к машине, заглянул в кузов. Там действительно было не просто тесно, а очень тесно. Капитан поправил фуражку, равнодушным взглядом окинул замеревшего перед ним второкурсника.

— Полный комплект. Свободен.

Второкурснику вернули документы, и он рванул в сторону троллейбусной остановки со скоростью, достойной сборной училища по бегу.