Гаральд Граф - Моряки
После Нового года все обычно считали, что время идет быстрее, и второе полугодие любили больше, чем первое, потому что дни постепенно светлели и как-то становилось веселее. Уже с половины марта начиналось экзаменационное время, и оно всем нравилось, так как регулярные классные, равно и внеклассные занятия прекращались, и в период, предназначенный для подготовки, нас никто не тревожил, и мы всецело могли погружаться в зубрежку В дни после сдачи экзаменов обыкновенно все отдыхали.
Сами экзамены тоже имели своеобразный интерес, хотя большинство их боялось, и каждый по-своему к ним готовился: более серьезные просто повторяли весь курс, так что для них являлось безразличным, что их спросят, но остальные повторяли "по билетам" и некоторые билеты знали лучше, а другие хуже. Удача каждого заключалась в том, чтобы вытянуть именно тот билет, который лучше знаешь, тем более что и билеты по содержанию бывали разные: более легкие и более трудные. Для каждого курса имелась подробная программа, вопросы которой распределялись по 15-16 билетам. Кто не помнит эти картонные карточки, на которых с одной стороны ставились номера билетов, а с другой — номера вопросов программы.
Когда экзаменующийся вызывался, ему давалось самому вытягивать билет "на счастье" Все вопросы выписывались на доске, и экзаменатор указывал, какие следует подчеркнуть, т е. подготовить к ответу По мере того как несколько человек ответило, число билетов в пачке уменьшалось, а следовательно, и выбор становился все меньше, и только, когда оставалось два- три, тогда экзаменаторы вкладывали их обратно в пачку Благодаря этому те, которые отвечали не первыми, имели возможность с большей точностью рассчитать, какие именно билеты они могут вытянуть. Оттого все ожидавшие очереди с душевным трепетом следили за номерами вышедших билетов. По их лицам можно было узнать, насколько удачно складывается дело.
Я всегда предпочитал отвечать одним из первых, не потому что хорошо знал курс, но оттого что, по крайней мере, скорее "гора с плеч долой", да и утром голова свежее; а то ожидать иногда приходилось по три-четыре часа. Но многие любили отвечать последними и строили расчет на том, что экзаменаторы тоже уставали и под конец относились небрежнее и спрашивали более поверхностно. Правда, среди них встречались и такие, которые, уставши, делались раздражительными и придирчивыми и, видя, что экзаменующийся начинает путаться, не старались его наводить и помогать, а просто сажали на место и ставили плохой балл. Всю эту психологию преподавателей кадеты знали хорошо и очень искусно к ней приспосабливались.
Но самыми любопытными были те из кадет, которые совершенно на себя не надеялись и старались вместо того, чтобы вызубрить курс, придумать какую-либо хитрость и при ее помощи выдержать экзамен. Таких хитростей имелось в запасе много, и они практиковались особенно в младших ротах. Среди них были всякой системы шпаргалки. Например, писались на ногтях формулы. К целой коллекции резинок, закрепленных внутри рукавов, привязывались бумажки с кратким конспектом самых трудных вопросов и формул. Когда экзаменующийся выходил к доске, он старался вытянуть соответствующую бумажку.
Однако, так как там приходилось писать очень мелко, чтобы как можно больше вместить необходимых данных, то зачастую на доске получалась невероятная путаница, да и сам отвечающий нес несуразную чепуху А то пускались на следующее: мелки для досок, чтобы не пачкать рук, заворачивались в бумажки, и вот на них-то старались писать формулы, даты, названия и т д. Но так как всех формул на такой бумажке не напишешь, то заготовляли запасные. Когда же выходили к доске, как бы случайно роняли мелок, и он, конечно, ломался, тогда просили разрешение сходить за другим, и если разрешали, то новый кусок заворачивали в нужную бумажку.
Самой же выгодной, но зато и рискованной операцией было отмечать билеты. Это или делалось заранее, проникнув в кабинет инспектора классов, где они хранились, что, однако, было опасно и грозило серьезными последствиями, или они отмечались через тех, кто отвечал первыми. Для этого раньше чем отдать билет проводилась ногтем отметка на его лицевой стороне, и об этом сообщалось тем, кто еще не отвечал. Когда такой билет вторично попадал в пачку, его наверняка вытягивал тот кадет, который об этом уславливался с другими. Таким образом было меньше риску провалиться.
Обычно разрешалось выходить к доске со своею программой, и благодаря этому являлся большой соблазн на ней поставить какие-нибудь отметочки, которые могли бы помочь вспомнить, что надо. Но экзаменатор мог близко подойти к доске и это легко заметить и тогда поставил бы единицу.
Некоторые воспитанники столько тратили времени на обдумывание такого рода хитростей, что, кажется, свободно могли бы за это время выучить весь курс и идти на экзамен без всякого риска. Но так велика была их неуверенность в себе и лень что- либо учить, что они охотнее решались на эти фокусы, чем сидеть за книжками.
Самым неприятным моментом экзамена было ожидание прихода экзаменаторов и затем— когда они войдут, рассядутся, вынут билеты и начнут совещаться,, с кого начинать вызывать. Классные списки у нас составлялись по средним баллам, и по ним же мы сидели на скамейках, причем лучшие на задней, а худшие на передних, поближе к преподавателю. Экзаменаторов было двое — преподаватель и ассистент, и каждый из них ставил отдельно свой балл, а окончательный выводился как средний из них. Если отметка выходила с половинкой, то к ней прибавлялась другая в пользу экзаменующегося, поэтому мы ее называли "казенной половиной".
Если ответишь хорошо, то, конечно, спокоен, что, во всяком случае, не провалился, но если ответ сомнителен, то тут начинались муки неизвестности, так как о результатах экзамена объявляли только в конце. Сидящие против преподавательского столика старались обычно подсмотреть поставленную отметку.
Даже для тех, кто учился очень хорошо, экзамены доставляли много волнений, ибо всегда оставался страх понизить свой годовой балл. Средний балл за все предметы у нас играл большое значение, так как от него зависело в гардемаринских ротах производство в унтер-офицеры и фельдфебеля. Последних было по числу рот, т е. шесть, и они носили фуражку с козырьком и офицерскую саблю. В фельдфебеля производились лучшие по учению и поведению старшие гардемарины. Унтер-офицеров было приблизительно по тридцать человек из старшей и младшей гардемаринских рот Они носили две и три белых нашивки на погонах и распределялись в помощь дежурным офицерам по всем ротам. Фельдфебеля и унтер-офицеры пользовались известными льготами, которые, главным образом, выражались в увольнении среди недели.
Начиная с 1-ой роты, по всем заканчивавшимся предметам происходили экзамены, и окончательные отметки входили в выпускной аттестат, и по ним мы получали старшинство в выпусках. Это старшинство имело то преимущество, что первые десять выбирали сами, в какой флот желают выйти, а остальные тянули жребий.
Закончив экзамены, мы были отпущены до плавания по домам, и те, кто их благополучно выдержал, ехали домой с легким сердцем и таким хорошим настроением, как это редко случается в зрелые годы жизни.
Вообще, отпуска перед плаваниями имели особенную прелесть, так как совпадали с ранней весной, которая даже в Петербурге очень приятна. Нева только что вскрывается ото льда, и на ней начинается жизнь, появляется множество барок, снуют буксиры, финляндские пароходики и ялики. Как хорошо памятны эти финляндские пароходики и их пристани с буфетами, из которых аппетитно пахло кулебякой и жареным! С мальчишками, вертящими контрольное колесо у окошечка кассы и кричавшими протяжным голосом; "Ма-а-ашков переулок", "В-а-а-сильевский остров", "Фин-н-ляндский вокзал" и т д. Рулевыми, мрачными финами, исправно ударявшими скулами пароходов о пристани так, что те трещали и качались, и тем не менее флегматично командовавшими: "ход перод", "назад" и "стоп" да изредка ругавшими матросов, точно они были в этом виноваты. Мы любили ездить на этих пароходиках. Так приятно вдыхать свежесть Невы, еще только что освободившейся ото льда, и следить, как нос рассекает ее воды. Интересно наблюдать, как пароходик ныряет под арки мостов, опускает трубы и опять их поднимает.
Хорошо в это время прогуляться по Летнему саду, который почищенный, с освободившимися от зимних покрышек статуями и с чуть зеленеющими склонами пруда, на которых слабо распускаются крокусы и гиацинты, понемногу приобретает праздничный вид.
Начинались белые ночи, эти особенные ночи, столь талантливо воспетые в бесчисленных стихах и романсах. Ночи, создающие настроение, полное чего-то неизведанного, хорошего, манящего куда-то в беспредельную даль, настроение, которое гонит сон, возбуждает нервы и вливает бодрость. Таинственные белые ночи! Никогда не забыть их тем, кто жил в Петербурге. В первых числах мая мы, как обычно, стали собираться в Корпус, чтобы оттуда отправиться в Кронштадт на отряд. Это маленькое путешествие теперь уже лишено было всякой новизны.
