Александр Бушков - Охота на пиранью
…В половине девятого утра они вошли в маленькое, еще дореволюционной постройки зданьице аннинского вокзала, красное с белой каймой по наружным углам и окнам. Ходила молва, что в свое время здесь соизволил побывать последний государь император, но мемориальной доски, конечно, не имелось, зато в нише на стене торчал уцелевший после всех политических бурь никогда здесь не бывавший при жизни Владимир Ильич: в мелком исполнении, величиной с кошку, покрытый краской под бронзу.
Внимания они, в общем, не привлекали — четверо, одетые не бедно и не богато, с одним-единственным чемоданом и большой синей сумкой, мужчины при галстуках, дамы на каблучках (Ольге Надины туфельки были чуточку малы, возможно, еще и из-за этого она выглядела чуть ли не страдальчески).
Народу в ранний час было немного. Вокзальный милиционер, сорокалетний лейтенант с философским взглядом, четверке не уделил ни малейшего внимания. Никаких признаков слежки не заметили ни Мазур, ни Крест. Он так и не решился бросить «Узи», держал его в сумке, и Мазур спутника где-то понимал: пожалуй, и впрямь лучше подохнуть с автоматом в руках, чем оказаться за решеткой, побыв пару часов обладателем груды алмазов… Момент был критический. Здесь, на крохотном вокзальчике, они оказались словно бы в мышеловке. В случае чего можно, конечно, попытаться пробиться к припаркованному в двух кварталах отсюда «мерседесу» — ключи Крест предусмотрительно держал в кармане, — но лихая перестрелка со здешней милицией вызовет такую погоню, от которой и в тайге не спрячешься…
И все же некто неизвестный их хранил. А может, все везение в том и заключалось, что в Пижмане еще не наткнулись на трупы за высоким забором и не начали искать всерьез. На вокзале им пришлось торчать минут сорок, потом подошел читинский фирменный, опоздав всего на четырнадцать минут, такая мелочь по нынешним временам, что и досадовать смешно…
Самые обыденные вещи выглядели фантасмагорией — вот они предъявляют билеты и паспорта равнодушной ко всему проводнице, крепкой светловолосой девахе в мятом кительке, поднимаются в вагон, идут по узкому коридорчику, по темно-красной ковровой дорожке, вокруг все чисто, матово посверкивают лакированные светло-коричневые панели, на окнах занавесочки с вышивкой в виде кедровых шишек, вагон СВ практически пуст, с едва слышным рокотом откатывается дверь, где номера обозначены римскими цифрами, в купе — два диванчика, просторно, на столике лежит забытый кем-то мятый «Крокодил»… Другой мир.
— Надия, когда тронемся, сходишь поворкуешь с хозяйкой насчет стаканов, — деловито распорядился Крест. — Покурим, полковник?
Они вышли в тамбур. К соседнему вагону бежали опаздывающие — репродуктор уже протрещал насчет отправления, и проводница готовилась захлопнуть дверь.
— Ну, кажется, везет… — протянул Крест. — Хотя расслабиться что-то не тянет пока. Так, самую капельку… Вагон хороший, народу мало, поедем, как паны.
Поезд дернулся, лязгнув сцепкой, и медленно тронулся, поплыло назад аккуратненькое зданьице вокзала, скорость росла, потянулись унылые пакгаузы с громадными красными буквами «НЕ КУРИТЬ», дощатые бараки, остановившиеся на переезде у шлагбаума грузовики.
— Хвоста не было, точно, — сказал Крест, оглянувшись вслед прошедшей в свое купе проводнице. — Правда, пялился какой-то тип от киосочка…
— В синей куртке?
— Ага. Заметил?
— Ну, — сказал Мазур. — Только он, по-моему, больше на женщин таращился.
— Вот и мне так сдается. Сядь нам на хвост менты, не стали бы тянуть — они тут незамысловатые, на три хода вперед не рассчитывают, давно бы вокруг плясали со стволами наголо и воплями друг дружку подбадривали… Ну какие тут, в Аннинске, Штирлицы? Смех один… А твои или мои… На их месте — неважно, твоих или моих — я бы в поезде не устраивал штатовское кино. Тихо-мирно следил, где мы выйдем, а уж там, свистнувши орлов, начал бы половецкие пляски… Резонно?
— Резонно, — подумав, сказал Мазур. — Мои знают, что нет у меня другой цели, кроме Шантарска. С твоими, уверен, не так определенно?
— В точку. И все равно, не стали бы валить меня в поезде. Непременно ж надо со мной вдумчиво потолковать в тихом уголочке, выяснить, что к чему и почем, кто навел, кто помогал, да не собирался ли с кем делиться… В таких делах тебя без долгого допроса на тот свет ни за что не отправят. Ты через часок сходи к бригадиру и стучи своим, пусть встретят…
— Ага, — сказал Мазур, бессмысленно глядя на мелькающие за окном кучки деревьев, неотличимые друг от друга. — Что, установим что-то типа дежурства?
— Да покурить надо выходить почаще, и все сложности. Там в двух первых купешках едут какие-то суетливые мальчики, но они давненько едут, я краем уха слышал, как болтали про столичный эскорт, налоги и тарифы — бизнесмены, мля… Кроме нас, никто больше в эту роскошь не садился. А дверь на площадку девка наверняка на ключ замкнула — не любят они, когда через богатые вагончики народ из третьего класса шарашится, еще пропадет чего из купе, расплачивайся потом… — Он помолчал, швырнул окурок в полированную шикарную урночку. — Полковник, дельный совет хочешь?
— Ну?
— У тебя там что, с твоей кошкой какие-то сложности?
— Да что-то вроде, — сказал Мазур нехотя.
— Я тебе в душу не лезу, а совет дам. Сейчас хватанем по сто грамм, я Надьку уведу в нашу крытку, а ты положи свою на диванчик и отжарь ее как следует, до полного «не могу». Точно тебе говорю, полегчает, и перестанет она на тебя таращиться, как суровый прокурор. Самый верный метод. Сам бы мог догадаться, на пионера не тянешь годами…
— Учту, — сказал Мазур, глядя в окно.
— Да ты не лезь в бутылку, я тебе добра желаю. С тех пор, как ты в долю войти не захотел, у меня сердчишко все еще чуток не на месте, все думаю, что бы для тебя приятного заделать. — Он помолчал и признался: — Не понимаю я тебя, обормота. Столько стекляшек… А тех, кого не понимаешь, нужно или обходить десятой дорогой, или уважать. Простая арифметика, жизнью проверенная. Жизнь, она, знаешь ли, заставляет человека рисовать с ходу — и сразу отводить ему местечко в твоих будущих планах… А отсюда и отношение. Ну что, пошли?
В купе он быстренько свернул пробку на бутылке виски — надо понимать, из его старых запасов, Мазур не видел, чтобы он покупал спиртное на вокзале, — налил в стаканы на два пальца. С треском вспорол прозрачную целлофановую обертку конфетной коробки, быстренько испластал ножом кусок колбасы — проворно, ловко, словно подогреваемый внутренним огнем. Теперь только Мазур во всей красе осознал, что такое золотая лихорадка, — и лет пятьсот назад, должно быть, так выглядело, в точности, так же горели глаза и рвался из глотки ликующий вопль. Как ни странно, он чувствовал, что прекрасно понимает Креста, — оба были древние, изначальные, только один служил империи даже после ее падения, а другой хладнокровно клал себе подобных ради кристаллического углерода, по молчаливому сговору черт-те сколько лет назад провозглашенному драгоценностью номер один. А потомки все равно не спросят потом, даже не поинтересуются, почему пошел ко дну крейсер на рейде и какой путь проделали сверкающие бриллиантики, прежде чем бросить якорь в витрине…
— Ну, за удачу? — Крест первым поднял стакан и вытянул содержимое медленно, жмурясь.
Выпили. Ольга задумчиво повертела в руке стакан с видом отсутствующим и грустным, усмехнулась:
— Мы звери, господа, история нас осудит…
— Знакомое что-то… — осклабился Крест.
— Это из кино, — пояснила Надя.
— А… В молоко, Катя. Истории до нас дела нет, жутко занятая дама и любит грандиозности, а звери… В общем, лучше быть зверем, чем дерьмом. Право слово. А поскольку дерьма среди присутствующих я что-то не наблюдаю, все неплохо, дела идут и жизнь продолжается… — Он поднялся, положил руку Наде на плечо: — Пошли, боевая подруга, помещение обживать, ребятам поговорить охота… Выпить-закусить еще осталось, это — им…
Прихватил два пустых стакана, легонько шлепнул Надю пониже талии, тесня к двери, обернулся и подмигнул Мазуру:
— Места тут тихие, чужие не ходят…
— О чем это ты со мной говорить собрался? — равнодушно поинтересовалась Ольга, когда дверь задвинулась.
— О жизни, конечно, — пожал он плечами, налив себе еще на палец.
— О жизни? — она, повернувшись к Мазуру безукоризненным профилем, смотрела в окно на голые желтые поля. — Бог ты мой, я о жизни и думать боюсь. Ведь не забудешь никогда…
«Забудешь, — подумал Мазур. — Быстрее, чем тебе кажется. Ну, не начисто — почти начисто. Психология — наука точная, алгебре не уступит. А она на многочисленных примерах показывает, что человек, к счастью, способен быстро и надежно забывать почти все страшное, случившееся с ним. Даже в самых обычных, ни в одной букве не засекреченных работах можно прочесть про жертвы кораблекрушений, которые уже через пару лет выкидывали память о случившемся из сознания, забывали так искренне, что когда им потом напоминали о пережитом, искренне удивлялись, подозревали врача в каком-то дурацком розыгрыше, твердили, что никогда с ними ничего подобного не случалось, путают их с кем-то… Забудешь. Это мне не удастся — меня специально учили ничего не забывать…»
