Джон Хьюз-Уилсон - История катастрофических провалов военной разведки
Проблема определения того, что же считалось в Москве реальными событиями, усугубляется тем, что Сталин приказал устранить аналитиков-разведчиков: аппарат СВР (Службы внешней разведки) и НКВД/НКГБ в 1937— 1939 годах подвергся жестоким репрессиям. Максим Литвинов, архитектор потерпевшей неудачу «стратегии коллективной безопасности», был лишен поста наркома иностранных дел и в начале 1939 года заменен целым комитетом, возглавляемым лично Сталиным. Сам Литвинов, что удивительно, остался в живых, чего нельзя сказать о его сотрудниках. Многие дипломаты и сотрудники наркомата, на которых пало подозрение в пособничестве «контрреволюционным элементам», в одночасье сгинули в тюремных застенках, были ликвидированы в ходе масштабных чисток, затронувших все слои советского общества в эти предвоенные годы.
В создавшихся обстоятельствах не должно удивлять, что Сталину после Мюнхена не хватало взвешенной и правдивой информации. Большинство из тех, кто мог спрогнозировать действия англичан и французов, были мертвы либо гнили в концлагерях ГУЛАГа, пользуясь всеми преимуществами «честного пролетарского труда». Те же, кто остался в живых, притихли, следуя мудрой поговорке: «Меньше знаешь — больше спишь». Только очень храбрый человек или полный глупец мог противоречить товарищу Сталину в его понимании событий 1939—1940 годов.
Парадоксально, но «жизнь после Мюнхена» на деле означала окончание политики умиротворения агрессора. Циничный захват Чехословакии в марте 1939 года только укрепил решимость союзников и убедил робких дотоле политиков в неизбежности вооруженного конфликта Германии с Англией и Францией. В СССР оценка событий была принципиально иной. С точки зрения Сталина, Советский Союз столкнулся лицом к лицу с голодным фашистским волком, спущенным с поводка вскормившими его вероломными западными демократиями, поэтому всеми способами необходимо было откупиться от Гитлера. Таким образом, если дорога из Мюнхена привела Запад к войне с нацистской Германией, то та же самая дорога привела Сталина к заключению пакта Молотова — Риббентропа в августе 1939 года.
Советская политика, направленная на избегание войны, превращала Англию с Францией во второстепенных игроков. Советское руководство было уверено в изолированности СССР и враждебности всего остального мира. Находясь едва ли не в отчаянии, Сталин приказал Молотову войти в соглашение со своим потенциальным врагом — гитлеровской Германией. Бесцеремонное нарушение Гитлером пунктов мюнхенских соглашений в марте 1939 года лишь ускорило этот процесс. Однако перед заключением пакта с Гитлером Сталин дал союзникам последний шанс, хотя и был убежден, что ни Британия, ни Франция не предпримут ничего для защиты Польши и Румынии, своих восточноевропейских «подопечных». В апреле 1939 года Сталин предложил Англии и Франции подписать тройственное соглашение — основу оборонительного союза против Гитлера — с целью защитить Восточную Европу и, таким образом, сам Советский Союз.
Неясно, было ли это предложение средством надавить на Гитлера, выиграть время или (что более вероятно) оставить Сталину свободу маневра, но западные державы отреагировали на него весьма сдержанно и туманно. В ответ они предложили военный пакт, по которому СССР присоединялся к Франции и Англии в случае нападения Германии на Польшу. Любой имеющий отношение к разведке профессионал в Европе знал, что Польша стоит на очереди в обширном списке территориальных притязаний Гитлера, а также знал и то, что союзники не смогут оказать изолированной Польше помощь в случае вторжения немцев. Таким образом, для Сталина подобное предложение выглядело лишь циничной попыткой втянуть его в войну с Гитлером — а ведь именно этого он всеми силами старался избежать. Тем не менее, проигнорировав ответ Запада, он велел своим эмиссарам заверить поляков и их новых союзников в своей лояльности — в случае войны Сталин совершенно не собирался сражаться с Германией в одиночку.
Переговоры о тройственном союзе тянулись все лето. К сожалению, французы и британцы увидели в них лишь средство оказания давления на Гитлера. Особенно в этом усердствовали британцы, пытаясь выиграть время. Французы же совершенно справедливо опасались того, что, если переговоры закончатся ничем, у Сталина не будет иного выхода, кроме как вступить в контакт с Гитлером. Сам же советский диктатор смотрел на эти переговоры по-другому. Различные франко-английские делегации из чиновников не самого высокого уровня без права подписи каких-либо соглашений не внушали Сталину доверия и лишь убеждали его в двуличии капиталистов. Ему был нужен конкретный результат, причем как можно скорее.
Разочаровавшись в переговорах о тройственном союзе и прислушавшись к немецким контрпредложениям, имевшим целью дать Гитлеру карт-бланш на вторжение в Польшу, в августе 1939 года Сталин решил заключить договор со своим потенциально самым опасным врагом. Резко сменив приоритеты, он санкционировал ведение переговоров между Молотовым и Риббентропом. На этот раз, чтобы достичь успеха, переговоры вело само НКВД (вотчина Берии), а не ослабленный чистками и чрезмерно осторожный дипломатический корпус.
23 августа, к удивлению наблюдателей, не вхожих в дипломатические сферы, Риббентроп прилетел в Москву. Уже на следующий день, всего за восемь суток до вторжения немцев в Польшу, пакт был подписан. Этот циничный союз стал настоящим шоком для всех; один бывалый репортер описал его как шаг, который «ввел мир в состояние столбняка». В мгновение ока Гитлеру развязали руки для нападения на Польшу, а Сталин получил вожделенные гарантии мира. После отъезда германской делегации Сталин с облегчением заметил: «Советское правительство относится к этому пакту очень серьезно; Советский Союз никогда не предаст своих союзников». Диктатор не шутил. В течение добрых полутора лет он упрямо игнорировал массу свидетельств, указывающих на то, что этот союзник готовится предать его самого. Мы никогда не узнаем, что скрывалось за этим: тонкий расчет, выдача желаемого за действительное или элементарный страх. Мы знаем лишь то, что так были посеяны семена плана «Барбаросса».
Подписав пакт, Сталин был полон решимости его соблюдать. Самым поразительным в новой политике умиротворения был ряд политических и экономических шагов. Некоторые из них были игрой на публику, как, например, встреча германского посла Шуленбурга на вокзале лично Сталиным, который заключил ошарашенного дипломата в объятия и поклялся в вечной дружбе. В истории не упоминается об ответной реакции Шуленбурга, аристократа до мозга костей, ь. .толь публичное проявление кавказского гостеприимства.
Иные шаги являли собой пример открытого лицемерия, как, например, официальное опровержение ТАСС от 8 мая 1941 года сообщений о концентрации немецких войск на советской границе (чему было множество свидетельств, Сталину отлично известных). Разведывательная аэрофотосъемка велась немцами в открытую, но на это смотрели сквозь пальцы даже после вынужденной посадки самолета-разведчика — нашпигованного фотопленкой — в районе Ровно 15 апреля 1941 года. Силам советской ПВО был отдан строжайший приказ не открывать огонь по таким самолетам, даже если те вторгались в воздушное пространство СССР. По-видимому, в эти месяцы Сталин готов был пережить любые унижения, если они помогали предотвратить войну.
Понять мысль Сталина несложно. По словам Черчилля, советский лидер позже с горечью восклицал: «Я полагал, что таким образом смогу выиграть еще месяцев шесть-семь». Это вполне позволяет предположить, что целью Сталина было отсрочить начало войны до тех пор, пока Советский Союз не будет готов к ней, возможно до 1942 года. К сожалению, Сталин верил, что только он в силах управлять ситуацией. Любой советчик, утверждавший обратное, сразу же становился опасен: не только для навязчивых маний самого диктатора, но и для идеи «мира». Незавидная роль советского разведчика весны 1941 года была и крайне опасной — Сталин менее всего хотел видеть объективные и честные отчеты, которые побудили бы его к решительным действиям.
Таким образом, упорный отказ Сталина воспринимать предупреждения от разведки о неминуемом вторжении стоит рассматривать именно в таком ключе. Недостатка же в подобных предупреждениях не было. Уже в конце июня 1940 года информация о действительных намерениях Гитлера была передана в Москву. Ее источник не до конца ясен, но эти данные были впоследствии подкреплены практически сотней других донесений (точных, достоверных и, главное, подтверждаемых другими данными) в период с июля 1940 по 22 июня 1941 года. Выглядит просто невероятным, как Сталин пропускал мимо ушей сообщения, переданные лично ему. Например, 25 декабря 1940 года советский атташе в Берлине получил описание директивы Гитлера № 21 от 18 декабря, вводящей в действие план «Барбаросса»; 1 марта 1941 года Самнер Уэллс, заместитель госсекретаря Соединенных Штатов, официально вызвал к себе советского посла и изложил ему общий план немецкого вторжения. Источником Уэллса был Сэм Вудс, младший торговый атташе посольства США в Берлине, а тот, в свою очередь, получил сведения от разочарованного нацистским курсом сотрудника немецкого министерства торговли. Вторжение, согласно этой информации, планировалось на весну 1941 года.
