Сэмюэль Гоудсмит - Миссия "Алсос"
Фактически же немцы никогда не интересовались нами, за исключением нескольких самых выдающихся их ученых, и то это было лишь, когда они находились уже под стражей и с них был снят допрос. Но даже и тогда у них оставалось впечатление, что они знают больше нас и владеют атомными секретами, которые нам еще неизвестны, а это именно и является причиной их ареста и допросов. Для всех них Хиросима оказалась в полном смысле слова сюрпризом. Только однажды, когда мы в ноябре 1944 года захватили четырех ученых — ядерщиков в Страсбурге, какой‑то слух о нас просочился в Германию через лаборантку. Но она не знала ни наших имен, ни того, чем мы в действительности занимаемся, и ее информация для немцев оказалась практически бесполезной.
Немцы, так же как и мы, имели свои секреты, хотя в сохранении этих секретов они не были столь скрупулезны, как мы. Они не смогли удержаться от некоторого раскрытия их. Одним из первых следов, которые мы обнаружили в Страсбурге, был конверт со штампом «Представительство Рейхсмаршала ядерной физики». Это подействовало на нас подобно удару: создавалось впечатление, что у немцев был полноправный маршал, командующий ядерной физикой, в то время как у нас был только генерал с двумя звездочками! Но затем нам стало ясно, что это была одна из ловушек немецкого языка. В действительности это означало: «Представительство Рейхсмаршала Геринга по вопросам ядерной физики». Позднее мы узнали, что занимавшего столь ответственный пост физика его коллеги в шутку именовали рейхсмаршалом ядерной физики.
Подобные адреса на конвертах раскрывали то значение, которое правительство придавало этой отрасли науки, и даже второсортный шпион мог связать это с атомной бомбой. То же было и на бланках, заполнявшихся для пользования правительственными автомашинами, на проездных билетах, как мы их называли, на которых, помимо таких же штампов, значились слова: «Эта поездка имеет большое значение для военных целей».
Следует отметить, что такие конверты, проездные билеты и другие бланки применялись лишь в самой Германии. Но наших руководителей по части безопасности, несомненно, хватил бы удар, если бы и мы проделали то же со своей корреспонденцией. А если бы мы получили одну из таких бумаг еще в начале войны, то наша боязнь немецкой атомной бомбы была бы еще сильнее. Но мы никогда не знали ничего достоверного об этом до тех пор, пока нам не стало известно практически сразу же все. Это случилось после взятия Страсбурга.
Имеются и другие сведения, которые члены миссии не предполагают раскрывать. Мы не собираемся говорить точно, кто именно из военного персонала был непосредственно связан с разведывательными органами штаба Гровса. Мы не можем также сказать открыто, сколько было найдено в Германии урана и тяжелой воды и как они были использованы. Мы помогали разыскивать их, но точные данные об их количестве узнали лишь из более поздних сообщений немецкой прессы. Нам неизвестно, что стало с этими материалами, за исключением нескольких кусочков, которые остались у нас в качестве сувениров.
Ученые, входившие в состав миссии Алсос, иногда возмущались тем, что их не информировали более полно. Мы не могли понять, почему офицеры миссии пользовались преимуществом в отношении определенной секретной информации по сравнению с учеными-специалистами. Правда, теперь мне кажется, что в большинстве случаев официальными данными они располагали ненамного больше нас, а просто слухи в их среде распространялись значительно быстрее.
Нас часто спрашивали, как это мы ухитряемся добывать немецкие секреты. Людям посторонним это должно было казаться громадным достижением. Ведь все в Германии было укрыто и замаскировано, и наши оперативные парни на своих джипах должны были как можно скорее и раньше всех разыскивать запрятанные лаборатории, центры научного руководства, оборудование, материалы и секретную документацию противника. Конечно, то, что мы сделали, производит впечатление. Однако в действительности все было не так уж сложно. Секретный метод наших действий подобен так называемому секрету самой атомной бомбы. Какая‑нибудь алгебраическая задача покажется полной глубокой тайны для непосвященного, но не вызовет никаких затруднений у любого студента высшей школы.
Тем не менее наша деятельность производила иногда впечатление даже на опытных профессиональных разведчиков. В чем же дело? Почему именно мы знали точно, куда надо ехать? Как мы узнавали, кто владеет секретами? Как нам удавалось узнавать, кто и в какой степени важен? Пожалуй, в этом последнем вопросе и есть ключ ко всей проблеме. Для человека постороннего профессор есть профессор и не более. Но мы‑то знали, что никто, кроме профессора Гейзенберга, не мог быть «мозгом» немецкого уранового проекта. Да и любому физику в мире это было известно!
Находятся люди, которые частенько задают нам вопросы, твердо ли мы уверены в том, что нам известно все, чем занимались немцы. Почему мы уверены в том, что где‑нибудь в Германии не существует неизвестная нам группа людей, которая даже сейчас продолжает в глубокой тайне заниматься изготовлением атомных бомб? Имелись даже донесения разведчиков, в которых высказывались подобные предположения. Во время оккупации русскими датского острова Борнхольм до нас часто доходили официальные и неофициальные сведения, что там якобы нахо — дилась группа немецких ученых, завершавших создание атомной бомбы. Я до сих пор не знаю, как лучше всего доказать абсурдность этих слухов людям, дале* ким от науки. Можно допустить, что расклейщик афиш сумеет оказаться военным специалистом, а виноторговец — дипломатом, но неспециалист просто не в состоянии приобрести за одну ночь необходимые научные познания для изготовления атомной бомбы!
Мы всегда считали, может быть с некоторым преувеличением, что во всем мире лишь двенадцать человек могут понимать Эйнштейна. Отсюда следует, что по крайней мере один из этой дюжины должен участвовать в разработке любого проекта атомной бомбы, так как такой проект тесно связан с теорией Эйнштейна! Другими словами, еще до начала нашей деятельности в Германии мы знали, какие ученые были нашими главными «объектами». Все, что мы должны были сделать, — это выяснить, как далеко они продвинулись в своем проекте изготовления атомной бомбы.
Операция «Целластик»
Полковник Паш прибыл в Париж вместе с авангардом союзных войск, а мы, гражданские сотрудники миссии, — двумя днями позже. Естественно, что первый контакт мы установили со знаменитым французским физиком — ядерщиком Жолио — Кюри. В его лаборатории в Коллеж де Франс изготовлялись бутылки с зажигательной смесью и самодельные гранаты для бойцов французского Сопротивления. Человек, которого мы оставили здесь для охраны, был здорово напуган. Подобно большинству военных нашей миссии, он был сотрудником контрразведки, и перспектива провести несколько суток рядом с грудой самодельной взрывчатки не вязалась в его представлении с работой контрразведчика. Время, проведенное там до тех пор, пока не прибыли специалисты и не забрали все эти вещи, было для него явно неприятным.
Жолио рассказал нам все, что знал, однако ему ничего не было известно об атомных исследованиях в Германии. Он подтвердил уже известные нам сведения о том, что в самом начале оккупации к нему яви** лись двое высокопоставленных немецких ученых, профессор Эрих Шуман и доктор Дибнер. Они намеревались увезти в Германию циклотрон и другое научное оборудование. Позднее это намерение было изменено, и вместо этого они прислали своих физиков для работы в парижской лаборатории.
Тот факт, что немецкие ученые работали в лаборатории Жолио — Кюри, был известен. Он и послужил основанием для имевших хождение во время немецкой оккупации слухов о том, что Жолио был коллаборационистом. На самом же деле он очень мало имел дело с немцами, захватившими его лабораторию. Весьма далекий от того, чтобы сотрудничать с ними, он на самом деле был участником французского подпольного движения Сопротивления. Счастливым и поистине поразительным обстоятельством было то, что Гентнер, возглавлявший группу немецких физиков в Париже и единственный из них человек, с которым Жолио сохранял дружеские отношения, знал о политической деятельности французского ученого и оберегал его от гестапо. Сам Гентнер был антинацистом; до войны он работал в Соединенных Штатах с изобретателем циклотрона лауреатом Нобелевской премии Эрнестом Лоуренсом. Серьезный ученый и доброжелательный человек, Гентнер сам находился под подозрением, так как не был нацистом и, кроме того, согласно секретному донесению гестапо, которое мы позднее обнаружили, он находился под влиянием своей жены, швейцарки по происхождению.
В конце 1943 года Гентнера отозвали в Германию. Перед отъездом он предупредил Жолио, что человек, который будет прислан на его место, — рьяный нацист и с ним надо быть осторожным.
