Николай Бодихин - Кожедуб

Будучи ярко одаренным, талантливым человеком, он в то же время неизменно проявлял великую скромность. А тому, кто никогда не задирает носа, необременительно для души учиться у кого угодно, всюду черпать, где он только есть, пригоршнями чужой опыт. Ведь сколько его ни есть своего, у людей, окружающих тебя, всегда наберется еще столько же, а то и побольше.

О скромности Кожедуба говорили не меньше, чем о его боевом мастерстве или редком мужестве. Он, например, никогда не записывал на свой счет сбитый самолет противника, если сам не видел, как тот упал на землю. Даже не докладывал.

— Ведь загорелся же немец! Все видели, — говорил ему кто-нибудь из летчиков после возвращения на аэродром.

— А вдруг до своих дотянет, — возражал в ответ Кожедуб. Как-то я спросил, сколько он всего уничтожил вражеских

самолетов с начала войны, какой, словом, общий счет? Кожедуб усмехнулся:

— Счет большой. Но недостаточный.

— Как тебя понимать?! — удивился я. — Выходит, и много, и мало, что ли? Противоречие.

— Никаких противоречий. Сбил много. Но можно сбивать еще больше. И нужно сбивать больше. Да не всегда получается…

И Кожедуб многозначительно похлопал по клеенчатой обложке своей толстенной тетради, с которой никогда не расставался. Дескать, тут у меня все записано! И то, что помогает уничтожать в небе врага, и то, что мешает, когда не получается.

Но чаще всего получалось. И тогда, подсчитав после удачно проведенного боя потери противника, Кожедуб ходил счастливым и умиротворенным. Причем успеху товарища обычно радовался больше, чем собственному. Словом, воевал Иван Никитович, тщательно анализируя любую мелочь, стараясь учитывать абсолютно все, включая, разумеется, и потери противника; но воевал не ради самой статистики, не ради арифметики честолюбия, а ради того, чтобы как можно быстрее разделаться с самой войной.

А учитывать Кожедуб стремился все. Даже в горячке боя он умел отличать необходимое от излишнего.

Вскоре после бомбежки на аэродроме Морин мне довелось участвовать вместе с ним в боевом вылете. Задача перед нами стояла обычная — прикрыть с воздуха наши наземные войска. Подняв с аэродрома на окраине Штеттина восьмерку "яков", я взял курс к линии фронта. Кожедуб со своей четверкой шел сзади и выше нас в группе прикрытия.

На подходе к передовой появились "фоккеры". Завязалась схватка. Выбрав себе цель — ведущего звена "Фокке-Вульф-190", — я отдал по рации приказ своему ведомому подполковнику Новикову: "Прикрой, атакую!" Немец, заметив мой маневр, попытался уйти глубоким виражом. Но я уже успел сесть ему на хвост и жал на гашетки пушек. Длинная очередь прошила вражескому истребителю фюзеляж, машину охватил огонь, и я заметил, как летчик выбросился из нее с парашютом.

"Надо добить! — мелькнула мысль. — Довести дело до конца!" Мне почему-то показалось, будто немецкий летчик непременно приземлится на своей территории и, таким образом, уйдет живым. А завтра, следовательно, вновь поднимется в воздух на другом самолете. Я сделал разворот и перевел машину в пикирование, чтобы расстрелять парашют еще до земли.

И в этот момент в шлемофоне послышался голос Кожедуба:

— "Дракон"! Не спешите добивать. Ваш крестник, скорее всего, свалится в наши окопы. Одним языком будет больше.

Слова Кожедуба меня отрезвили. Фашисты всегда стремились добивать наших летчиков, если те выбрасывались из горящих машин на парашютах. Мы делали это только в случае необходимости. А сейчас ее не было. Кожедуб прав: мой крестник, как он выразился, и в самом деле поторопился, выпрыгнув с парашютом над нашей территорией. На всякий случай я снизился и, сделав вираж над самой землей, окончательно убедился, что немецкий летчик снижается прямо в руки нашей пехоты.

А Кожедуб тем временем вцепился в какого-то "фоккера", повторяя за ним все маневры. Через несколько секунд за немцем уже тянулся густой шлейф черного дыма.

— И как только он успевает все видеть?! — сказал позже Новиков. — Прикрывал во время атаки вас я, а куда летчик свалится, первым понял Кожедуб. Будто ему делать нечего, кроме как наблюдать… А сам, между прочим, тут же "фоккера" срезал.

Казалось бы, и впрямь, когда в небе такая карусель, когда рубка идет на обоих этажах сразу, где уж тут уследить за каким-то парашютистом. Не до того. Только успевай поворачиваться…

Но Кожедуб никогда не поддавался горячке боя. Он умел сохранить хладнокровие при любых обстоятельствах. Да и машиной владел виртуозно, мог управлять ею чуть ли не с закрытыми глазами. Все это создавало ему неоспоримое преимущество, как и многое другое: например, мгновенная реакция, способность быстро оценить ситуацию, чтобы тотчас принять единственно верное решение. И там, где у других возникал острый дефицит времени, его собственная секундная стрелка как бы замедляла ход, давая ему возможность контролировать все, что происходит вокруг него в воздухе.

Не знаю, летал ли тогда Кожедуб ночью или в сложных метеорологических условиях: истребители во время войны действовали обычно в светлое время суток. Но думаю, что, доведись поставить перед ним подобную задачу, он бы с ней безусловно справился».

«Сейчас, спустя десятилетия, я вспомнил, как однажды мартовским заснеженным днем 1944 года окружили мы Кожедуба, вернувшегося, как кто-то заметил, с "того света". В расстегнутой сверху кожаной куртке он был похож тогда на укротителя, усмирившего вышедшего из повиновения опасного зверя.

В том боевом вылете он сбил три вражеских самолета….

Быстро рос боевой счет, и прежде всего потому, что навстречу врагу выходил не просто храбрец, а человек светлой идеи, твердой воли, овладевший новой техникой, много знающий, много думающий. Как-то во главе восьмерки "ястребков" Кожедуб прилетел на "пятачок" рядом с линией фронта. Сели истребители скрытно, притаились. И когда появились "юнкерсы", на них сверху, точно огненные молнии, ринулись "лавочкины". Расстреляв вражеские машины, они так же внезапно исчезли. Вскоре снова совершили дерзкую атаку. Потом опять…

Риск? Невиданный. Но он был оправдан. Изобретательные действия летчиков вызвали восхищение командующего фронтом И.С. Конева.

Без скидок Кожедуб прошел все "адовы круги" войны. Он бился с врагом над Днепром, Днестром, Одером. Боевой путь закончился в поверженной гитлеровской столице. Вскоре после победы для Кожедуба началось новое испытание, не менее трудное, чем военное. Его послали учиться в академию. И опять прозвучало это требовательное "надо" — время повелевало готовить военачальников широкого профиля. И Кожедуб с присущим ему упорством, энергией брал новые рубежи. То же делали Александр Покрышкин, Владимир Лавриненков, Кирилл Евстигнеев. В двадцать девять лет прославленный летчик командовал авиадивизией.

Спустя годы узнали мы, что машины с таким звучно-крылатым названием — МиГ — учил летать и применять в боевых условиях вместе с боевыми друзьями Кожедуб. Когда-то об этом будут написаны книги и созданы кинокартины, а пока генерал-полковник авиации Кожедуб вспоминает, как штурмовали неизвестность.

Нелегко рождались те реактивные истребители, которых ждала мировая слава. Кожедуб вылетал на этих машинах, когда уже давала себя знать боль в голове, но он не любил "беспокоить" медицину, побеждал силой воли свои тревожные ощущения и усталость…

Затем опять учеба — уже в Академии Генерального штаба, потом командование крупными соединениями. Занятия, маневры. Он учит молодых орлят. Сколько птенцов, выпорхнувших из "гнезда" Кожедуба, стали асами-истребителями! С увлечением отдается служебным и общественным делам. Встречается с молодежью, ветеранами войны. Дважды приезжал в Молдавию. Был почетным гостем Кишинева. Написал книгу…

Сивцев Вражек. В высотном красивом доме этого старого московского переулка живет Иван Никитович. В рабочем кабинете генерала много фотографий. Есть интересные реликвии, памятные дары, сувениры. На видном месте медаль, выпущенная в честь 40-летия образования МССР, которой Кожедуб был удостоен в 1964 году. Рядом — миниатюрная копия молдавской каруцы — подарок кожушнянцев.

— Молдавская земля стала мне родной и близкой с воздушных боев весны сорок четвертого, — говорил Иван Никитович. — Особенно помнятся Бельцы. Здесь мне был вручен подарок от колхозника В.В. Конева — самолет "лавочкин-5" с номером 14 на фюзеляже. Вскоре на этом самолете я сбил вражеский бомбардировщик. В небе Молдавии я довел счет уничтоженных фашистских самолетов до 45.

На левом борту "лавочкина" была надпись: "Имени Героя Советского Союза Конева Н.", а на правом — "От колхозника Конева В. В.".

Пчеловод одного из колхозов на Волге В.В. Конев свои трудовые сбережения передал на постройку самолета и попросил назвать в честь своего односельчанина, геройски погибшего на войне. А летать на нем должен был лучший летчик фронта. Выбор пал на Кожедуба.