Вадим Гольцев - Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
Но после прибытия в Калган Анненков, узнав, что Гущин здесь и командует отрядом из русских эмигрантов, немедленно связывается и неоднократно встречается с ним. На этих встречах они обговаривали положение Анненкова в Китае и условия перехода атамана в СССР. «После переговоров с ним я бесповоротно решил перейти на сторону советской власти», — говорит Анненков следователю Владимирову. Поэтому никакого ареста, захвата и других насильственных действий в отношении Анненкова и Денисова не применялось, и вся детективщина, содержащаяся в обеих работах, — литературный вымысел, не больше! Если бы были насильственными захват и вывоз Анненкова и Денисова в СССР, то об этом успехе советской разведки не раз было бы сказано и в печати, в том числе в эмигрантской, и в целом зарубежной, и на Семипалатинском процессе, чего в действительности не было. На самом деле и тот, и другой окончательное решение о возвращении в СССР приняли сами и добровольно, хотя и не без воздействия чекистов и советников и помощи маршала Фына. Если бы не было в этом деле элемента добровольности, вывезти за границу Анненкова и Денисова живыми было бы невозможно.
Арест таких фигур, людей с международными именами, далеко не робких, и, тем более, передача их аппарату советских военных советников, немедленно стали бы известны белой эмиграции, агентами которой кишмя кишел маленький Калган и осведомители которой были даже в штабе Фын Юйсяна. Последствия, которые наступили бы для СССР на международной арене, в этом случае были бы достаточно тяжелыми. Кроме того, Анненков и Денисов приехали в Калган с четырьмя преданными им партизанами — Ярковым, Дуплякиным, Вяловым и Павленко. Арестовывая Анненкова и Денисова, этих партизан, по логике, тоже надо было бы нейтрализовать, потому что, обеспокоенные долгим отсутствием начальства, они немедленно подняли бы шум. И можно только гадать, как бы они, люди не робкого десятка и умелые бойцы, в такой ситуации себя повели!
Однако, описывая арест Анненкова и Денисова, все авторы об этих партизанах забыли и никакой версии о том, как поступили с ними чекисты и военные, не придумали. И правильно сделали, потому что поступать как-либо с ними у тех не было никакой необходимости: готовые следовать за Анненковым в огонь и в воду, они, под гарантии своей безопасности, тоже высказали готовность добровольно вернуться в СССР. Но выводить одновременно такую большую группу из Китая было сложно, и поэтому они остались в Китае, обнадеженные, что их в СССР доставят позже. Это подтверждается тем, что Анненков на допросе 25 апреля 1926 года говорит, что на эту дату Дуплякин И.Н, Ярков А. И., Павленко П. И. и Вялов Л. И. находились в Ланьчжоу. Как и при каких обстоятельствах они попали на Лубянку, мне неизвестно.
Существенные детали, подтверждающие добровольность убытия Анненкова из Китая, содержатся в двухтомной работе зарубежного исследователя белой эмиграции на Дальнем Востоке П. П. Балакшина. Дальнейшее излагается с использованием материалов этой работы{225}.
После поражения Фын Юйсян перебрался в Калган и сделал его местом своей ставки, туда же он перевел и отряд Гущина. Здесь Гущин служил под негласным руководством Примакова (с которым, по некоторым данным, был знаком ранее) при строгом контроле со стороны третьего отдела советского посольства и его начальника Ведерникова. Как донской казак, Гущин был хорошо знаком с генералом Красновым П. Н. и одно время, после возвращения на Дон из-под Петрограда, скрывался вместе с ним в одной из станиц.
После освобождения Анненкова из тюрьмы и с прибытием в Ланьчжоу его стали посещать представители ряда государств с предложениями включиться в Белое движение. Зачастили к нему и советские представители с предложениями о возвращении в Россию, гарантией амнистии и предоставления хорошей службы. Но Анненков колебался. 25 декабря 1926 года Фын Юйсян по просьбе Примакова приказал Анненкову переехать в Калган. Тот не заставил себя ждать.
«Не помню точно дня, но это было в марте 1926 года, когда ко мне в гостиницу „Калган“ прибежал взволнованный до крайних пределов вахмистр Лисихин, бывший анненковец, с изумительным докладом о том, что он только что в китайской бане видел атамана Анненкова, — пишет Гущин Краснову. — Это было настолько дико, сумбурно и походило на факт из потустороннего мира (многие полагали, что Анненков сгинул в китайской тюрьме. — В. Г.), что я сейчас же срочно вызвал командира первого эскадрона ротмистра Ледогорова и послал его для проверки этого сведения. Все подтвердилось. В Калгане действительно был атаман Анненков, прибывший туда из Ляньчжоу-фу со своим начальником штаба Денисовым. Китайские власти устроили в честь Анненкова и Денисова парадный обед. Гости были встречены почетным караулом, играли два оркестра. Советские офицеры на обед приглашены не были. Пребывание Анненкова и Денисова в Калгане происходило на глазах всего русского и иностранного населения города»{226}.
Гущин первым нанес визит атаману (ранее они знакомы не были), затем Анненков и Денисов неоднократно встречались с ним. На этих встречах говорилось о гражданской войне в Китае, о боевых качествах китайских солдат, обговаривалось положение Анненкова в Китае и перспективы его проживания здесь в дальнейшем. На одной из встреч Анненков показал Гущину портрет Фын Юйсяна с надписью иероглифами: «Моему высокочтимому брату», а Денисов заявил, что они познакомились с Примаковым. Гущин заметил, что заявление Денисова очень не понравились Анненкову.
«После переговоров с Гущиным я бесповоротно решил перейти на сторону советской власти», — говорит Анненков следователю Владимирову. Опровергая слухи о насильственном захвате Анненкова, П. П. Балакшин пишет: «У Анненкова всегда была возможность бежать из Калгана. Здесь он жил совершенно свободно, катался за городом верхом, совершал прогулки на автомобиле, проводил ночи с японскими гейшами и бывал в японском консульстве. У Анненкова всегда была возможность бежать к дунганам, к синьцзянским магометанам, которые были настроены против большевиков. Бежать из Калгана можно было для белого в любую сторону: у меня из отряда в Калгане легко „смылось“ пять всадников, — добавляет Гущин»{227}.
Со слов Гущина, через месяц после встречи с ним Анненков выехал в Ургу под легендой оказания помощи Монголии в формировании кавалерийских частей. «По степи двигалось два автомобиля: в первом находился Анненков с советским командиром бригады, причем у каждого было по револьверу. Шоферами первого автомобиля были один советский, другой его помощник „белый“; на втором автомобиле были только вещи, и шоферами его были двое „белых“ из жителей Калгана. Денисов остался Калгане, где ему предложили пост военного инструктора при штабе Примакова»{228}.
«Таким образом, в монгольской пустыне, на протяжении 900 километров пути было пять человек: два советских и три белых, причем один из них Анненков, которого нужно было бы считать одного за 50 человек, — пишет Гущин в 1939 году. — Я до сих пор не отдаю себе отчета о том моменте, когда именно мог договориться Анненков с Примаковым. Много времени спустя, после того как я ушел от большевиков, я пытался понять эту трагедию, многих опрашивал об этом, и для меня стало ясным одно, что Анненков совершенно четко знал обо всех деталях большевицких успехов, <…> что он ждал прихода в Нинся фынюйсяновских частей»{229}. И Гущин утверждал, а Балакшин был уверен, что Анненков и Денисов выехали в СССР добровольно.
Добровольное или насильственное возвращение Анненкова в Советскую Россию осуждал генерал П. Н. Краснов. В склонении его к этому он обвинял Гущина: «Человек, опытный в предательстве, он свиделся с Анненковым и уговорил его уехать в Монголию. Там, по словам Гущина, образуется свободная и независимая монгольская республика, она создает свое войско, ей нужна многочисленная конница, и кому же создавать ее, как не знаменитому партизану атаману Анненкову?»{230}.
И генерал прав: то, что негласный сотрудник советских спецорганов Гущин в контексте этой операции сыграл определенную роль в склонении Анненкова к переходу в СССР — бесспорно. И не только Гущин, но и оперативный работник еще царского закала Иванов-Ринов, который до революции работал в полиции и недаром сыскал себе имя полицейского ярыжки, и давно завербованный ГПУ Черкашин. После успешного окончания операции Гущин и Иванов-Ринов были отозваны в Россию. Гущин в дальнейшем был командирован в Болгарию, затем снова вернулся в Китай, а Иванов-Ринов все-таки был расстрелян{231}. Судьба Черкашина мне неизвестна.
Заканчивая эту главку, осмелюсь утверждать, что каждая разведка старается работать тихо, конспиративно, не оставляя следов, и наряду с решением задачи активными действиями предпочитает сделать это мирно и по согласию с объектом. Так было и с Анненковым.
