Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота
Когда он закончил свой рассказ, с перевязкой ран было уже покончено.
– Ну, хорошо, – говорю я. – Теперь поешьте, а затем выспитесь хорошенько.
Накормленные, они исчезают в своих койках.
Я сообщаю радиограммой: «Летчики спасены. Поход продолжается».
Я вижу вновь своих гостей на борту только следующим утром. Оба здоровых летчика стоят внизу под рубочным люком и с любопытством смотрят вверх на видный отсюда крохотный лоскут неба. В этой позе они выглядят, как птицы в клетке. Я даю указание вахте на мостике время от времени выпускать их наверх, чтобы они могли глотнуть свежего воздуха.
Мы все надеялись, что спасение летчиков будет хорошим предзнаменованием. Но создается впечатление, как будто бы на самом деле мы взяли на борт неудачников. С тех пор мы не видим ни одной цели. При этом стоит идеальная погода для атаки. Солнце ярко светит с безоблачного неба, море дышит легким волнением и остается светлым до глубокой ночи. Но кроме них мы больше ничего не видим, и линия горизонта остается пустой.
Безрезультатное крейсирование продолжается уже одиннадцать суток, и это – в районе, который по судоходству считается одним из самых оживленных. Нервы напряжены до предела. Вахта на мостике стоит неподвижно, перед глазами бинокли. Но виден только пустой горизонт. Ни облачка дыма, ни мачт, ни паруса. Ничего.
Постепенно у всех наступает состояние, которое можно сравнить с полярной болезнью. При малейшем пустяке, самой незначительной мелочи вспыхивает раздражение, возникают перепалки. Задержка с прибытием на мостик очередной смены всего на пару минут воспринимается как нанесение серьезной обиды. И когда я спускаюсь с мостика вниз, мое обычное наставление верхней вахте «Будьте внимательны!» буквально застревает в горле.
На одиннадцатый день, перед погружением я поднимаю перископ в боевой рубке и кричу вниз:
– Густав, твой перископ опять засижен мухами!
– Не может быть, господин капитан-лейтенант, я только что тщательно протер стекла.
И в это мгновение я различаю первый пароход. Это – как удар током!
– Тревога! – кричу я.
Голос срывается от волнения. Мы быстро сближаемся. Это – одиночный танкер водоизмещением около шести тысяч тонн. Часто изменяет курс: идет зигзагом.
Мы пропускаем его и всплываем сразу за его кормой.
– Приготовиться к артиллерийскому бою!
Я быстро осматриваю горизонт и вздрагиваю: на западе, на горизонте растет лес мачт!
– Конвой! Погружаться!
Мы были на волосок от гибели. Очевидно, что танкер-одиночка был послан вперед в качестве приманки.
Теперь уже не до танкера, теперь главная цель – конвой!
В течение трех часов мы маневрируем ему наперерез, пытаясь выйти навстречу. Но все безнадежно. Под водой наша скорость слишком мала. Конвой постепенно уходит.
Когда мачты уже исчезают на горизонте, мы всплываем.
Однако! Навстречу нам, высоко вздымая носовой бурун, идет паровое рыболовное судно.
Мы снова погружаемся и через некоторое время всплываем под перископ.
О, Боже! На этот раз из разрыва облаков прямо на нас вываливается «Сандерленд»! Мы срочно ныряем, ища защиту на глубине. К счастью, он не обнаруживает нас.
В бессильной ярости я ругаюсь, и слова застревают у меня в горле. Конвой уходит в прошлое.
В наступивших сумерках я обнаруживаю пароход, который медленно и спокойно приближается к нам. Очевидно, отстал от конвоя. Я оцениваю его водоизмещение в шесть тысяч тонн.
На его палубе загружены огромные упаковочные клети, а на баке я отчетливо вижу орудийные стволы. Насчитываю восемь стволов!
Мы оказываемся в удобной позиции и стреляем торпедой.
Попадание прямо в середину! В перископ мне видно, как команда спешно высаживается в спасательные лодки. Вскоре пароход медленно переворачивается и исчезает в глубине.
Когда мы уходим, то еще долго видим клети, колышащиеся на поверхности моря. В промежутках между планками просматривается их содержимое: части самолетов, крылья.
– Напоили водичкой стаю канадских уток, – язвительно замечает Майер.
Нам кажется, что теперь неудача перестанет преследовать нас. Но нет: последующие семь дней мы снова не видим ничего, кроме неба и воды.
Полярная болезнь на борту принимает форму эпидемии. Мы становимся просто невыносимыми друг для друга. Тошнотворное чувство может вызвать уже сам вид того, как кто-то чистит зубы или ест.
И вот, наконец, на седьмой день доклад с мостика:
– На горизонте пароход!
И снова целый конвой! Около тридцати судов, которые вытянулись в тонкую нить вдоль горизонта.
Так как дистанция велика, я позволяю им подойти. Затем мы подвсплываем и описываем дугу, заходя в бортовой сектор. Пока мы занимаем благоприятную позицию, настает вечер.
На фоне светлого вечернего неба прекрасно видны темные силуэты судов. Я выбираю три самых больших: танкер в двенадцать тысяч тонн, танкер в пять тысяч шестьсот тонн и грузовое судно тоже около семи тысяч тонн.
Я веду наблюдение в перископ. Первый вахтенный офицер внизу подает команды на пуск торпед: первый выстрел – нормально, второй выстрел – нормально, третий! Но третьего выстрела нет.
Внизу глухой говор. Я не прислушиваюсь к нему. Все мое внимание – выпущенным торпедам. Наконец слышно, как третья торпеда вышла. Но задержка в пуске чревата промахом.
Ура! – есть первое попадание – это «Кадиллак», танкер-двенадцатитысячник. Глухой удар взрыва, столб воды, и вслед за этим судно окутывает желто-коричневый дым.
Второе попадание! Я не верю своим глазам. Это пароход, в который мы вовсе и не целились: «Грация», водоизмещением семь тысяч тонн.
Вслед за ним подрывается грузовой семитысячник.
Все три торпеды сработали хорошо. Никто не избежит гибели.
Мы отходим, и позади нас уже гремят взрывы глубинных бомб. Я вызываю унтер-офицера-механика торпедного отсека.
– Что случилось, Тевес? – спрашиваю я его. – Почему выстрел запоздал?
Он стоит передо мной, совершенно потерянный:
– Разрешите доложить, господин капитан-лейтенант, я поскользнулся и потому промахнулся рукой и схватил боевую рукоятку аппарата, из которого уже выпустили торпеду.
Я невольно рассмеялся:
– Ну, не совсем промахнулся. Скорее попал. Твой промах добавил нам около полутора тысяч тонн!
Он смущенно молчит. Затем задает вопрос:
– И сколько всего, господин капитан-лейтенант?
– Двадцать четыре тысячи тонн, – отвечаю я.
Мой ответ разносится по лодке молниеносно. Лица светлеют, как небо после долгой дождливой погоды.
Теперь, наконец, судьба становится к нам благосклонной. Через двое суток ночью мы встречаем затемненный пароход с грузом пшеницы. Две тысячи восемьсот тонн.
Чтобы экономить торпеды, мы предоставляем экипажу судна возможность перейти в спасательные лодки, а затем расстреливаем его из орудия.
Мы находимся в отдаленном районе и, выполняя задание по обеспечению других лодок, мы снабжаем одну из них хлебом, копчеными колбасами и ромом.
Через сутки после этого судьба приводит нас к встрече с двумя судами.
Утром, чуть свет, четырехтысячник с грузом древесины, который мы топим несколькими артиллерийскими выстрелами под ватерлинию. И в предвечерний час – голландский танкер с дизельным топливом. На его мостике – защитный барьер из мешков с песком. Мы даем серию выстрелов из нашего орудия калибром восемьдесят восемь миллиметров прямо по его корпусу. Но вместо того, чтобы затонуть, он все выше поднимается над водой. Вытекающее через разрывы корпуса топливо только облегчает его. Тогда мы стреляем по машинному отделению. Постепенно он оседает и тонет.
Лодки со спасенным экипажем находятся уже на порядочном удалении, когда мы обнаруживаем в воде еще трех человек. Оказывается, что это третий и четвертый инженеры и кочегар. Они были внизу, в машинном отделении, и капитан не стал их ждать. Он оставил их на очевидную гибель.
Я догоняю спасательные лодки и передаю им этих троих. При этом я произношу для этого капитана короткую внушительную речь, которая начинается со слов: «Ты, собачье дерьмо.», и далее, в том же духе.
В этом походе на нашем счету теперь почти сорок тысяч тонн, а если точно, то тридцать девять тысяч восемьсот восемьдесят пять тонн.
Есть основание быть довольными собой.
Однако вскоре мы получаем по радио сообщение: «Германская подводная лодка. возвратилась из боевого похода, имея на своем счету сорок пять тысяч тонн». Речь идет о лодке, командир которой обучался у нас на борту.
У моих людей вытягиваются лица, и Штейнхаген, радист, горько резюмирует общее мнение:
– Досадно, когда молодежь растет выше учителей.
Его переживания кажутся мне несколько детскими. Но все-таки я рад тому, что по настроению экипажа видно желание действовать.
