Нас называли ночными ведьмами - Ракобольская И.
Перебазируясь в направлении Могилева, мы оказались на передовой: окруженные фрицы решили перерезать шоссейную дорогу. Мы остановились в деревне Ясновка. Утро. Лес. Слышна близкая стрельба. Умывшись в реке, собрались завтракать. По телефону нам передали быть готовыми к отпору: в нашем направлении прорываются немцы. Повар из БАО в панике опрокинул весь завтрак на землю, пришлось подтянуть ремни и ждать вечера.
В такой горячий час, как на грех, разбили мою машину. Полк улетел, а я с шестью работниками ПАРМа (ремонтные мастерские) осталась ее восстанавливать. Ребята прозвали меня "техник-повар", так как мне приходилось и работать и варить обед. На третий день работы на дороге показалась колонна немцев с белой тряпкой на палке. Они были вооружены, а у нас всего одна винтовка на всех. Решили принять сдающихся. Это тоже выпало мне, старшей по званию.
Из предосторожности остановили группу метров за сто. Позвали одного, оказалось - переводчик. Приняли в плен недобитый штаб генерала Фалькнерса во главе с самим генералом. Я приказала им сложить оружие на земле. Немцы аккуратно положили все, что у них было из оружия. Я заметила, как генерал посмотрел на меня: лицо его перекосилось, а в глазах было выражение гнева и унижения. Пленных отвели на пункт сбора».
* * *
На волейбольной площадке шумно и весело.
- Жигули! Давай гаси! - Кричат болельщики.
Женя Жигуленко - главная фигура на площадке. Высокая, сильная, она легко гасит мячи через сетку, будто гвозди вбивает.
Волейбол - наше очередное увлечение. Мы долго увлекались шахматами. На турнирах, которые мы устраивали, неизменно побеждала летчица Клава Серебрякова. Со временем увлечение шахматами прошло. Нет, мы продолжали играть, но это уже не было болезнью. Играли тихо, турниров не устраивали.
Новое увлечение охватило всех поголовно. Вышивание. Мы где-то доставали цветные нитки, делились ими, обменивались. Нитки присылали нам из дома в конвертах родные, знакомые. В ход пошли портянки, разные лоскутки. Рвали на куски рубашки - ничего не жалко! Вышивали лихорадочно, с нетерпением ждали, когда выдастся свободная минутка. [294]
Некоторые умудрялись вышивать на аэродроме, под крылом самолета, в кабине. Даже в столовой после полетов можно было слышать:
- Оля, ты уже кончила петуха?
- Понимаешь, осталось вышить два пера в хвосте: синее и оранжевое. А ниток не хватает.
Оля вытаскивала из кармана комбинезона кусок материи и аккуратно его раскладывала.
- Вот смотри, если вместо синих взять зеленые…
И обе самым серьезным образом обсуждали петушиный хвост.
И вдруг все прошло. Перестали вышивать. Стали играть в волейбол. Всю осень, пока полк базировался в польском имении Рынек, шли ожесточенные бои. Мы недосыпали днем, вставали раньше времени и бежали на волейбольную площадку, чтобы успеть сразиться перед тем, как идти на полеты. Уставали до чертиков, но остановиться не могли…
- Валь, ты когда-нибудь прыгала с парашютом?
- Нет. А чего это ты вдруг?
- Не вдруг, а нам выдают парашюты. Будем их с собой в полет брать. Сиденья уже опустили.
- Вот еще не хватало! Таскаться с ними. И так после полетов еле ноги волочишь.
- Ну, это уже решено. И потом - почему ты против? Согласись, что многие девушки остались бы живы, если бы нам дали парашюты раньше…
- Вообще-то конечно. Но, может быть, мы сами виноваты, не просили.
- Да, наверное… Ну вот - тренировочные прыжки сегодня. После обеда.
- Так сразу?
- Ну да.
- Вот здорово! А я никогда-никогда не пробовала.
Парашюты нам выдали только за девять месяцев до конца войны, а более двух лет мы летали без них.
Конечно, они в какой-то степени обременяли нас. В долгие зимние ночи, когда темнеет в пятом часу, а рассветает только в девять, полетаешь двенадцать-четырнадцать часов подряд, а утром, забросив ногу за борт, приподнимешься и вываливаешься как мешок из кабины. А тут еще парашют с собой тащить…
И все же парашюты брали с собой не зря. [295]
* * *
Вспоминает Руфина Гашева:
«Это было в Польше, за рекой Нарев. К тому времени мы с Лелей Санфировой сделали уже около восьмисот вылетов. На этот раз мы получили задание разбомбить немецкий штаб в одном из населенных пунктов.
…Подлетаем к цели. Отлично видно белое здание, сверху похожее на букву "Г", где находится штаб.
- Давай заходи. Курс триста десять. Буду бомбить, - говорю я.
Леля ложится на заданный курс, и самолет идет по идеальной прямой. Прицеливаюсь. Самолет вздрогнул, освободившись от груза. Хорошо видно - бомбы попали в цель. И тут же - беспорядочный огонь с земли, но мы уходим бесшумно, со снижением. Я все оглядываюсь. Но что это Леля вдруг забеспокоилась?
- Руфа, ты посмотри, что у нас с мотором делается…
Вижу - пламя лижет капот двигателя и судорожно тянется к фюзеляжу. Отвалился патрубок. Вот-вот огонь охватит всю машину. Неотрывно смотрю на ярко-желтое с красными язычками пламя. Идем на малом газу, высота все теряется. Как же медленно тянется время! Чуть не на бреющем прошли линию фронта.
- Руфа, снимай парашют, прыгать уже невозможно. Как только сяду, сразу выскакивай - и подальше от самолета. Быстро отстегиваю парашют. [296]
- Сняла? А теперь ты поведи, я сниму.
Летим низко, продолжаем до боли в глазах смотреть на пламя. Показался наш аэродром. Даю красную ракету и заходим на посадку с прямой. Леля идет докладывать.
- Товарищ командир, задание выполнено. Бомбы легли в цель. Самолет неисправен. Разрешите лететь на вашем самолете?
- Хорошо, берите мой, - сказала Бершанская.
- Спасибо! - Леля ни словом не обмолвилась о том, что пришлось пережить за эти страшные сорок минут».
После этого случая прошло совсем немного времени, когда немцы снова подожгли их самолет. В ту ночь, 13 декабря, летчики полка бомбили станцию Насельск севернее Варшавы…
* * *
Вспоминает Руфина Гашева:
«Мы с Лелей Санфировой, уже сделав два вылета, летели в третий. Это был мой 813-й вылет… Леля взяла курс домой, когда я вдруг увидела, что загорелось правое крыло. Несколько секунд летели молча. Огонь быстро расползался в стороны, приближаясь к кабине. Леля тянула время: хотела подлететь ближе к линии фронта. Но вот больше медлить нельзя, и я слышу ее голос: "Руфа, быстрей вылезай, прыгай!…"
Обеими ногами я встала на крыло, и меня сдуло струей воздуха. Падая, дернула за кольцо. Парашют почему-то не раскрылся, я камнем понеслась в черную пропасть. Ужас охватил меня. Собрав последние силы, я еще раз рванула трос. Меня сильно тряхнуло, и надо мной раскрылся белый купол. Приземлилась благополучно. Я высвободилась из парашюта и, отбежав в сторону, поползла. На земле стоял сильный грохот - казалось, стреляли сразу со всех сторон…
Мысль о Леле не покидала меня. Что с ней? Может быть, она ушиблась, сломала ногу и лежит одна, беспомощная? А может быть, ее схватили немцы?… Вдруг рука моя наткнулась на что-то холодное, металлическое: "Мина!" Что же делать? Здесь минное поле… Нужно ползти, ничего другого не придумаешь. Я снова двинулась в путь, шаря перед собой рукой, а потом и палкой, как будто это могло спасти от внезапного взрыва. Вдруг передо мной возникла стена из колючей проволоки… Долго возилась, исцарапала руки и лицо, порвала комбинезон. Наконец мне удалось преодолеть ее… Почти сразу услышала русскую речь. Свои! Я встала и громко крикнула: "Послушайте!" В ответ закричали: "Давай сюда, родная!" [297]
В траншее меня окружили бойцы, дали горячего чаю, кто-то снял с себя сапоги и предложил мне - мои унты были потеряны. Потом меня повели на КП… Я отвечала на вопросы, а сама все думала: "Почему они ничего не говорят о Леле?" Словно угадав мои мысли, кто-то произнес: "А подружке вашей не повезло - подорвалась на минах". Когда смысл этих слов дошел до моего сознания, внутри меня как будто что-то оборвалось… "Она тоже шла через минное поле. Но там были мины противопехотные. А вы наткнулись на противотанковые, потому и прошли"…
