Вадим Гольцев - Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
Вопреки надеждам Денисова, его поведение вызвало отрицательное отношение к нему и суда, и аудитории. Более того, обвинители оценили его самоуничижение как тактическую уловку с целью скрыть свое контрреволюционное прошлое и как отягчающее обстоятельство.
Общественный обвинитель Паскевич заявил:
— Я скажу два слова о Денисове. Во всем процессе он прошел как будто случайным человеком. С точки зрения общественности как будто о нем нечего говорить. Он сам себя характеризует как «маленького человека», который случайно получает офицерский Георгиевский крест, тот крест, который дается младшему офицеру только после смерти! Он случайно получает полномочия от солдат выступить их представителем, случайно от всего корпуса попадает в Академию. Вместе со своей школой и бывшими офицерами «случайно» попадает на сторону белых и так же «случайно» у него складывается убеждение, что надо бороться с большевиками.
Если разобраться в деятельности этого «маленького и случайного человека», так оказывается, что у него в распоряжении был отряд особого назначения, что жандармский полуэскадрон, функции которого были расстреливать, был тоже в его распоряжении, что руководил деятельностью контрразведки он и его штаб!
— Не верится, что человек, получивший Георгиевский крест, что человек, который был командирован солдатами провести полувоенное, полуполитическое поручение, что человек, который награжден Георгиевским крестом по воле солдат второй раз, который был командирован в числе двух в Академию Генерального штаба, что он был таким, каким он здесь хочет показаться! — сомневается государственный обвинитель Павловский. — Я не я и лошадь не моя! — продолжает он. — Если у Анненкова его личная воля отражается во всех делах, и он стремится управлять своей жизнью, подмять ее под себя, то у Денисова, совершенно определенно, случайность играла доминирующую роль. Он плыл по воле волн!
Он все говорил, что он — человек маленький, обыватель, а когда нужно было в Китае сделать выбор, то сказал Анненкову: куда ты, туда и я следом за тобой по гроб жизни!
Денисов хотел доказать здесь свою полную непричастность к делу контрреволюции. Он пытается отстранить какое-нибудь свое участие, хотя он был начальником штаба и контрразведки!
Денисов пытается доказать, что, даже будучи начальником штаба армии, он был не чем другим, как старшим писарем или телеграфистом, где сидел чуть ли не 24 часа в сутки!
Он сознательно перешел на сторону контрреволюции, принимал активное участие в борьбе с советской властью, является ответственным за все зверские расправы, произведенные Анненковым! — заключает Павловский.
Основным объектом защиты на суде был Анненков. Денисову внимания защитников досталось значительно меньше. Однако, активно защищая Анненкова, адвокаты косвенно защищали и Денисова. Они отмечали, что он человек с простой душой, хороший товарищ, но человек безвольный, плывущий по течению, почти не принимавший участия в Гражданской войне, и просили суд учесть это при вынесении приговора. Однако гособвинитель немедленно отреагировал на это, заявив в своей реплике:
— Здесь Цветков из кожи лез, говоря, что Денисов никаких преступлений не совершал. Но он сам сознался в преступлениях. Пусть он был только начальником штаба, но и это — не последняя спица в колеснице!
То, что проделал в Китае Денисов, когда он имел сношения со всей буржуазной контрреволюцией по своей инициативе и по поручению Анненкова, свидетельствует о том, что Денисов вовсе не такой безвредный человек. Поэтому я считаю, что во всех своих действиях начальник штаба Денисов следовал за Анненковым, и его собственные слова «куда ты, туда и я пойду» должны восприниматься так: «Какую ответственность понесет Анненков, такую понесу и я!» Они были двуединым божеством монархической реставрации на территории Семипалатинского края! — наносит он последний удар. — Они оба повинны в том, что происходило во второй половине 19-го года! Они вместе должны нести ответственность перед судом!
Таким же, серым и вялым, как его показания на суде, было и последнее слово Денисова. В нем он снова подчеркивал свою незначительную роль в партизанской дивизии, каялся в своих действиях, называя их преступными, хотя никаких преступлений он фактически, как мы знаем, не совершал.
— Я знаю, — говорил он в последнем слове, — что меня ждет суровое наказание. Если жизнь мне будет дарована, я отдам все свои скромные знания и маленький опыт на то великое дело, которое совершает СССР. Я, быть может, не заслуживаю снисхождения, но я прошу смягчить наказание!
Не смягчили!..
Расстрел, которого не было
Одним из тяжких обвинений, предъявленных Анненкову, было обвинение в расстреле по его приказу Отдельной[58] бригады генерала Ярушина осенью 1919 года. В обвинительном заключении говорилось, что китайским полком в алакульских камышах было изрублено 1500 человек, часть людей угнана в район реки Эмель и там забита длинными палками — «суголами», а трупы спущены под лед и сплавлены в озеро Алакуль. Несколько сот человек якобы было захоронено в яме близ курорта «Барлык».
Попробуем разобраться с этим обвинением.
Отдельная бригада генерала Ярушина — это войсковая часть в составе трех полков, численностью около 500 бойцов в каждом, усиленная артиллерией и пулеметами, подчиняющаяся непосредственно командованию 2-го Сибирского Степного корпуса. Один из полков этой бригады находился на Семиреченском фронте и действовал на Андреевском направлении, другой — охранял тракт Сергиополь-Урджар, третий оставался в Семипалатинске. Таким образом, даже по причине разбросанности полков расстрел всей бригады был невозможен. Весь этот эпизод был сочинен московским следователем Верховного суда Д. Матроном на основе писем недоброжелателей Анненкова в связи с его арестом, вдруг посыпавшихся в советские консульства в Синьцзяне. Убежденный, что плод его фантазии пройдет на суде «на ура!», Матрон даже не удосужился (а может быть, и не смог) подкрепить его показаниями надлежаще подготовленных свидетелей. Единственным свидетелем по этому эпизоду, которого обвинению удалось разыскать, стал бывший солдат ярушинской бригады Елфимов. Он рассказал:
— Я был мобилизован в мае 1919 года. Нас погнали на Капальский фронт. Капал мы в первый раз не взяли, а на второй раз он был взят.
Через два-три дня офицеры собрались в церкви (у них там было нечто вроде офицерского собрания). У нас в ярушинской бригаде во всех трех полках был сговор сделать восстание. Мы, 50 человек, забрали гранаты, оцепили церковь, подперли двери и пошли к окнам, чтобы бросить в церковь гранаты. Но тут вдруг мы увидели приготовленные пулеметы. Должно быть, офицеры узнали об этом. Мы испугались и — кто куда! Нас, все три полка, разоружили (всю бригаду) и повели в Уч-Арал в распоряжение Анненкова. Прибыли мы в Уч-Арал, нас выстроили на площади. Все три полка были смешаны. Потом подъехал вот этот человек (показывает на Анненкова) на автомобиле, о чем-то поговорил с генералом (Ярушиным. — В. Г.), который выстраивал нас, и уехал.
Нам объявили, что мы зачисляемся саперами. Затем нас разбили на две партии и объявили: в пути для всей дивизии будет невозможно подыскать квартир, а ночевать в степи плохо, поэтому мы и разбиваем вас на две партии.
Первую партию выстроили в колонну и отправили вперед. В скором времени двинулась и вторая партия, в которой был и я.
Прошли мы немного, вдали показались камыши. Только мы стали подходить, как заметили трупы расстрелянных первой партии. Расстрел был сделан из пулемета, так как на всех трупах виднелись раны в груди. Пулеметов и пулеметчиков не было видно: они были спрятаны в камышах.
Мы начали разбегаться кто куда, и следовавший за нами отряд набросился на нас и начал рубить направо и налево. На меня один замахнулся шашкой. Здесь я потерял сознание…
Когда я очнулся, вокруг меня все было завалено трупами. Я ушел в деревню. В одной избушке старушка вымыла мне руку и перевязала. Пробыл я у нее двое суток.
Мне некуда было деваться, и я пошел обратно к Анненкову добровольцем.
Через этапную команду меня направили в 5-й полк. Всю дорогу у меня болел правый бок, но я пугался идти в лазарет.
Приехал в полк, и скоро полк пошел к китайской границе. Нас почему-то не пропустили в Китай, и наши части пошли обратно. Зимой мы молотили у крестьян хлеб и чистили арыки. Потом восстали и перешли к красным…
Личность и поведение этого маленького ростом, тщедушного, робкого, говорившего слабым голосом, постоянно пугливо озиравшегося свидетеля оставляли впечатление его невменяемости, и суд сразу понял это. И действительно, как можно оценить показания этого свидетеля, если они противоречили не только обвинительному заключению, по которому расстрел бригады был произведен в алакульских камышах и в районе реки Эмель, но и объективным данным. Елфимов неправильно называет даже расстояние от Уч-Арала до прибрежных камышей озера Алакуль, которое составляет около 110 километров и которое колонны обреченных не могли бы пройти даже за ночь. А ближе никаких камышей нет!
