Юрий Рубцов - Маршалы Сталина
Свидетелем такой картины становился очень узкий круг посвященных лиц, народ же и армия под воздействием массированной пропаганды видели в Верховном Главнокомандующем фигуру не только безгрешную, но и великую во всех отношениях. Культ личности Сталина в годы войны укрепился неимоверно.
Здесь уместно поговорить о его отношении к славе, к собственным наградам. Безусловно, «звездоманией», подобно его преемникам на посту лидера партии, он заражен не был, став обладателем званий Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда и нескольких орденов. Не густо, учитывая беспредельные возможности вождя в этом отношении.
В литературе встречаются упоминания о том, что Сталин, например, выразил острое недовольство фактом его повторного награждения орденом «Победа» и отказался от церемонии вручения. И действительно, хотя Указ Президиума Верховного Совета СССР датирован 26 июня 1945 г., вождь получил орден, по сведениям наградного отдела Администрации Президента РФ, лишь 28 апреля 1950 г. В тот же день Н.М. Шверник вручил владельцу медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза и два ордена Ленина, которых Сталин был удостоен ранее.
Но о скромности ли свидетельствуют эти факты? Слабо верится, учитывая ту отмеченную многими страсть, с какой Сталин стремился обрести репутацию великого полководца, равного которому не было в нашей стране, если не во всем мире. Он не случайно в 1944 г. отказался от оправдавшей себя практики координации действий групп фронтов, а успешно осуществлявших эту функцию Жукова и Василевского поставил во главе конкретных фронтов. Война шла к победному завершению, и Верховный явно не собирался делить славу с кем-либо из подчиненных.
О том же, на наш взгляд, свидетельствует и учреждение специально для него воинского звания Генералиссимуса Советского Союза, звания, исключительно редкого в любой армии{128}. К слову, произошло это 26 июня 1945 г., то есть в тот же день, когда вышел указ о награждении вождя вторым орденом «Победа», вызвавший столь острое его недовольство. Но от звания Генералиссимус, в отличие от ордена, который как бы уравнивал его с другими маршалами, Сталин и не подумал отказываться, ибо оно, наоборот, зримо отделяло его от всех остальных.
В этом контексте уместно вспомнить и о широко известном тосте Сталина на приеме в Кремле командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г.: «Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа…». Традиционно считается, что в этой речи вождь, признав ошибки возглавляемого им правительства в 1941—1942 гг. и собственные ошибки, «повинился» перед советским народом и отдал должное, прежде всего, русскому народу. Однако характер правки, которую оратор внес в текст, давая разрешение на публикацию в «Правде», показывает, что Сталин явно постарался дистанцироваться от правительства. А фразы из речи о «терпении» русских, о том, что «иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой», людям, знающим обстановку того времени, могут показаться даже ироническими, издевательскими{129}. Сталину, выступавшему всего через две недели после одержанной над Германией победы, не было никакого смысла в свой звездный час «виниться» перед кем бы то ни было. Верховный Главнокомандующий ограничился лишь тем, что поддержал традицию, заведенную им еще с 1930-х гг., и провозгласил здравицу, в очередной раз ритуально отметив заслуги русского народа перед Родиной.
Особый разговор — об отношении Верховного к маршальско-генеральскому корпусу, то есть к тем людям, без которых мало чего стоила бы и его собственная репутация. Многие маршалы и генералы обязаны своим служебным ростом сталинскому вниманию. Но горе было тем, кто в силу разных, в том числе и не зависящих от них самих, причин не оправдал доверия вождя. Войну он начал с расправы над большой группой военачальников, даже не успевших вступить в противоборство с фашистами, — генералами Г.М. Штерном, А.Д. Локтионовым, Я.В. Смушкевичем, П.В. Рычаговым, И.И. Проскуровым, с расстрела командного состава Западного фронта — генералов Д.Г Павлова, В.Е. Климовских, А.А. Коробкова, А.Т. Григорьева, Н.А. Клича{130}, с объявления генералов, погибших в бою и попавших в плен — В.И. Качалова, П.Г. Понеделина, Н.К. Кириллова, М.И. Потапова, предателями{131}. Немало высших командиров несправедливо пострадало от сталинского гнева и в ходе войны. А победу над Германией Сталин и вовсе «отметил» заключением в тюрьму Главного маршала авиации А.А. Новикова, маршала авиации ГА. Ворожейкина, маршала артиллерии Н.Д. Яковлева, генералов А.И. Шахурина, К.Ф. Телегина, судом над адмиралами Н.Г. Кузнецовым, Л.М. Галлером, В.А. Алафузовым, Г.А. Степановым, опалой маршала Г.К. Жукова.
Считая себя вправе произвольно решать, как распорядиться судьбой того или иного военачальника, вождь лишь перед единицами из них испытывал нечто похожее на чувство вины за нанесенные в прошлом обиды. Так, согласившись на арест К. А. Мерецкова, позднее, по его освобождении, относился к нему с подчеркнутой симпатией, словно пытался загладить свою вину.
По этому поводу адмирал Н.Г. Кузнецов высказывался следующим образом: «Отношение к людям у него было как к шахматным фигурам, и преимущественно пешкам. Он мог убрать любую фигуру с шахматной доски и поставить ее вновь, если игра требовала этого. В таких случаях он не был даже злопамятен, и репрессия, пронесшаяся над человеком по его же приказу, не служила препятствием для полного доверия к нему в последующем»{132}.
Сталинскую поддержку ощущали те выдвиженцы, кто смог оправдать доверие, — К.К. Рокоссовский, Л.А. Говоров, А.И. Еременко, И.Д. Черняховский, П.С. Рыбалко, П.А. Ротмистров, К.С. Москаленко, другие талантливые военачальники. «На протяжении войны я неизменно чувствовал его внимание, сказал бы, даже чрезмерную заботу, как мне казалось, далеко мной не заслуженные», — говорил в беседе с журналистом В.М. Песковым маршал A.M. Василевский.
В то же время, как вспоминал маршал Г.К. Жуков, «чем ближе был конец войны, тем больше Сталин интриговал между маршалами — командующими фронтами и своими заместителями, зачастую сталкивая их “лбами”, сея рознь, зависть и подталкивая к славе на нездоровой основе»{133}. Не отрицал правоты такого наблюдения и маршал И.С. Конев, что подтвердила, в частности, Берлинская операция.
В Сталине причудливо совмещались, казалось бы, диаметрально противоположные черты: всемерное радение о величии Советского Союза — и самонадеянность, поставившая страну на грань национальной катастрофы; внимание к кадрам — и редкая жестокость к людям-«винтикам»; стратегический ум — и мелкое тщеславие, стремление к еще одному пышному титулу вроде «величайшего полководца всех времен и народов». Об этой двойственной природе сталинской натуры, к глубокому сожалению, забывают те, кто и сегодня уверяет соотечественников, будто без вождя-диктатора наш народ был обречен на поражение в Великой Отечественной войне. Однако своим личным триумфом он обязан народу, по крайней мере, ничуть не меньше, чем народ ему.
И.С. Конев:
«ОКРУЖЕННЫЙ ПРОТИВНИК НЕ УЙДЕТ…»
Человек поля — так сам себя называл Иван Степанович Конев, гордясь присущим ему истинно командирским качеством — всепоглощающей любви к учениям на местности, в самых сложных условиях рельефа и погоды. Будешь действовать по принципу: «Учиться тому, что нужно на войне», без скидок, без послаблений, считал он, тогда и реальный бой не поставит тебя в тупик.
По этой причине полководец всегда неизменно добрым словом вспоминал службу командиром полка, не раз отзывался о ней как об основной, центральной в армии. «Роль командира полка я хорошо понял в мирное время, когда командовал полком. Командовал по-настоящему, не стремясь поскорее уйти ни вверх, ни в сторону, наоборот, стараясь именно там, в полку, постигнуть все премудрости войсковой службы и жизни. С чувством удовлетворения вспоминаю, как много дала мне эта работа… — писал Иван Степанович. — Учила меня и Академия имени Фрунзе. Но все-таки самой главной для меня академией был полк. Полк сделал меня человеком поля. Именно в полку я страстно полюбил поле, учения, проводимые с максимальным приближением к боевой обстановке. Я относился к учениям со страстью и считал тогда, так же, как считаю сейчас, что без вдохновения нет учений. И это пригодилось мне на войне»{134}.
И на войне эта страсть Конева, непреходящее стремление самому попробовать ткань будущего боя на ощупь не иссякла. «Зная его по работе на фронте, должен прежде всего сказать, что он любил много бывать в войсках, — вспоминал маршал A.M. Василевский. — Обычно, как только примет решение на проведение операции, тотчас же отправляется в армии, корпуса и дивизии и там, используя свой богатейший опыт, готовит войска к боевым действиям»{135}.
