Нас называли ночными ведьмами - Ракобольская И.
Она не успела ничего сказать, а, казалось, растерявшие за годы войны все святое мужики, без команды стали вставать, охорашиваться, очарованно глядеть на невиданное чудо.
Когда мы возвращались к самолету, нас провожала толпа доброжелательных общительных людей, готовых чем угодно угодить женщине. Бершанская сделала круг над деревней. Они все время махали ей шапками.
С тех пор я другими глазами смотрю на картину Делакруа, где прекрасная женщина, обнажив грудь, увлекает на баррикады толпу мужчин; верю в силу пламенных слов «Пассионарии» у стен Мадрида; принимаю на веру красивую сказку о маленькой парижанке в кроваво-красной амазонке, за которой якобинцы и санкюлоты шли штурмовать Бастилию.
* * *
Зиму 1944/45 года в течение четырех месяцев полк стоял в бывшей усадьбе бежавшего помещика - Далеке. Я писала домой: «Здесь значительно спокойнее, чем было северо-восточнее Минска, когда добивали, уничтожали окруженную группировку фашистов, а они бегали по лесам, по ржи, выползали неожиданно из кустов с поднятыми руками или с наведенными автоматами, обозленные, страшные…»
Летали мы очень много, преимущественно в район Варшавы, за что и награждены медалями «За освобождение Варшавы». Мы [128] бомбили немецкую оборону в Модлине, Пултуске, находившиеся на марше крупные воинские соединения, подрывали мосты, пути сообщения. Враг сопротивлялся еще яростно, упорно. В ночь на 22 декабря полк сделал 324 вылета. Это был рекорд. Некоторые экипажи успели сделать по 16 вылетов за ночь - примерно двенадцать часов «чистого воздуха»… Мы сбросили 60 тонн бомб, а у нас работало всего 15 вооруженцев. Знамя полка всю ночь простояло на старте!
Шла высадка наших десантов за реку Нарев в район укрепленного немецкого плацдарма. Мы прикрывали с воздуха эти операции…
Самолет Санфировой был подбит над целью севернее Варшавы, с горящей плоскостью возвращался домой. Сбить огонь не удалось, и Леля приказала прыгать. Они приземлились на нейтральной полосе. Леля подорвалась на противопехотной мине, а Руфе повезло, на ее участке были противотанковые…
Похоронили мы Санфирову в Гродно, звание Героя ей присвоили посмертно, а Гашева получила его при жизни… Летала она потом с Н. Поповой, которая стала командиром 2-й АЭ.
И мы вспоминали наших погибших, сгоревших: если бы они имели парашюты, может быть, кто-то остался в живых. Может, и Галя Докутович, Женя Руднева и другие. Но у них парашюта не было. И мы понимаем теперь, что это была ошибка командования - летать без парашютов.
В Далеке мы встречали новый 1945 год - год Победы. Помню, что там было очень много елок, и пошло увлечение елочными украшениями. Их делали сами, где-то даже покупали безделушки, доставали цветную бумагу, клей, таскали друг у друга фотографии и клеили шуточные игрушки. Во всех комнатах стояли зеленые елки, украшенные самым причудливым образом… Когда после нас туда вошли артиллеристы, они рассказывали о своем впечатлении: в комнатах с веселыми елками и детскими игрушками воинской частью и не пахло…
Наши войска продолжали свое победное наступление. Мы миновали Варшаву и продвинулись к Восточной Пруссии. Зимой замело снегом все дороги, и грузовые машины не могли подвозить снаряды к передовой. Мы получили задание днем возить боеприпасы на По-2 - единственном самолете, который в таких условиях мог летать и сбрасывать грузы. Вспоминается, как Зоя Парфенова, направляясь к нашим артиллеристам, увидела, что немцы заходят в тыл нашей части, самолет обстреляли и ее ранили в ногу. Но она все же подлетела к нашим, сделала посадку около орудий, [129] доложила командиру о немцах и сдала боеприпасы. После того как ей перевязали ногу, она взлетела, вернулась на аэродром и только тогда отправилась в госпиталь. В конце войны Зоя Парфенова стала Героем Советского Союза.
В феврале 1945 года фронт подошел к Восточной Пруссии. Мы вступали на землю врага…
На деревьях у границы висели плакаты: «Мы идем как мстители!» К мести призывали нас на митингах и собраниях. Солдаты несли в карманах адреса немцев, которые были в их домах во время оккупации… Города горели, вдоль дорог валялись детские коляски, перинный пух покрывал деревья. Людей мы не видели, казалось, что все успели убежать. Запах горящего человеческого жилья был невыносим, он долго преследовал нас.
И мы вспоминали, как при отступлении на Тамани немцы поджигали поля и виноградники, как в Краснодаре мы впервые увидели оборудованные врагом машины-душегубки, в которых [130] выхлопным газом убивали перевозимых людей. Столько лет прошло, но забыть этого нельзя!
Восточная Пруссия поразила нас благоустроенностью жилья, хуторами, где в домах стояла полированная мебель и никогда не виденные нами холодильники. Как правило, над двуспальной кроватью висела стандартная литография Богоматери с младенцем… Стада черно-белых недоенных коров умирали на холмах, а около дворца Геринга все еще стоял вооруженный караул… А внутри - ковры, хрусталь и зеркала. На некоторых вещах я сама видела этикетки: «Сделано в СССР»… После белорусских и польских деревень, когда в хату надо было проходить через овечий или коровий хлев, все, что мы видели в Пруссии, потрясало нас.
С мирными жителями Германии мы встретились только в районе Данцига. В наших душах уже не было ненависти. Мы подкармливали голодных людей и не боялись выстрелов из-за угла.
Весной столкнулись с еще одной проблемой. От нас требовали полетов, наземникам нужна была активная поддержка, а мы не могли взлететь: почву развезло от дождей, колеса самолетов увязали в грязи, машины с бензином и бомбами не могли подойти к взлетной полосе… И тогда Бершанская предложила БАО построить деревянную полосу. Были разобраны сараи и заборы и положен первый деревянный настил метров 30 шириной и порядка 200 метров длиной. А впоследствии строили площадки и длиннее. Полеты проводились так: стоит в грязи самолет, потом слышна команда «раз, два, взяли» и машину вытаскивают на доски. Потом идут девушки с ведрами и заливают в баки бензин, тащат на руках бомбы, подвешивают. Потом, перекрестясь, техники держат самолет за плоскости, чтобы мотор набрал больше оборотов на месте и меньше был взлетный пробег, затем команда «отпускай», техники разбегаются и машина «как ведьма на помеле» взмывает в воздух. У всех отлегло от сердца… После посадки она снова скатывалась на поле, ее вытаскивали на полосу, и начиналось все сначала. Адская была работа! [131]
Правда, молодых летчиков мы не пускали, и в основном летали все наши сильные, старые кадровые экипажи.
С таких деревянных полос полк совершил более трех с половиной тысяч вылетов. Первую полосу построили около Грауденца в Восточной Пруссии, строили их и дальше, вплоть до Данцига. Всю весну. В мирное время в это трудно поверить.
После Восточной Пруссии к нам в полк впервые приехал командующий фронтом маршал К. К. Рокоссовский. В феврале еще девяти нашим девушкам было присвоено звание Героя Советского Союза. И вот 8 марта, в женский день, Рокоссовский приехал, чтобы вручить Звезды Героев и другие ордена. Ну и, наверное, интересно было ему посмотреть на такое необычное явление, как авиаполк девчонок.
Я помню, как была потрясена, когда вошла в комнату, где находилось не менее десяти генералов (командующий приехал со своими заместителями и, конечно, с Вершининым), чтобы доложить Бершанской, что в зале все готово. Я вошла - Рокоссовский встал, и за ним встали все остальные командиры. «Товарищ маршал, разрешите обратиться к командиру полка», - доложила, стою, и все стоят… Рокоссовский предлагает мне сесть, и все садятся тоже… [132]
До меня не сразу дошло - ведь это он встал передо мной как перед женщиной!
То же повторилось, когда прибежала дежурная по части, кажется, это была Жигуленко. Так мы еще женщины! И мужчины, даже если это маршал и генералы, встают, когда мы входим! Со мной такое случилось впервые за годы войны, мы так привыкли вытягиваться в струнку перед высшим командованием. Может быть, читателям не очень понятно мое изумление, но, наверное, его хорошо поймут те, кто служил в армии, особенно в годы войны.
