Леонид Млечин - Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года
— Ну, с чего ты взяла? Если бы это был в самом деле шпион, он бы сделал все, чтобы не привлечь вашего внимания.
Я иногда задумывалась над словами отца, но потом все начиналось сначала. Ведь в школе призывали к бдительности. Хорошо, что тогда я еще не читала газет, а радио у нас не было. Играли мы с девочками тоже почти исключительно в военные игры, в немцев и русских, в фашистов и «наших».
Невероятной бдительностью, похоже, отличались все московские школьники и особенно школьницы.
«За день до начала войны мне «стукнуло» одиннадцать лет, — вспоминает историк Наталия Викторовна Щербань. — Мы дежурили на крышах, тушили зажигалки, ловили шпионов. Однажды я «сдала» в милицию очередного «шпиона». Худой иностранец плохо говорил по-русски и приставал ко мне на улице с вопросом: «Где твой пап и где твой мам?» А мама тогда готовила для фронта пенициллин, который ежедневно забирали наши летчики, и этот вопрос усилил мои подозрения. Дома я рассказала о случившемся, но отец насторожился: «Давай подробнее». Я нарисовала портрет незнакомца, и отец воскликнул: «Это же Дерма-нетто!» (папин друг, итальянский журналист-антифашист, которому по приказу Гитлера переломали все кости). Из милиции отец его вызволил, а надо мной после этого долго смеялись».
«Москва и ее окрестности были полностью затемнены, и все граждане усердно следили за светомаскировкой, — рассказывал член-корреспондент Академии наук математик Лев Семенович Понтрягин. — Их усердие приводило к анекдотическим происшествиям. Так, однажды ночью к нам в квартиру позвонили соседи и сказали, что у нас на балконе стоит прожектор. В действительности же на балконе стоял чемодан, и свет луны падал на металлический замок, который блестел.
Нелепое происшествие произошло с Андреем Николаевичем Колмогоровым (академик-математик, будущий лауреат Сталинской и Ленинской премий, Герой Социалистического Труда. — Авт.), который возвращался к себе на дачу в белом костюме. Кто-то пристал к нему с тем, что он нарушает светомаскировку своим белым костюмом. Тогда он разделся до трусиков и пошел в таком виде, положив одежду в рюкзак. Но тут же попался какому-то военному патрулю. Его голый вид вызвал подозрение. Оно усилилось, когда Колмогоров заявил, что он академик, но не смог предъявить никаких документов. Он был задержан до утра в милиции, пока не выяснили по телефону его личность».
На заседании бюро обкома партии от 20 августа обсуждался вопрос об областной прокуратуре:
«Бюро МК ВКП(б) устанавливает, что областная прокуратура (прокурор т. Апеннин) не перестроила своей работы в условиях военного времени. Дела на распространителей провокационных слухов, виновников возникновения пожаров и нарушителей военной дисциплины расследуются крайне медленно и в ряде случаев необоснованно прекращаются. Тов. Апеннин не знает действительного положения дел в районах и совершенно неудовлетворительно осуществляет руководство районной и городской прокуратурой.
Бюро МК ВКП(б) постановляет:
За либеральную практику на работе и медлительность в расследовании дел в условиях военного времени прокурору Московской области т. Апеннину П.Я. объявить строгий выговор. Предупредить тов. Апеннина, что, если он не устранит указанных недостатков в работе, будет поставлен вопрос о снятии его с работы прокурора Московской области».
Меньше всего в те годы прокуратуру можно было обвинить в либерализме. Партийные руководители были недовольны тем, что прокуроры и судьи соблюдали элементарные юридические процедуры. А Павла Яковлевича Апеннина скоро уберут из Москвы…
11 сентября секретариат горкома постановил:
«Ряд партийных и хозяйственных руководителей в военной обстановке не только не усилили борьбы за реализацию Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года, а наоборот, ослабили ее, в результате чего количество прогулов и опозданий значительно возросло…
Секретариат МГК ВКП(б) отмечает, что большинство народных судов гор. Москвы ослабили карательную политику, либеральничают с прогульщиками и дезорганизаторами производства, затягивают сроки рассмотрения дел и приведения приговоров в исполнение…»
Указ Верховного Совета запретил уходить по собственному желанию с работы или переходить на другое предприятие. Самовольный уход карался тюремным заключением на срок от двух до четырех месяцев. Вводилась уголовная ответственность за прогул: исправительно-трудовые работы на срок до шести месяцев с удержанием части зарплаты. Судам предписывалось рассматривать такие дела в пятидневный срок и приговоры приводить в исполнение немедленно. Если директор не отдавал прогульщика под суд, он сам подлежал уголовной ответственности. Если он принимал самовольно ушедшего с другой работы, тоже шел под суд…
Сразу после начала войны, еще 6 июля 1941 года, приняли указ президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». Виновных ждало тюремное заключение на срок от двух до пяти лет, «если это действие по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжкого наказания».
15 июля подчиненные доложили второму секретарю московского обкома Черноусову: «В отдельных районах области крайне медленно реализуется Указ Президиума Верховного Совета СССР об ответственности за распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения. В Шатурском районе из двадцати трех дел, поступивших в управление госбезопасности на нарушителей Указа от 6 июля, привлечено к ответственности только шесть человек…»
Все радиоприемники было приказано сдать. Исключение было сделано для чекистов и милиционеров. Но партийный аппарат сигнализировал об отсутствии бдительности в самих карательных органах: «Отдельные работники милиции организуют слушание немецких радиопередач. Оперуполномоченный районного отделения УНКВД Звенигородского района тов. Евтеев организовал слушание радиопередач немецких радиостанций, где присутствовали беспартийные сотрудники и после рассказывали содержание передач другим сотрудникам. Парторганизация райотдела УНКВД либерально подошла к обсуждению поведения члена ВКП(б) Евтеева, ограничившись объявлением ему выговора с выводом из состава партбюро…»
Враждебным слухом могли посчитать любые естественные слова о бедственном положении на фронте, неодобрительные оценки командования армии и тем более партийного руководства. Арестовали известного киноактера, любимца публики Бориса Федоровича Андреева. Его обвинили в том, что во время налета на Москву немецкой авиации он вел «контрреволюционную агитацию» и высказывал «террористические намерения». Борису Андрееву повезло — через несколько дней его отпустили. Видимо, Сталин к нему хорошо относился.
6 октября, в разгар боев за Москву, начальник столичного управления НКВД Михаил Журавлев распорядился: «Все агентурные донесения, отражающие как патриотические, так и отрицательные настроения в различных слоях населения (интеллигенция, рабочие, служащие, колхозники и другие), представлять в секретно-политический отдел управления НКВД Московской области. Начальнику секретно-политического отдела майору государственной безопасности тов. Акиндинову получаемые материалы направлять в 5-й отдел 3-го управления НКВД СССР».
Третье управление Наркомата внутренних дел — секретно-политическое, то есть политическая полиция. Пятый отдел занимался розыском авторов и распространителей антисоветских листовок, а также составлял для начальства информационные материалы о настроениях граждан.
20 октября в постановлении ГКО о введении осадного положения говорилось:
«Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».
23 октября приказом военного трибунала Московского военного округа на базе городского суда и районных народных судов организовали военный трибунал. Он начал действовать с 27 октября. К 1 декабря через трибунал прошли 3528 обвиняемых, 3338 были осуждены.
От райкомов требовали мобилизовывать население на борьбу с внутренним врагом, помогать органам выявлять шпионов и антисоветчиков. Опасались беспорядков среди горожан, волнений, мятежа.
На пятый день войны в каждом районе Москвы начали формировать истребительные батальоны. Задача — борьба с немецкими парашютистами и диверсантами и «возможными контрреволюционными выступлениями», то есть боялись, что собственный народ выйдет из повиновения…
Бюро обкома и горкома партии 27 июня постановило:
«Обязать первых секретарей горкомов и райкомов партии в трехдневный срок отобрать из проверенного партийного, комсомольского и советского актива, способного владеть оружием, бойцов для укомплектования истребительных батальонов».
